Первый взгляд
Стихи переписанные Марусей в 1921 г.
Исправленные в 1931. XII.
Не страна, а муравейник
На лазурных островах.
Здесь влачит народ затейник
Дни в сплошных пототрудах.
Все для нас микроскопично…
Лишь безмерен ОКЕАН,
Что объятьем энергичным
Насылает свой туман.
(Октябрь 1921.) Япония
Тысячеглазый
Тысячеглаз чтоб видеть все прилежно
И свист бича и запах роз и сны
Тысячерук чтоб всех окутать снежно
Тысячеперст на радугах весны.
Но вот и маг великий Дегустатор
Как будто бы язык стал сонмом жал
Березы сок и сладкий мед акаций
Что шершень полосатый остригал.
1920 г. Токио
«Авадзисима – синий остров…»
Авадзисима – синий остров
Ломает влажный горизонт.
Среди волны шумящих тостов
Японо-средиземный понт.
Авадзисима встала остро,
Просторы неба вознесясь,
Затем, чтоб новый Каллиостро
Гулял в ту сторону косясь.
«Закат румянил неба губки…»
Закат румянил неба губки,
Прощай последний поцелуй.
На берегу валялись губки,
Что спину вымоет валун.
Ежи, открытые приливом,
Топорщат черный дикобраз.
Ты в настроении пытливом
У них напрасно ищешь глаз.
Искусство Японии
Культурным надо статься оком,
Уметь насытиться намеком
И всеконечно счастлив рок
Читать умеющих «меж строк».
А вот они «искусства бэби»
Письмо их – начертало жребий.
IV. 1921
Вагон Токио – Иокогама
«Это кратер старого вулкана…»
Это кратер старого вулкана;
Юность лав где пел кипящий ад
Над простором синеокеана
Бурными валами над.
Это – горло, где хрипя кипела
Злоба хаоса и юных первосил…
Все в былом… столетья – не у дела…
Лав обломки старых, черный мрачный ил…
Ошима[1]
Греза о снеге
Так нежно, нежно, нежно, нежно
Так снежно, снежно, снежно, снежно
Тянулись ветви рощи смежной
Поэта зимнее окно.
Так безмятежно, безмятежно
Покой безбрежности таежной
Поэта погружал безбрежно,
Всегда живущего небрежно,
Снегов серебряное дно.
25/Х. 1921
8½ ч. утра
Санно-номия. Кобе
Реминесцентное
Мы к старости идем, теряя волосы и зубы.
Визит не тянет; мы не ждем
Приема ласкового грубой
Хозяйки злостного трактира,
Что к кладбищам, поддав дубьем,
Толкает каждого задиру
Утро на берегу моря
В златом тумане облака.
Как Тернеровской акварели –
Прозрачна жемчугов роса
Зари пропетая свирелью.
Лет дальних лодок зрим очам,
Пока восставшее светило,
Разбросив пафос по волнам,
В лучи моря не затопило.
Сума, возле Кобэ
Пир
У нищего пир
Из канавы банан
Под грохоты лир
Вынимает стакан
Под блеск карнавала
Открыто забрало
Вот караван
Из Формозы
Далекий Тайван
Туберозы
(Безморозный)
Токио
Распластанный у океана
Над грязной лужей круглобухты
Крыш черепицами, в тумане,
Чаруешь вечно гулом слух ты.
Иокогама
«Доволен, рад Японией…»
Доволен, рад Японией
И имя дал я: «пони» ей!
«Она живет прибрежном доме…»
Она живет прибрежном доме,
Где ветр соленый дует с дюн
Где сказок будто в толстом томе
И луч рассветный свеж и юн.
Дом весь построен из обломков
Нырявших в море кораблей
И на призыв ее потомков
Ползут признания зверей
Щитом покрытых, белотелых
Которым плавно жизненить
Различных стран жестокосмелых
Где страсти бесконечна прыть
Она гуляет возле дома
Где тайна охраняет колб
Содомский грех, пожар Содома
Рискуя обратиться в столб.
1920–1931
Иокогама – Нью-Йорк
Рикша
На каждом здесь шагу:
Стараюсь и бегу!
Пылен взмылен желтый рикша[5]
Он везет почти задаром
Его икрам не велик шар
Шар земной овитый паром.
Что трамвай, полет биплана
Ход экспресса! – Рикши жилы
Пассажира тянут плавно
Пробегая далей мили.
Взмылен пылен высох рикша
Но родными скакунами
От рождений злых излишка,
Хоть тому поверить странно,
Не оставлю я меж нами,
Здесь гордятся в этих странах.
1920 г. Осень
«Один сидит суровый миной…» (набросок)
Один сидит суровый миной,
Газетный пробегая лист –
Изящный точно мандолина
Воротничком сияя чист,
Другой, вспотев, бежит лошадкой
Через проезды, мост, бульвары,
Следя за седоком украдкой
Живою угнетенный тарой.
1920 г. – Токио
На Бонин островах
Ветер рвет листы банана
Пропеллеры бананопальм
И в оранжевое рано
Ветер вносит свою сталь
Устаревши, тусклый месяц
Утомленно сник
Путанками развесясь
В сахарный тростник
И, бледнея, утротени
Убежали в гроты гор,
Где взнесенные ступени,
Ждут приветить взор.
Стихи, написанные в стране Гокусая
Приди!
На радость снежной поясницы,
Где мягок род рукою жир,
Где за толчки не надо извиниться,
Где каждый поцелуй – вампир.
На крики грудей, знающих упругость
(Тебе не смять овалы звучных чаш!)
Где каждый раз: привык – супруг – ты гость
Где сладострастия приветится палаш.
Приди, забыв измену иль приличье,
Здесь не считают ветреность врагом –
На форму нежную грубейшим сапогом!..
Рычи по-львиному, иль клекочи по-птичьи,
Топчись, карабкайся в волнении тугом
Сминаясь бешенством, слюнявя все кругом.
1920 г.
«Этим утром я хотела принести для друга роз…»
Этим утром я хотела принести для друга роз,
Но я столько нарвала их в свой широкий пояс,
Что сдержать их не смогли шелка слабые узлы
Развязался мягкий пояс, розы ветром подхватило
Улетели розы в море без возврата
И волна казалась красной от обилия цветов
А подол надолго сохранил румяный аромат.
Фудзи («Тебя не видели, но знали…»)
Тебя не видели, но знали,
Что ты за ширмой в полумрак
Укрыта тучей эти дали
Вникать куда бессилен зрак
Но к ночи потеплевший ветер
На миг разбросил облак ряд
Коричневатый Гала-петер
Погонщик и ревнитель стад.
Покрыта мягкою шаплеткой
Порозовевших облаков
Гора была сплошным секретом
Не угадать поверх садов
Над строем черепичных кровель
Поверх мостов, где мчит экспресс
Вкруг поле-рис, рисо-картофель
Сосно-вишневый синелес
И изумительная Фудзияма
Юго-теплу наперекор
Свои снега взнесла упрямо
Небес синеющий простор.
«Стемнело, лодки не видны…»
Стемнело, лодки не видны…
Кому теперь придет в башку,
Что там, где так неясны сны
Счастливо рыбаки живут?
«Отель – у моря; вечный шум…»
Отель – у моря; вечный шум
Волны, дробящейся о берег.
Японской мы гравюры иге;
Ее затейности – всяк кум.
Ведь, не забыл ты, не отверг
Маэстро видов Хирошиге.
Благополучие
У гор, по моря брегу,
Где сосен ропот, дней
Я мчу, смеясь, телегу
Средь празднеств и огней
Я позабыл предбанник,
Где прелый пахнет лист,
Где одинокий странник
Хотел быть телом чист
Я позабыл наличье
Каких-то бед и зол
Я щебечу по-птичьи
Сойдя с крутых уклонов
В покоя славный дол
Среди удачи звонов.
1921. Осень
Сума
Срединное море Японии
Не колдун, не ворожея
После нищенства трущоб
Поселили нас жалея (?),
Любовались морем чтоб;
Чтоб с утра и до заката
Мы следили паруса,
Что скрываются крылато
В голубые небеса;
Чтоб вершили мы прогулки
У бунтующих зыбей;
Заходили в закоулки,
Где сияют темновзоры
Этих утренних детей
И звучат их разговоры.
Сума. 25 IX. 1921. 7 час. утра
(Поправлено. 1931. XII 8 час. веч.)
Санно-Номия (Кобэ)
(В ожидании приезда семьи из Иокогамы).
При станции Санно-Номия
Железнодорожный ресторан.
Хотя теперь такая рань,
Но кофе пью я – Еремия.
Обыкновенный из людей,
Включенный в странствия кавычки,
Я красок скорых чудодей,
Пиита я душой привычный.
Я кофе пью; – Санно-Номия
Мной посещается всегда.
Ведь здесь проходят поезда,
С которыми, неровен час,
В нежданный мне, в неведомый для вас
Примчится вдруг моя Мария.
25. IX. 7.20 утра. 1921
Молчаливая Фудзи
Тучи кучей снега встали,
Заслонив фиалки дали…
Глянь, над ними столь прекрасна
Фудзи, что всегда безгласна…
Вместе с тем – многоречива –
Островов японских диво;
Я ею восхищен из гама,
Что имя носит – Иокогама.
Август. 1921
Стихи, написанные на Киобаши (Гинза) в Токио, июнь 1921
Вспотела улица, считая солдат
Жара заедала всех.
Какого-то года неизвестных дат
Историков хриплосмех:
Что столько-то было убито войной.
Полями устлать потроха.
Хрюканье, хрип свиной.
Разорванных тел вороха!
Какого-то года полустертых дат
Мечтатель,
Забывший:
Меч – тать;
Свернувшийся, отпавший лист…
Древообделочник иль металлист.
«Итоо…»
Итоо
То – о
Око –
Сан
Имя нейсан
(по-русски –
Служанка,
сестра),
Что глазами,
как танка,
– востра…
«Улицы ночной улыбка…»
Улицы ночной улыбка
Не сети ль золотая рыбка?
Несете золото тая,
Ни се, ни то – зло лат тая.
«Ночи тьме…»
Ночи тьме
Сидели мусмэ[6]
– Одна молчалива
Пушистая слива
Другая звонка
до позвонка
Обе смотрели
– лучистые стрелы
Девы колчан –
Трепещущий стан.
Тяжесть тела Мусмэ
«Фонари кричат: гори!..»
Фонари кричат: гори!
А луна – молчань одна.
Что же, что же, что же я?
– Не колдун, не ворожея;
Я построил малый улей,
Закричал тотчас вину – лей!
Вдохновенно опьянев
Здравомыслья бросив хлев,
Отдался я весь полету,
Фраз безумных словомету.
«Она любила этот дымный порт…»
Она любила этот дымный порт,
Што именем звался японским Кобэ.
Чтоб столько разношерстных орд
Печалилися о надобе
Но где всегда по вечерам
Предначертаниям послушна.
Луна свой проводила Фрам
Средь льдов лазури равнодушных.