В Лангедоке господствовала известная веротерпимость, сильно контрастировавшая с религиозным фанатизмом других государств Европы, и Римско-католическая церковь здесь не пользовалась большим уважением. Многие священнослужители занимались не исполнением своих прямых обязанностей, а торговлей и имели огромные поместья. В графстве были католические храмы, в которых по 30 лет не служились мессы. Архиепископ Нарбонна, например, вообще ни разу не посетил свою епархию. Неудивительно, что при таком положении дел в Лангедоке начала распространяться ересь, пришедшая, по мнению некоторых исследователей, с Балкан. Все графство охватило альбигойское учение, которое католические иерархи назвали «вонючей проказой Юга». Эта ересь представляла настолько серьезную угрозу католической церкви, что к началу XII в. возникла реальная возможность вытеснения католицизма из Лангедока. К тому же ересь перекинулась и на другие части Европы, в особенности на крупные города Германии, Фландрии и Шампани.
Ереси разного характера развивались также ранее описываемых событий и имели огромное число последователей в разных концах католического мира. К началу XIII в. было уже более 40 различных религиозных организаций, нарушавших ортодоксальное учение. Лангедокских еретиков называли по-разному: альбигойцы — по названию города Альби, где их осудили на церковном совете в 1165 г.; катары — от греческого слова katharos («чистые»). Называли их и вальденсами — по имени лионского купца Пьера Вальда, который, согласно легенде, провозгласил жизненным идеалом бедность и аскетизм и раздал все свое имущество беднякам. Таким образом, название «альбигойцы» не означало последователей какого-либо целостного учения, в то время это было наименованием всех верущих, не согласных с католической церковью.
Из их среды резко выделялись катары с их традицией гностицизма и философскими системами в их применении к христианству. Катары утверждали, что исповедуют истинное христианство, не искаженное последующими домыслами. Оно было якобы сообщено им в откровении через Иоанна Богослова — любимого ученика Иисуса Христа. Одни богословы считают, что материальный мир в представлении катаров был сотворен богом-узурпатором, богом зла, который у них назывался REX MUNDI. Другие исследователи полагают, что хоть мир и был, как считают катары, сотворен сатаной, но по «предначертанию невидимого Отца», поэтому Антихрист не может нарушить это предначертание. Таким образом, катары заявляли о существовании двух богов, относительно равных по силе: один из них — добрый бог любви, не запятнанный материей (чистый дух). Но любовь несовместима с принципом власти, а материальное творение как раз и является проявлением власти и могущества. Поэтому, поучению катаров, материальному творению («миру сему») изначально присуще зло — природное свойство всей материи.
На месте веры, по мнению катаров, должно стоять непосредственное, личное «знание», в первую очередь — религиозный или мистический опыт (гнозис), который для них был выше всех догм и символов. При таком мировоззрении, когда человек вступает в личный контакт с Богом, священники и епископы становились ненужными.
Люди, по учению катаров, — это оружие в руках духа, но никто не видит направляющей руки. От начала творения ведется непримиримая борьба между светом и тьмой, духом и материей, добром и злом.
Тягчайшее преступление катаров, по мнению католической церкви, состояло в том, что материальный мир они считали «злым», «а Бога — существом, незаконно захватившим власть». Поэтому они отрицали, что Иисус Христос, будучи воплощен в человеческом облике, оставался Сыном Божьим. Они видели Бога абсолютно бестелесным существом, которого нельзя было распять. Иисус Христос представлялся катарам совсем иным, чем католикам, и это являлось одним из главных пунктов расхождения между ними. Для них Спаситель не искупал своей смертью грехи человеческие, а только изложил учение о спасении. Это был ангел, небесный посланец, который пришел указать людям путь к спасению, поэтому Его страдания на кресте — не настоящие, а мнимые, и потому в распятии нет ничего божественного.
Катары не поклонялись ни иконам, ни кресту, считая его орудием, с помощью которого, по наущению сатаны, был убит один из пророков. Они отвергали Крещение и Воскресение во плоти — основу основ христианства.
Вот чему учили в деревнях и городах Лангедока люди, одетые в черное и подпоясанные веревкой. Они жили в простоте и смирении, а так как не признавали католических храмов, то молились под открытым небом или в обычных домах (а иногда даже в сараях). Передвигались они парами и несли в кожаных футлярах Евангелие от Иоанна, которое почитали больше других Евангелий.
Жили катары на подаяние верующих, совсем не ели мяса, так как эта пища могла пробудить плотские страсти. Кроме того, они верили в перевоплощение, и потому всякое убийство, даже животных, у них запрещалось, хотя разрешалось употребление рыбы. Когда катары занимались миссионерской деятельностью, они поселялись в мужских и женских домах, похожих на монастыри.
Катары жили в полном целомудрии, отказались от деторождения, поскольку оно исходит не из принципа любви, а служит лишь целям злого бога. Они осуждали плотский грех в любых обстоятельствах, даже в законном браке. Эти суровые и одновременно добрые люди пользовались большим уважением, так как их жизнь являла полный контраст с жизнью большинства представителей католического духовенства. Католическую церковь катары считали церковью Антихриста: она свернула с правильного пути со времен римского папы Сильвестра, когда из церкви гонимой превратилась в официальную.
Учение катаров было простым и вполне доступным даже для неграмотного люда, но их движение не было народным, так как в большей степени оно объединяло людей образованных. Многие из них были астрономами, философами, математиками, строителями, врачами, они говорили о Платоне и Аристотеле, истории и философии Древнего Египта, Палестины и Персии. Детей бедняков катары учили грамоте в созданных ими школах. Некоторые положения этого учения нравились даже феодалам, которые, например, хотели отказаться платить церковную десятину, так как значительная часть доходов от нее оседала в папской казне.
Неудивительно, что все это навлекло гнев католической церкви и Святой инквизиции и Рим был серьезно обеспокоен таким поворотом событий в Лангедоке. Кроме того, исходя из своего учения, катары вступали в противоречие и с мирскими властями: их утверждение о господстве в мире зла принципиально отвергало и светский суд, и вообще всю светскую власть.
Однако в Риме прекрасно понимали, с какой завистью смотрят феодалы Северной Франции на богатые южные земли и города. Не хватало лишь повода, чтобы воспользоваться этой ситуацией и составить из северных дворян своего рода «штурмовые отряды» церкви.
Такой случай представился в январе 1208 г., когда в Лангедоке один из придворных графа Раймунда Тулузского убил Пьера де Кастельно — одного из легатов папы римского. Скорее всего, это преступление к катарам и вовсе не имело никакого отношения, но повод был такой соблазнительный и такой долгожданный… И папа Иннокентий III немедленно объявил Крестовый поход против катаров.
Примерно через год после совершения церемонии покаяния графа Тулузского в сторону Пиренеев двинулась армия крестоносцев, которую возглавлял аббат Арнольд — настоятель крупнейшего католического монастыря цистерианцев. А «светским начальником» был назначен Симон де Монфор: сам французский король Филипп II Август не мог возглавить поход, так как готовился к решительным действиям против английского короля Иоанна Безземельного.
В ходе военных действий был опустошен весь Лангедок: рыцари и их кони вытоптали крестьянский урожай, стерли с лица земли города и деревни, большую часть населения перебили. В письме папе Иннокентию III аббат Арнольд с гордостью сообщал, что в расчет не принимались «ни возраст, ни пол, ни занимаемое положение». После такого религиозного «вразумления» Лангедок нельзя было узнать — он превратился в опустошенную, разграбленную, распятую землю.
Не смирившись, Лангедок восстал снова и снова был побежден, но, и покоренный, он не оставляет мысли о борьбе. Следует отметить, что после завоевания Иерусалима султаном Салах-ад-Дином, когда многим рыцарским орденам пришлось покинуть Палестину, в Лангедоке осело большое число рыцарей-храмовников. Богатые землевладельцы, симпатизировавшие катарам, подарили ордену крупные земельные участки, замки и крепости.
Альбигойские войны с перерывом длились 20 лет. У катаров оставался только последний оплот сопротивления — хорошо укрепленный замок Монсегюр, бросивший вызов огромной армии крестоносцев. Замок стоял на крутой скале, охваченной кольцом гор, и возвышался над окрестными долинами наподобие небесной арки. Почти всегда он был освещен солнцем, и редкий человек даже в наши дни не подивится упорству тех, кто воздвиг на дикой и неприступной вершине его циклопические стены.
Атака с ходу на него была невозможной, как и полное окружение такой большой горы, поэтому в 1234 г. королевское войско не решилось на его осаду.
Замок Монсегюр принадлежал Раймону де Перэйе и его знаменитой сестре Эсклармонде, которая сама была еретичкой и потому предоставила его катарам для убежища. Возвращаясь из своих опасных и изнурительных поездок по Лангедоку, растоптанному слугами инквизиции, они находили в Монсегюре спокойное и тихое пристанище. Катары считали замок своим святилищем: пока держался Монсегюр, их дело не было до конца проигранным. Это было их духовное царство, куда в минуты самой невыразимой тоски и тяжкого отчаяния обращались взоры южан.
В мае 1243 г. осаду Монсегюра начал сенешаль Гуго де Арси: он подошел к замку и окружил его, чтобы взять катаров измором. Однако начавшиеся дожди позволили осажденным запастись водой на достаточно долгий срок, не опасались они остаться и без пищи, так как всегда ожидали осады и заранее копили продовольствие. Да и связь с внешним миром у них никогда не прерывалась, так как все местное население было на стороне осажденных. Кроме того, многие из крестоносцев сами были выходцами из Лангедока и втайне сочувствовали катарам и потому вряд ли являлись надежными воинами. Поэтому в некоторых местах катары легко преодолевали неприятельские линии, доставляя в крепость провиант и подкрепление. Ведь к крепости можно было подобраться только по крутому восточному склону, к которому вели горные тропинки, известные лишь местным жителям.