Можно вспомнить и отечественную историю о новгородском купце Садко, отправленного в бурю к Морскому царю; обратите внимание, что жертва эта вовсе не добровольная, Садко отчаянно пытается избежать злой участи (фрагмент несколько монотонный, но, пожалуй, именно это создает эмоциональное напряжение и подчеркивает тщетные усилия новгородца):
И всех кораблей было тридцать три,
Единый корабль передом пошел,
На котором едет Садко купец, богатый гость.
И едет Садко купец, богатый гость, середи моря,
И остановился корабль Садки купца богатого.
И вскричал Садко купец, богатый гость,
Дружьям-братьям корабельщикам:
– Аи же, дружги-братья корабельщики!
Берите-ко щупы железные,
Щупайте во синем море:
Нет ли луды или каменя,
Нет ли отмели песочныя?
Тут скрычал Садко купец, богатый гость:
– Эй вы, дружги-братья корабельщики!
Вы спускайте во сине море якори мертвые
И становитесь все по поряди.
Оны кидали якори мертвые
И становились все по поряди,
И собиралися на один корабль.
И говорит Садко купец:
– Аи же вы, дружги-братья корабельщики!
Вы насыпьте одну мису чиста серебра,
Другую насыпьте красна золота,
А третью насыпьте скатна жемчуга,
Положите на дощечку золоту казну
И бросьте дощечку во сине море.
Я двенадцать лет по морю езживал,
А Поддонному царю пошлины не плачивал:
Верно пошлины он от меня требует!
Положили на дощечку золоту казну:
Тут дощечка не тонет, а гоголем плывет.
Тут говорит Садко купец, богатый гость:
– Аи же вы, дружги-братья корабельщики!
Верно не пошлины Поддонный царь требует,
А требует он голову человеческу!
Возьмите-тко дерево сосновое,
Нарежьте жеребьи поимянно всем,
Подпишите подпись по отечеству,
Бросьте жеребьи во сине море
Ко тому царю ко Поддонному.
Оны бросили жеребьи во сине море:
Все жеребья гоголем плывут,
А который жеребей Садки купца богатого
Тот пошел каменем ко дну.
Говорит Садко купец, богатый гость:
– Это есть дерево неправое,
Неправое дерево – сосновое!
А возьмите вы дерево еловое,
Нарежьте жеребьи поимянно всем
И подпишите подпись по отечеству,
Бросьте жеребьи во сине море
Ко тому царю ко Поддонному.
Оны бросили жеребьи во сине море:
Все жеребьи гоголем плывут,
А который жеребей Садки купца богатого,
Тот пошел каменем ко дну.
Говорит Садко купец, богатый гость:
– Это дерево есть неправое,
Неправое дерево – еловое!
Возьмите-ко дерево ольховое,
Вырежьте жеребьи поимянно всем
И подпишите подпись по отечеству:
Кому у нас, братцы, идти во сине море
Ко тому ко царю ко Поддонному?
Оны бросили жеребьи во сине море:
Все жеребьи гоголем плывут,
А который жеребей Садки купца богатого,
Тот пошел каменем ко дну.
Говорит Садко купец, богатый гость:
– Это есть дерево неправое!
А возьмите-ко дерево дубовое,
Вырежьте жеребьи поимянно всем,
Подпишите подпись по отечеству.
Подписали жеребьи поимянно всем
И бросили жеребьи во сине море:
Все жеребьи гоголем плывут,
А который жеребий Садки купца богатого,
Тот пошел каменем ко дну.
Говорит Садко купец, богатый гость:
– Это есть дерево неправое,
Неправое дерево – дубовое!
А возьмите-ко дерево кипарисное,
И вырежьте жеребьи поимянно всем,
И подпишите жеребьи по отечеству
На том ведь дереве Христос распят есть,
Это есть дерево правое,
Правое дерево – кипарисное.
Оны брали дерево кипарисное,
Вырезали жеребьи поимянно всем,
Подписали подпись по отечеству
И бросали жеребьи во сине море:
Все жеребьи гоголем плывут,
А который жеребей Садки купца богатого,
Тот пошел каменем ко дну.
Говорит Садко купец, богатый гость:
– Видно беда пришла мне неминучая,
Самому Садку купцу богатому
Иттить будет во сине море.
Насыпьте-ко, братцы, мису чиста серебра,
Другу насыпьте красна золота,
А третью насыпьте скатна жемчуга.
Тут он взял во правую руку
Образ Миколы угодника,
А во левую гусли яровчаты,
Камочку сибирскую да заморскую,
В которой наигрыши есть нездешние,
А нездешние наигрыши, сибирские.
И приказал Садко купец, богатый гость,
Мисы класть на дощечечку,
И сам садился на тую же
И будто в сон заснул,
Ушел он каменем ко дну.
И приняло дощечку во синем море
Ко той палаты белокаменной,
А корабли его все в ход пошли.
Если читатель подумает, что все это – «серое» Средневековье, аргументированно разубедим его, сказав пару слов о живучести веры моряков в Морского царя. Надо сказать, моряки вообще народ довольно суеверный: из первого, что пришло на ум, – поверье, что судно, чье название начинается и кончается на «А», скорее всего, потонет (вспоминают итальянский корабль «Адреа Дориа», начисто забывая про «Аврору», например); доныне держится стойкое убеждение, что служащие на «Москве» сходят с ума. Ну а вот, собственно, отнюдь не новгородская былина о Садко, а воспоминания мастера Балтийского завода Якова Степанова (1862–1939) о выходе на испытания броненосного крейсера 1-го ранга (а тогда – полуброненосного фрегата») «Владимир Мономах» в 1883 г.:
«У причала завода стоял новенький, готовый к отплытию «Владимир Мономах» – громадный корабль с великолепным вооружением; выкрашенный, прибранный, – он напоминал прогулочную яхту. Многие мастеровые и проживающие в Чекушах петербуржцы приходили на набережную полюбоваться красавцем. Я знал крейсер как свои пять пальцев, ибо мне пришлось осуществить монтаж главных и вспомогательных механизмов. Крейсер уходил в море на следующий день. Предстояли ходовые испытания. Два буксира, развернув корабль, помогли ему выйти на фарватер. Погода стояла отличная… Из двух труб крейсера вырывался черный густой дым, заволакивающий горизонт… «Мономах» проходил Кронштадт. Через несколько часов за кормой остались острова Сескар и Гогланд… В машинном отделении мастеровые-балтийцы добросовестно несли вахту. Свободные от нее находились здесь же – Андрей Кочетов, Александр Фореман, Василий Дмитриев, Александр Оленев, старик Б. Никитин. Все они – опытные механики, машинисты, собравшие собственными руками не одну корабельную машину, – уже не в первый раз выходили в море. Рядом с ними сидели и стояли мастеровые и военные моряки из машинной команды… Ветер усилился настолько, что командир приказал закрепить шлюпки.
«Вот что, братики мои, – донеслись до меня слова Никитина. – Так уж издавна ведется: русский моряк, проходя остров Гогланд, непременно должен бросить в воду несколько медных монет, так делали наши прадеды, деды и отцы», – и он подошел к морякам. Василий Дмитриев достал монеты и тоже опустил их в картуз, за ним последовали и другие. Старик с картузом в руках поднялся по трапу на палубу, подошел к левому борту крейсера и громко крикнул: «Царь водяной! Мы, моряки нового российского крейсера, приносим тебе свой поклон и платим дань за благополучное плавание. Прими, морской властелин, нашу лепту и не взыщи за ее малость. И приносит тебе выкуп бывший моряк Никитин».
Ряд обычаев носил весьма здравомысленный характер: например, у викингов бытовал запрет на то, чтобы два брата находились на одном и том же судне – тогда в случае гибели в пучине одного брата другой мог продолжить род.
Всегда, впрочем, находились люди, стоявшие выше людских страхов и суеверий, смотревшие на морские катастрофы поистине с философской точки зрения. О них – в следующей главе.
Кораблекрушения и философы Древней Греции
В наше время во многих греческих храмах, особенно прибрежных или расположенных на островах, можно заметить благодарственные приношения – серебряные лампады в виде кораблей либо пластины из того же металла с тем же изображением. Это – приношения Христу, Богоматери и святым за спасение на море. Уходя в глубь веков, видим граффити кораблей и надписи на греческом языке в поствизантийской церкви Святого Спаса (1609 г.) бывшей Месемврии, расположенной на острове. Ее исконные обитатели, греки, были выселены оттуда болгарами после Первой мировой войны, и с 1934 г. древний город носит варварски-искаженное наименование Несебр.
Теперь уходим еще глубже и видим, что обычай этот ведется у греков еще со времен Античности, по меньшей мере с IV в. до н. э. Был обычай приносить дары за спасение на море в священную пещеру подземной трехликой богине Гекате на острове Самофракия. И вот что рассказывает древний историк философии Диоген Лаэртский (180–240) о своем тезке, известном кинике Диогене Синопском (412–323 до н. э.) – том самом, знаменитом, жившем в бочке: «Кто-то удивлялся приношениям в Самофракийской пещере. «Их было бы гораздо больше, – сказал Диоген, – если бы их приносили не спасенные, а погибшие». Впрочем, некоторые приписывают это замечание Диагору Мелосскому». Блестяще и вполне логично.
В трактате этого автора «О жизни, учениях и изречениях великих философов» есть немало материалов, посвященных интересующему нас вопросу. Скептик Пиррон из Элиды (360–270 до н. э.) был славен тем, что побывал вместе с Македонским в Индии, и результатом его бесед с брахманами и гимнософистами (то есть йогами, дословно с греческого – «нагими мудрецами», γυμνοσοφισταί) и стал скептицизм. Последний – не только отрицание возможности достоверного познания, но и достижение поистине буддийского бесстрастия. Лаэрций пишет: «В согласии с этим вел он и жизнь свою, ни к чему не уклоняясь, ничего не сторонясь, подвергаясь любой опасности, будь то телега, круча или собака, но ни в чем не поддаваясь ощущениям» – и далее: «Посидоний (Родосский (135—51 до н. э.), знаменитый философ, учитель Цицерона. – Е.С.) рассказывает о нем вот какой случай. На корабле во время бури, когда спутники его впали в уныние, он оставался спокоен и ободрял их, показывая на корабельного поросенка, который ел себе и ел, и говоря, что такой бестревожности и должен держаться мудрец».