Итак, в августе 1721 г. началось тайное сооружение первой настоящей русской подводной лодки. Это было уже вполне себе боевое судно, ибо известно о его вооружении медными трубками, сохранилось предписание: «В Главную артиллерию послать промеморию и требовать, дабы к потаенному судну десять труб медных повелено было порохом начинить и селитрою вымазать от той артиллерии». Судно получило название «Морель», то есть «Морская». В 1724 г. (то ли весной, то ли осенью) состоялись долгожданные испытания, окончившиеся, увы, аварией, «благодаря» чему «Морель» и попала на страницы нашей книги. На испытаниях отметили присутствие царя, «адмиралов, капитанов, чиновных людей и людишек простого звания». Судно с Никоновым и еще 4–7 подводниками опустилось на 3–4 метра недалеко от берега, но при погружении оказалось пробитым дно. Экипаж спасли, при этом Петр лично позаботился о том, чтобы Никонову «никто конфуза в вину не ставил», и велел ему приступить к исправлениям.
«Потаённое судно» Е. П. Никонова. Реконструкция
Пока «потаенное судно» ремонтировали, царь умер, а его преемникам было не до крестьянина с его проектом. Более того, Адмиралтейств-коллегия затеяла ревизию материалов и на всякий случай предписала «приставить к нему капрала или доброго солдата». Проведенные в 1725 г. повторные испытания еще больше подвели крестьянина «под монастырь»: обнаружилась сильная течь. Тем не менее в 1727 г. Никонов устраивает третье испытание, вновь провальное. Терпение властей со смертью Екатерины I кончилось, «потаенное судно» подверглось критике и словесному разгрому: мол, «пробовано ж трижды и в воду опускивано, но только не действовало за повреждением и течькою воды». Финансирование было прекращено, Никонов разжалован из мастеров в простые работники и сослан под конвоем на Астраханскую верфь; характерен своеобразный приговор, обвиняющий Никонова в причиненных убытках и являющий дело так, словно он ничего путного так и не построил: «1728 год. Января 29 (№ 647). Читано из конторы адмиралтейской выписки потаенных судов о мастере Ефиме Никонове, который поданным своим в прошлом 718 году блаженныя и вечно достойныя памяти Е(го) И(мператорского) В(еличества) прошением объявил, что сделал такое судно: когда на море будет тишина и оным судном будет ходить в воде потаенно и будет разбивать корабли, а по подаче того своего прошения через десять лет не токмо такого судна, ниже модели к тому делу действительно сделать не мог, которое хотя и строил из адмиралтейских припасов и адмиралтейскими служителями и на строение тех судов употреблена из адмиралтейских доходов не малая сумма, но оная по пробам явилась весьма не действительна, того ради его Никонова за те его недействительные строения и за издержку не малой на то суммы определить в адмиралтейские работники и для того отправить его в астраханское адмиралтейство с прочими отправляющимися туда морскими и адмиралтейскими служителями под караулом, которому денежное и хлебное жалование и мундир давать против прочих адмиралтейских работников с вышеписанного числа, а для пропитания в пути ему при С. Петербурге денежное и хлебное жалование против здешних адмиралтейских работников мая по 1 число сего 728 года».
Дальнейших сведений о судьбе Е. Никонова не имеется.
Мистический случай из жизни М. В. Ломоносова (1741 г.)
Наш замечательный русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов (1711–1765) был родом из поморов и в юности сам хаживал по студеным морям вместе со своим отцом Василием Дорофеевичем. Ломоносов-старший был человеком нрава крутого, упертого и властного – ну так и море, особенно северное, слабых не любит. Да и сам Михайло Васильевич нравом в отца пошел, иначе не осуществить бы ему свою мечту, не познать науки… Поморы ж – потомки новгородцев, которых нельзя ни согнуть, ни сломать, и о них когда еще летописец сказал: «Таков бо есть обычай новгородцев: часто правят ко князю великому и паки рагозятся. И не чудися тому: беша бо человецы суровы, непокоривы, упрямчиви, непоставни… Кого от князь не прогневаша, или кто от князь угоди им, аще и великии Александр Ярославич не унорови им?» Потому что не было там ига татарского, не знали плетей. И корабельное искусство предков, кстати, вполне сохранили. Изобрели коч – судно с таким корпусом, что напирающие льды его не разламывают, а словно подбрасывают и коч оказывается на льдине. И это была вовсе не скорлупообразная лодчонка: поморский коч был длиной 10–15 метров (сибирский достиг 20 метров), шириной – 3–4 метров (5–8 у сибирского), имел осадку 1–1,5 метра (2 у сибирского), был отлично проконопачен и скреплен многочисленными (до 3000!) железными скобами, имел от одной до трех мачт, «казенку» на корме – каюту «капитана» и приказчика, подъемные устройства для якорей и 1–2 шлюпок, вместительный трюм, где обитала команда в 10–15 человек и порядка 30 промысловиков! Недаром царь Петр, зачиная русский флот, обратился к поморам (Бажениным и пр.) с их колоссальным опытом, а в 1708–1713 гг. приказал капитану Сенявину набирать на Балтийский флот молодых архангелогородцев и мезенцев, которые «на море на кочах на Новой Земле и Груманте (ныне Шпицберген. – Е.С.) бывали». Да и кто, как не поморы Иван Рябов и Дмитрий Борисов, подрядившись лоцманами на шведский флот, идущий громить Архангельск и Соломбальскую адмиралтейскую верфь, 25 июня 1701 г. намеренно посадили вражеский флагман и еще один корабль на мель прямо перед пушками Новодвинской цитадели (см. выше)? Но вернемся к Ломоносову.
Поморский коч. Гравюра XVII в.
История его конфликта с отцом, считавшим стремление к учению блажью, закончившегося знаменитым уходом юного Михаила с рыбным обозом в Москву, известна достаточно хорошо, чтобы ее пересказывать. Интересен вот какой случай, реального объяснения которому, в принципе, нет.
11 лет прошло с момента ухода из родных мест. Ломоносов учился в Москве, немного в Киеве, потом в Санкт-Петербурге и как один из лучших учеников отбыл в Германию. Там, однако, конфликты с замшелыми профессорами привели его к разным злоключениям, включая прусскую солдатскую службу и побег с нее, за что ему в случае поимки запросто могли отсечь нос и уши; наконец, обратившись к нашим дипломатам и получив от них помощь, Ломоносов был накануне отъезда в Россию.
Далее мы приводим рассказ, записанный со слов самого Ломоносова его другом Штелином и впервые опубликованный в предисловии к первому посмертному изданию трудов ученого в 1765 г.: «На возвратном пути морем в отечество единожды приснилось ему, что видит выброшенного, по разбитии корабля, отца своего на необитаемый остров в Ледовитом море, к которому в молодости своей бывал некогда с ним принесен бурею. Сия мечта впечатлилась в его мыслях. Прибыв в Петербург, первое его попечение было наведаться от архангелогородцев и холмогорцев об отце своем. Нашел там родного брата своего, и услышал от него, что отец их того же года, по первом вскрытии вод, отправился, по обыкновению своему, в море на рыбный промысел; что минуло тому уже четыре месяца, а ни он, ни же кто другой из его артели, поехавших с ним, еще не воротились. Сказанный сон и братние слова наполнили его крайним беспокойством. Принял намерение проситься в отпуск, ехать искать отца на тот самый остров, который видел во сне, чтобы похоронить его с достодолжною честью, если подлинно найдет там его тело. Но обстоятельства не позволили ему произвесть намерения своего в действо. Принужден был послать брата своего, дав ему на дорогу денег, в Холмогоры, с письмом к тамошней артели рыбаков, усиленно их в оном прося, чтобы, при первом выезде на промысел, заехали к острову, коего положение и вид берегов точно и подробно им писал; обыскали бы по всем местам, и если найдут тело отца его, так бы предали земле. Люди сии не отреклись исполнить просьбы его, и в ту же осень нашли подлинно тело Василия Ломоносова точно на том пустом острове, и погребли, возложив на могилу большой камень».
Трагедия с Василием Ломоносовым была, скажем так, делом для поморов привычным. И чтоб не остались их души без поминовения, а над прахом стоял крест с именем, старались они оставить о себе последнюю весточку в надежде, что когда-нибудь их найдут. Борис Шергин, собиратель поморских сказов и былей, оставил нам содержание одной такой весточки к живым от двух братьев Личутиных – он сам видел ее еще в 1883 г. В ней все сказано. Добавим лишь, что это была доска-столешница, художественно отделанная резьбой с изображениями, большей частью – аллегорического характера (братья одно время работали на верфи в Архангельске, изготовляя деревянное убранство для кораблей): тонущего корабля, опрокинутого факела (символ конца жизни), якоря (символ веры и спасения), птицы феникса (сгорающей и возрождающейся из пепла, знаменуя воскресение):
Корабельные плотники Иван с Ондреяном
Здесь скончали земные труды,
И на долгий отдых повалились,
И ждут архангеловой трубы.
Осенью 1857-го года
Окинула море грозна непогода.
Божьим судом или своею оплошкой
Карбас утерялся со снастьми и припасом,
И нам, братьям, досталось на здешней корге
Ждать смертного часу.
Чтобы ум отманить от безвременной скуки,
К сей доске приложили мы старательные руки…
Ондреян ухитрил раму резьбой для увеселенья;
Иван летопись писал для уведомленья,
Что родом мы Личутины, Григорьевы дети,
Мезенски мещана.
И помяните нас, все плывущие
В сих концах моря-океана.
Иван отметил на задней стороне доски, что его брат прожил на островке 6 недель. Когда умер сам Иван – осталось неизвестным. На следующий год племянник братьев разыскал их…
Разумеется, в научном наследии М. В. Ломоносова поморский след его юности не мог не быть запечатлен. Он исследовал и обобщил военно-морскую деятельность царя Петра, изучал многие вопросы морского дела, морской географии, метеорологии, оптики и т. д. Занимался полярным сиянием, течениями Ледовитого океана, методами «сыскания долготы и широты». Его перу принадлежат «Рассуждения о большой точности морского пути», «Мысли о происхождении ледяных гор в северных морях», «Краткое описание разных путешествий по северным морям и показание возможного проходу Сибирским океаном в Южную Индию», «О северном мореплавании на Восток по Сибирскому океану». Он планировал создание Морской академии и инициировал экспедиции В. Я. Чичагова и П. К. Креницина – М. Д. Левашова. Получив «смотрение» за Географическим департаментом, приложил много трудов к созданию «Атласа Российского».