– Как не слышала? Слышала, – недовольно хмыкнула Нина. – Вот еще чего надумали! Нам самим мало, вон в тряпках, как оборванцы, ходим, а тут еще и кровно заработанные отдавать. Это задача нашего правительства, вот пусть и ищут деньги для фронта. Хватит с нас и того, что мы работаем от зари до заката, по четырнадцать часов в сутки. Ни отдохнуть, ни продохнуть. Дети недоедают, а они – «даешь помощь фронту!». А кто мне поможет? У меня трое детей, мал мала меньше.
– Что ты такое говоришь? – ахнула Полина. – Как же тебе не стыдно! Сейчас всем тяжело. Ты думаешь, ТАМ, под пулями, легко? Вспомни о муже и брате! Каково им?
– А вот представь, что нестыдно. Они далеко, а я тут, и это на меня смотрят изо дня в день три пары голодных глаз, а не на них, – вспыхнула Нинка, поджав губы, взяла кастрюлю с жидким супом и демонстративно отправилась к себе в комнату.
– Почему тетя Нина такая сердитая? – спросила вошедшая в кухню маленькая хрупкая девчушка лет пяти. Она залезла на стул и устремила на мать чистый, как утренняя роса, взгляд. – Она на что‑то рассердилась? За то, что я не разрешила Славику взять мой карандаш? Так я сейчас принесу ему, мне не жалко… пусть только тетя не злится.
– Нет, что ты, милая. Просто мы хотим собрать деньги для наших солдат… для твоего папы и другим героям, чтобы они поскорее вернулись домой. Тетя Нина считает, что у них и так все есть.
Ада мигом спрыгнула со стула и исчезла в коридоре. Вернувшись спустя мгновение, она протянула маме зажатые в кулаке монеты. Эти сбережения девчушка копила на куклу. Единственную игрушку она потеряла во время бомбежки еще в Сычёвке. Тогда, в хаосе вражеского налета, матери было не до безделушек.
– На вот, возьми! Я очень-очень хочу, чтобы папа поскорее вернулся.
Смахнув внезапно набежавшую слезу, Полина прижала к себе дочурку и нежно поцеловала.
– Я тоже очень скучаю по твоему отцу, моя хорошая, – борясь с волной нахлынувших чувств, ответила Полина. – Но все же не надо. Оставь себе.
– Но, мамочка…
– Если хочешь, то собери сама… Ладно, давай поужинаем и спать. Мне завтра рано вставать на работу.
Всю ночь, слушая завывания ветра за окном, Ада думала, как она, маленькая девочка, мгновенно повзрослевшая с началом войны, сможет собрать деньги и помочь горячо любимому папе одолеть врага. «Как? – задавала малышка себе вопросы. – Что я могу? Что?» И лишь на рассвете, когда свирепая метель начала стихать, измученный бессонницей и усталостью мозг подбросил идею, от которой на душе у девчушки стало легко, и она мгновенно заснула.
Несколько дней спустя у них в гостях появилась журналистка местной, омской, газеты. Она сидела с мамой на кухне и обсуждала благотворительный сбор денег, организованный больницей.
– Да, мы уже собрали немалую сумму, – подтвердила Полина, наливая кипяток в кружку. – Осталось совсем немного, вот я и подумала, не напечатать ли объявление в газете? Уверена, что многие откликнутся. Остались еще неравнодушные люди, в отличие от некоторых, – добавила она после короткой паузы, бросив косой взгляд на Нинку, стиравшую белье неподалеку.
Та в ответ лишь пренебрежительно фыркнула.
– Полагаю, это отличная идея. Вы правы, – ответила журналистка, сделав пометку в блокноте. – Расскажу редактору о вашей инициативе.
– И я, и я, – влетев на кухню, прощебетала малышка, – я тоже хочу отправить письмо дяде редактору.
– Ада, детка, разве можно вмешиваться в разговор взрослых?
– Да все нормально, – отмахнулась журналистка. – У меня дома двое проказников-погодок: одному два года, другому – три. Чего только они не вытворяют! Так что я давно привыкла к их выходкам.
Затем она обернулась к девочке и, ласково поглядев на нее, полюбопытствовала:
– О чем ты хочешь написать в письме? Хочешь попросить новую куклу или пальтишко?
Девочка пристально, совсем по-взрослому посмотрела на женщину, и улыбка журналистки мгновенно поблекла.
– Я хочу собрать деньги папе на танк. Он у меня танкист. Чтобы поскорее разбил врага и вернулся домой.
Женщина повернулась к маме девочки и вопросительно взглянула на нее. Та лишь молча кивнула.
– Ну хорошо, милая. Напиши письмо, и я отдам его куда надо, договорились?
Воодушевленная ответом Ада очень долго и старательно выводила печатными буквами письмо, которое вскоре станет призывом для многих детей разного возраста.
«Я – Ада Занегина. Мне 6 лет. Пишу по-печатному. Гитлер выгнал меня из города Сычёвки Смоленской области. Я хочу домой. Маленькая я, а знаю, что надо разбить Гитлера, и тогда поедем домой. Мама отдала деньги на танки. Я собрала на куклу 122 рубля 25 копеек. А теперь отдаю их на танк. Дорогой дядя редактор! Напишите в своей газете всем детям, чтобы они тоже свои деньги отдали на танк. И назовем его “Малютка”. Когда наш танк разобьет Гитлера, мы поедем домой. Ада».
И в самом деле, после публикации заметки в местной газете в адрес редакции начали поступать крохотные сбережения юных героев, которые в силу своего возраста пока еще ничем другим не могли помочь мамам и папам, сражавшимся на фронте или неустанно трудившимся на заводах и фабриках. Отдавая свои собственные накопления, которые они откладывали днями, месяцами, годами, ребята передавали на нужды горячо любимой Родины. Более того, в письмах, зачастую наивных и неуклюжих, дети делились своими чувствами о войне, о тревогах и надеждах.
Посовещавшись, редакция газеты решила даже сделать отдельную рубрику для таких посланий, ибо понимала, насколько важно в тяжелые для страны дни поддерживать боевой дух народа, сражающегося не на жизнь, а на смерть с захватчиками.
По просьбе редактора в госбанке открыли специальный счет, куда стекались собранные ребятами средства. Вскоре всю сумму перечислили в Фонд обороны. В сопроводительном письме значилось: «Фронту от детей». И еще одна трогательная просьба – танк, построенный на эти деньги, назвать «Малютка». И танк Т‑60 «Малютка» действительно появился на полях сражений осенью 1942 года. Появился благодаря самоотверженности детей и их любви к своей Родине. Потому что без Родины человек – лишь одинокий листок, сорванный ветром. А осознание единства с великой державой придает ему веру, силы и мужество, необходимые для защиты своего дома, своей семьи, своей земли.
Сибирский колдун
Старший лейтенант исподлобья рассматривал вновь прибывших. «И что прикажете мне с ними делать? Как защищать рубежи с зелеными пацанами?» Посмотрев списки, он отметил про себя, что им почти всем – не больше восемнадцати, и это если они, как уже бывало не раз, не приписали себе годик-другой. Обстановка в зоне боевых действий была настолько серьезной, что на такие мелочи смотрели сквозь пальцы. Читая фамилии рядовых, он неожиданно наткнулся на странную запись.
– Сон-мир-ча На… Най-кан-чин, – вслух по слогам прочел командир. – Это еще что такое? Кто писал? Наверняка какая‑то ошибка.
– Я тута, эдэ тайча, – раздался из строя тонкий голос. – Я – Сонмирча Найканчин. Чего хотеть, тайча?[8]
– Этого мне еще не хватает, – пробормотал старший лейтенант, мысленно выругавшись, после чего громко скомандовал: – Рядовой Най… вот черт, не выговоришь… Найканчин, шаг вперед!
– Слушаюсь, эдэ тайча.
– Какой я тебе… эдэ… кто? Что за тарабарщина? Выйти из строя!.. Чего стоишь, рядовой? Сделай шаг вперед… да не назад, а вперед, – посуровел командир роты, видя, что новобранец не понимает команду. – Никакой я не эдэ… как там его. Я – товарищ командир. И не «слушаюсь» и «чего хотеть», а так точно. Ясно? Ты вообще говоришь по-русски? Понимаешь?
– Т-так т‑точно, товарщ командьир, – глядя на молодого командира ясными глазами, ответил рядовой. – Понимаю. Не все, правда.
Смерив его оценивающим взглядом, старший лейтенант отошел от новобранца и принялся объяснять вновь прибывшим боевые задачи, поставленные Ставкой. «Удерживать рубеж во что бы то ни стало», – гласил приказ, утвержденный для его роты.
Так началась служба Сонмирчи Найканчина, чье имя со временем обросло легендами, превратившись в символ неукротимой силы. «Сибирский колдун» – так окрестили его фашисты, чьи сердца сковывал ледяной ужас при одном упоминании эвенка. Ему посвящали строки прославленные поэты, его подвиги воспевали в сказаниях боевые товарищи. Но до этих дней славы было еще далеко. Пока же он был лишь одним из многих, призванных защищать Родину. Впрочем, «одним из многих» – это не совсем точное определение. С первых дней службы Сонмирча словно нарочно испытывал терпение окружающих. Языковой барьер воздвигал между ним и сослуживцами стену непонимания: путая команды, совершая досадные ошибки, он раз за разом ставил себя в неловкое положение. Вскоре от него отвернулись все: его не брали в разведку, избегали в бою. После очередного провала, едва не стоившего жизни группе разведчиков, старший лейтенант в сердцах отправил рядового на кухню. Но и там Найканчин не задержался надолго.
– Товарищ лейтенант, – через пару дней взмолился повар, – не могу! Увольте, отошлите, накажите, посадите под арест, но заберите вы от меня этого бестолкового. – Ни черта не может. Руки точно не из плеч выросли, а из…
– Так уж и «ни черта»? – перебил его командир роты, недоуменно уставившись на подчиненного. – По-моему, ты преувеличиваешь. Не давай ему готовить, пусть чистит, моет, режет. Этому‑то не нужно же учиться?
– Да вы посмотрите, как он нарезал хлеб! – повар протянул наполовину поломанный кусок черного хлеба. – Говорит, что у него на родине хлеб вообще не режут, а ломают. А что он вчера сделал с картошкой? Это вообще ужас! От ведра осталась едва половина. Прошу вас, Гаврила Петрович! Заберите! Сил моих уже нет!
– Хорошо, так и быть, – нахмурился старший лейтенант и отправил незадачливого рядового на вещевой склад. Но и тут Сонмирча Найканчин не особо отличался внимательностью: постоянно путал размеры выдаваемого обмундирования, а часто вообще что‑то забывал положить в комплект.