Сергей Сергеевич (Сайгон), 31 год. Родился в Днепропетровской обл. Вырос и жил в сельской местности степной Украины. Весь период жизни до мобилизации — это эволюция от сперматозоида до военного разведчика.
Путь был тернистым, и пришлось побывать уголовником, пьяницей, работягой, руководителем и обывателем. В 2015–2016 гг. — участник АТО. Выполнял боевые задачи на территории Донецкой области в составе разведывательной роты 10-й ОГШБр. Как и каждый солдат, награжден значками и грамотами.
Студент кафедры политологии ДНУ им. О. Гончара.
Поколение смелых
Представьте. Тысячи обычных мужчин просто и буднично делают военную работу, благодаря которой существует этот прекрасный мир вокруг вас. У всех служба разная, понятное дело, и у каждой работы есть свои плюсы и минусы, но ее надо выполнять.
Вот нам, например, надо было до хера ходить.
Ходишь-бродишь, делами занимаешься, с людьми знакомишься. В этом нет ничего необычного для тебя, просто работа, которую нужно качественно и всегда выполнять. Осенью, летом, весной или зимой.
Зима как зима… Хотя, наверное, такой оборот речи не применим к донбасским зимам…
Дорогу к опорнику можно найти по напутанному вдоль «ленточки» кабелю полевки на ветках и чуть дымящим низко над землей трубам блиндажей вдалеке.
На улице был мороз и не было ветра — большая редкость для этой местности. Пар валил изо рта, АК покрылся инеем. Иногда небо затягивало тучами и глаза отдыхали от блеска солнца.
Идти по скрипящему снегу, щуриться, пиздеть ниачем и курить… Божественно)
На опорник мы пришли по своим делам, заранее сообщив о приходе по рации, как полагается, но у них сменился наряд, не передали, забыли, не до того было… та хули объяснять, у пехоты всегда так (гггы)…
— Стоять-бояться, фраера. Хто такие? — послышался слева гнусавый, приблатненный голос. Пиздеть особо не буду, не заметил заранее я этого урку и не ожидал его там заметить.
— А хто спрашивает? — так же ответил я.
— Я спрашиваю!
— Спрашивать с гадов будешь, а у меня можешь поинтересоваться.
После паузы в секунды три из зеленки послышался ответ:
— Шоб ты понимал, у меня тут плетка, РПГ и гранат, блябуду, трохы есть, приколетесь, если шо, гы)
— Сары́, братан, шоб сам не прикололся. Свои мы, по рации долаживали, шо будем, пароль «Ингулец», если шо.
— Та я ебу, на вас не написано, шо свои, ну раз пароль знаете, то салам, пацаны, тада. У нас щас бугров нет: один на курсах, а второй на больничку спрыгнул 10 дней назад, гггы, — ко́сарь. Мы тут рулим пока без них. Кароче, движ на людско́м ход? — гы, ну ты понял-гы.
Разговор сопровождался типичной жестикуляцией, на пальцах (конечно же) набиты перстни. Мимика собеседника была жива и улыбчива. Во рту часто обнажалась желтая фикса, которая завершала образ типичного урки.
Это не пугало и не смущало. Обычный человек. Мы покурили, согласовали работы и собирались идти.
— Сышите, пацаны, маякните в блиндаж, шоб Борода топил сюда, а я вас чаем угощу нормальным.
— Братан, ты чай мне предлагаешь или «чай»? — спросил я, иронично улыбаясь.
— Та щас, блябуду, наварю такого яда, шо зубы посинеют, брати́ш, понял-да. Гы. Бо я шота попутал и встрэтил не по-людски, щас исправим.
— Базар-вокзал)
Пока Борода одевался менять нашего нового знакомого, мы сами нашли, что нам надо, и пошли заниматься делами. На ВОПе порядок, БМП в капонире с теплым двигателем (греют через каждые несколько часов), к туалету и мусорной яме прометены тропинки в снегу. Накрытый масксетью уазик. На веревке висит мерзлая термуха и пиксельные штаны. Под блиндажом аккуратно сложены дрова. Рядом место для костра, притрушенное снегом. С пулеметного гнезда нам приветливо помахал рукой пулеметчик. И мы ему, конечно, тоже помахали)
Когда почти заканчивали работу, близ блиндажа показался наш блатной, лопатой расчистил место для костра, а веником — импровизированный стол из ящика. Присел на корточки, поколдовал и через две минуты загорелся огонь, а через три над ним повис закопченный котелок с водой.
Напарник сопливил, температурил, и я его отправил пить «Колдрекс» в теплый блиндаж. Сам пошел к костру, где сел на поваленную колоду. Мороз не напрягал, руки отогрелись и стало очень по-домашнему тепло. «Бывает же», — подумалось.
— Та я щас такой чай забабахаю, шо смотрягам централов не снился, у меня есть хароший, волонтеры загрэ́ли, еще осталось, — приговаривал Димон (так его звали), роясь в нагрудном кармане бушлата. — О, сука!
После этих слов на ящик, который «стол», хлепнулся пакетик из-под турникета с кругляшками зеленого листового чая внутри.
— Это, братан, Индия, натуральная, — доверительно сообщает собеседник, сопровождая реплику взмахом руки с татуироваными пальцами, и продолжает:
— Я кентюне с Тархуна (соседний опорник) маякнул, должен на чай подтянуться, старый чифырыст-гы.
Достаю пачку «Кэмэла», два «Сникерса» и кладу на стол. Это событие не проходит незамеченным для блатного:
— Опа-джя, грева братские и замолодюхи заморские нарысавались-гы!
Из блиндажа вылезает одетый в фуфайку и смешную шапку мужичок лет пятидесяти с носом-картошкой. Шапка делает его похожим на гнома, а нос-картошка, фуфайка и невысокий рост еще больше усугубляют ассоциацию.
— Я тоже з вами буду чай.
— Опана, чайки, кароче, на ништяки начинают слетаться, понял, братан. От босяк, садись уже.
Гном садится на перевернутое, вмерзшее ведро и закуривает «Прилуки». Какое-то время стоит тишина, из звуков — только потрескивание дров в морозном воздухе. Тишину прерываю я:
— Так вы тут без офицеров? Шо по обстановке?
Блатной чухает затылок:
— Да нима никого. Сами, кароче. Но у нас тут порядочек (действительно), бухалин и наркота под запретом. Ну, наряды-сериалы-семечки. Как у людей. А по обстановке — как у всех. Позавчера грусти нам с миномета накидали, сука, канистры 3 штуки пробили волонтерские, жалко. А вчера мы вышли на краюшек зеленки, отогнали чертулаев, бо… о, кент едет.
По скользкой дороге на велосипеде с автоматом за спиной к нам ехал заросший чувак в бундесе, смешно расставляя ноги, шоб не ебнуться на снегу.
Котелок как раз закипел, и Димон засыпал туда все содержимое пакета, после чего накрыл сверху крышкой от майонезного ведерка (олівьє, мабуть, кришили на Новий год).
Встреча кентов.
— Димооон! Ебать мой лысый череп! Еще не подох, падлюка старая.
— Та не дождешься, собака бешеная-гы.
— А че на улице, пацанов в хату не прыглашаешь, да.
— Та не, мы просто в блиндажах не курим, понял. Обнимаются.
Из карманов вновь прибывший выкладывает шоколадные конфеты. Мужик-гном уходит в блиндаж и возвращается с блюдом, на котором лежит халва. Блатной из голенища ботинка достает нож и режет халву на кубики, а «Сникерсы» на пластинки, шоб всем было. Потом Димон переливает чай в чистую эмалированную кружку.
— Кароче, поехали, пацаны.
Сделав два глотка из кружки, он передал ее молчаливому, улыбающемуся гному. Тот бросает в рот с редкими зубами конфету, разжевает ее и тоже делает два глотка. Дальше моя очередь… Горячая кружка греет руки, пар теплым тихоокеанским бризом окутывает лицо… закрываю глаза и делаю глоток. Чай действительно отменный. Терпкий, ароматный и «честный», как обстановка, в которой он пьется. Делаю еще глоток, как бы закрепляя результат, и отдаю кружку велосипедисту. Через два круга «литряка» я подкурю сигарету, а Димон встрепенется и со словами: «Нада, блябуду, амэрыки твоей покурыть, наверну себе, шо панты в Техасе, прикинь-гы» — потянется к пачке.
Я улыбаюсь и пододвигаю пачку.
— Кури, братан.
Мы еще долго будем сидеть и трещать, много, очень много смеяться и немного серьезно говорить. Пока из блиндажа не выйдет мой товарищ.
— Все, пацаны, благодарочка за чаюху, я погнал. Димон, там еще полпачки сигарет — бери, будешь себе наворачивать про Техас.
— О, подгон босяцкий, благодарствую. Лады́, будете проходить мимо — проходите мимо, мало́й-гы.
И мы ушли… На полпути напарник спросил:
— Я шото не пойму, вы чифир пили?
— Ну, не совсем, Леха, скорее, «ку́пчик», но хороший, сука. Индия)
— Что вы в нем находите, блядь, не пойму…
— Традиции, Леха, церемония, — улыбаясь, сказал я. — Церемония, понимаешь?
— Нет, не понимаю. Ты шо, королева или эти… придворные?
— Ну й не нада понімать. Сфоткай лучше мене, день хароший…
Ходьба, цель, понимание, когда работа считается выполненной, ускоряют ход времени. Часы летят незаметно, дни быстро. Но приходилось не только ходить, но и наблюдать.
Наблюдение для меня морально было (ух, как неприятно писать в прошедшем времени) одним из самых тяжелых видов разведки.
Наблюдать с целью выследить, уебать и уйти — это круто.
Наблюдать, чтоб нанести на карту, а потом уебать издалека, — перспективно.
А вот наблюдать для того, чтоб… просто наблюдать, — очень тяжело.
Минутами в одну точку, часами в один дом, сутками в одном направлении. Наблюдать с мест, где нельзя жечь огонь и громко разговаривать, патамушо если заметят… та шо. Пизда всем троим будет, та и все.
Наблюдать из брошенного дома, руин шахты, завода, из расхуяренных офисов, среди поля, с «ленточки», террикона, чердака или просмоленной крыши, с вонючим битумным запахом и температурой свыше +40 без ветра и тени… Просто наблюдать и иногда делать пометки в замацанной потными руками карте.
Иногда, правда, бывало и «счастье разведосовское»: получалось наблюдательный пункт оборудовать в квартирах. Диван, кофе на сухом спирте, сон, хоть и короткий, но комфортный: сухо и не дует.
По-всякому было…
— 14:55, пішов я Чечєна на «глазах» мінять, бо він вже 6 часов там сидить. Блядь, восьмьорки не успів повісить, ладно, 17–14, ти ведеш.
— Я то́бі пісюнів назвішую, а не вісьмаки, гги…
Надо выйти из квартиры, подняться на этаж выше по битому стеклу и зайти в другую квартиру. Там и есть «глаза».
— Шо тут, Чєчєн?
— Ще один АГС найшов в підарів, сідай дивись.
Присевши на стул, прильнув глазом к монокуляру и, отфокусировавшись, через 5 секунд уже готов смотреть картинку.
— Кажи.
— Лівіше за «лєніним», напротів «шмари», тільки дальше 200 і южнєй 150, бачиш?
— Ннннє. Це там, де «будка», тільки ближче?
— Нє, за «діскатєкой» зєльонка.
— То садок край хати.
— Нє, за садком город, потом стовб і зєльонка начінається, в ній 70 на юг.
Через минуту, прощупывая глазом миллиметр за миллиметром зуммированной картинки в трубе, я увидел и белые мешки, и задранный ствол «гуся», и мелькающую каску.
— Агааааа. Є, сука, внатурі АГС. На карту нарисував?
— Нє, я не пойму, де там шо. Її рисували всі кому не лєнь.
— Ладно, пиздуй вже.
— Ага, я там тушняк открив і не їв, хавай, єслі шо.
— Харашо, води мені занеси, проїбав взять… і хліба.
— А нас заберуть завтра чи води просто підвезуть і сухпай?
— Хуй зна, Чєчен, я б такий, шоб поїхав, ну мені похуй, можу й остаться.
— Тебе коли мінять?
— Як стемніє, через час, як стрілять начнуть.
— В десять чи раньше?
— В одинадцать, тільки воду закинь.
Дальше часы наблюдения за противником, миллиметр за миллиметром, и книг, мыслей всяких и вопросов.
Решать по 30 минут в голове сложные дилеммы по типу: попить воды или кофе растворимого из этой воды.
Наверное, именно в таких местах переоцениваешь себя, людей и их поступки.
Осенью, когда ночью бьет мороз и все листья с деревьев осыпаются за раз, твой дом на ближайшие двое суток — это ямка глубиной 30 см с карематом на дне и спальник. Рядом еще двое таких же. Твои «коллеги по опасному бизнесу».
Перевернутая ночь в тепловизоре, пар изо рта и иней на ресницах. Иногда злишься на себя, пидораса, что ввязался в это все. Хочешь горячего кофе, ванну, запаха свежего постельного белья и быстрого Интернета, мечтаешь о жарком сексе и… злишься на себя еще больше… Прогоняешь эти мысли и начинаешь «варить» другие.
С каждой новой сменой на НП, с каждым выходом на поиск, с каждым секретом — это пропадает. Хочется только кофе, ебаться и спокойствия. Спать тоже перестает хотеться со временем, хули хотеть, если есть свои часы. Хоти не хоти, а спать будешь по хронометру… если дадут… если уснешь. Бессмысленно хотеть спать, и перестает хотеться.
Ну, еще хочется, чтоб кто-то хоть пришел и покрошился с вами, блядь) И вы не зря тут, уебаны, сидели.
— Бля, як тут можна заснуть?
— Обично. Через час тебе поміняють. Ти ляжеш, вкриєшся спальніком і заснеш.
— Ага, а потом сєпари вигонять два танчіка і начнуть хуярить, ти проснешся, будеш лежать, замерзать, дивиться на вєтки і ждать, пока я тебе прийду будить дєжурить, — вступил в разговор другой.
И так оно и было.
Под утро твое дежурство превращается в пятиминутное топтание с тепляком между ветками, потом три минуты отжимаешься, чтоб согреться, две минуты отдыхиваешься, десять минут просто сидишь замерзаешь, а потом опять по кругу. В голове мысли о сигарете, предохранителе обындевелого автомата и кофе.
Все мечты об утре, которое принесет хоть какое-то солнце и возможность быстро вскипятить воду для кофе, а также погреть ноги-руки, пока туман простелится над степью. У разведенного почти без дыма огня (ох и долго я учился палить такие).
— Неси воду, поки туман, я підпалюю.
— Підожди, я почки от карємата отдеру сначала. Холодно, ссука. А скільки ночью було?
— Мінусшесть-мінусвосєм. Я сам ахуєл от холода.
— А, блядь, а я-то думаю.
— Ох ніхуя собі, вода замерзла, а-ху-єть.
— Полностью чи шо?
— Нє, шось бовтається.
— Давай топить будем.
Суровые мужики, одетые в шопопало, обступают маленький огонь, который с натяжкой претендует на костер. Присаживаются, протягивают к нему руки, засовывая их прямо к огню по очереди на несколько секунд.
— Ох і грязі в мене під ногтями, — удивляется снайпер.
— То «траурна окантовка», — ухмыляясь, отвечаю я, выпуская струю дыма в огонь.
—…І то все, шо ти забереш із собою на той світ, гги), — добавляет пулеметчик.
— Ой долбоiобиииии. Шо, приходив під утро сєпар?
— Ага, метрів триста підійшов.
— Я би вдув йому.
— Тищу раз балакали, шо ніззя.
— Та то, блядь, собака в тебе дома отвязалась, після того як тебе в армію забрали. Тепер ходе шукає тебе по Донбасі, як ота японка… як її, Сайгон?
— Хатіко.
— Ага, вхатіко.
— Судя по размєрам, не собака, а свиня вибігла із сарая і шукає його.
— Ну вас на хуй, карочє. Свиня…. Блядь, їсти хочу.
— Потерпи ще трошки. Скоро міняють.
— Ага, приїду, яічніци нажарю з ковбасой…
Диалог прерывает висящая на ветке «Хайтера», с уже добавленной громкостью, которая начала стрекотать искаженным «цифрой» голосом взводного из ВОПа. Хрипло, бодро и нараспев:
— ТопазТопазКазино.
— (и еще раз, более отчетливо) Топаз-Топаз-Казино.
— Топаз на связі.
— Не померзли там, пингвины, ха-ха?
— Нє, ти ж кофе обіщав, всю ночь тебе прождав, сєрдєшний).
— Ты ж обещал растяжку поставить.
— Я поставив і ждав тебе коло неї).
— Ха-ха, хорошо, что я хуй забил на тебя. «Карандаши» посыпались, я чайник ставлю.
— Ок. Став.
— Собираємся, пацани, наші через минут тридцять будуть. Дальше неинтересно.
Соберемся, придет смена, мы послушаем новости с базы, расскажем новости с места, покурим вместе, попрощаемся и тихо, след в след пойдем вдоль посадки к своим, на ВОП. Там поздороваемся с пехотой, снайпер поест свинины с картошкой в блиндаже, а я попью кофе со взводным и попиздим.
Похуесосим тыл, поговорим про скобы, пожужжим на мышей, сепаров, не желающих воевать, аватаров и холод. Договоримся в следующий раз пойти с ним… не важно куда), а потом погрузимся в машину и уедем на базу.
Из рассказанного может создаться впечатление, что война преимущественно состоит из вот таких спокойных моментов и чаепитий с пиздежью у костра. Но это война, и в любом из вышеописанных мест в любой момент может прозвучать Выстрел. Длиною во всю твою ничтожную жизнь. Может, первый, может, единственный для тебя, может, единственный для того, кто его сделал, может, последний, а может… Та похуй, короче, когда начался бой, про эту хуету уже не думаешь. Бой.
Я люблю стрелковый накоротке, в зеленочке.
Ууууууух, сука!!! Такой движ всегда запоминается.
Стрелковый бой — это когда БК в разгрузе через десять минут закончилось. Это прилеты АГСа из ниоткуда. Это собака ахуевшая, которая смотрит на тебя из блиндажа, ласточка, делающая вираж по курсу твоего ВОГа. Это чувак в тапках, люто пиздующий из ПКМа, приговаривая: «Це вам не ваші во́йнушки, хотіли кулемета — нате кулемет».
Ахуенно это.
Это когда из цинка заряжаешь магаз, а сверху сыпятся пустые, и ты рядишь, рядишь, рядишь их… Бросаешь, бежишь, хуяришь из подствольника штук пять гранат и ломишься заряжать дальше, выбегаешь и снова — хуячишь, из АК… Это когда броня крутит «карусель» и наводится по команде чувака снаружи… Стрелковый бой — это фраза в рации: «Пацаны, я тут нічого не рішаю, вибачте» і «Та на хуй пішов» в ответ…
Это инициатива с видимостью в 70 метров. Зеленка, в которую не ходят… Та самая, где «за отим деревом, шо нахилене на два часа, стоїть наш „кабан“, а на двінацать часов, он за отой хуйньой, три ефки наших. Дальше ми не ходили»… Кусты, в рот их ебать, и трава в пояс.
Это игра «на очко», кто кого продавит. Это, сука, интеллектуальное шоу ценою в жизнь.
Поиграем еще.
Аватары — это уже целая армейская субкультура) Их дахуя, и они везде. Группа уничтожения бюджетного бабла, продуктов и материально-технических средств. Воины они хуевые (за крайне редким исключением), затратная часть на них большая, а КПД низкий (аватары очень слабы и невыносливы, иногда от одного удара с ноги по еблу буйный аватар может в прямом смысле обосраться).
Еще они резиновые, пиздюлины сходят за день-два, какими бы страшными ни были. Пиздюлина — спутник каждого аватара, ибо оно существо бесправное и уебать его может каждый неаватар. Иногда одни аватары нахуяриваются и идут качать другим аватарам за то, шо они нахуярились. Заканчивается это пиздюлиной и тем, и другим.
Вспомнилась фраза аватара-солдата аватару-офицеру: «Аватар никада не подчинится другому аватару». Еще приветствие двух аватаров «Аве Тарэ» и ситуация, когда матерый аватар за несколько секунд до удара с вертухи говорит: «Бейте. Вы не знаете, кто такой аватар. Аватар — это свободный человек». Били философа, били.
«Рыбак рыбака видит от ларька». Аватары сбиваются в стайки. Вместе они пьют, пиздятся, делят пиздюлины, обоссанные спальники и хлеб. Тушенку не делят, пропивают. Еще они получают и зарплату, и атошные, валяются попидкущами, обоссанные-обрыганные, и позорят армию. Мою и вашу. Потом, конечно, оно где-то помашет четыреразаобоссанной убэдэхой и расскажет про котлы и сражения… Но это потом, а пока они защищают страну)
Насыщенность аватарами подразделений разная. Где больше, где меньше. Каждое подразделение борется или пытается. Видел аватаров привязанными, в клетке, в яме с помоями, с простреленными ногами, копающих, рубающих, метущих. Знаю о проблемных аватарах, которые пропали. Как? Ну вот делся куда-то и все. Бюрократия мешает от них избавляться быстро и весело. В последнее время их начали увольнять из лав ВСУ «через службову невідповідність». Всех бы… Но тут на другой чаше весов — комплектация подразделений ЛС и много других факторов. А иногда аватарами добивают план по контрактникам: аватару похуй, шо подписывать.
Но, судя по всему, рано или поздно аватарщина в армии исчезнет: с этим действительно борятся, бо любому адекватному командиру алкашня злоебучая не нужна.
Ггггы) Возможно, когда-то скажу молодому солдату на улице: «Та я ще при аватарах служив».
Аватаризмом поражен не только солдатско-сержантский корпус, среди офицеров их тоже немало, и иногда случается, что единственный аватар в взводе — это его командир). Пьяные офицеры бывают как агрессивные (такие рано или поздно получают пиздюлей), так и вполне мирные. С одним из таких мне как-то даже удалось обстоятельно побеседовать.
Это был конец весны, и мы только заехали в АТО, вроде третий день. Я по второму кругу.
Майским вечером, уставший и грязный после дня, проведенного в сборе и сопровождении заблудившейся техники и поиске проебавшихся на марше в сектор юнитов, я шел в магазин купить похавать.
Село как село, люди как люди, к военным привыкли за три года. Проезжающий мимо чувак на велике притормозил и показал мне рукой в направлении бурьянов:
— Там ваший п’яний сидить.
— Мої ноги миють і спать лягають, а то ваший, — улыбнувшись, ответил я.
— Ну, в формі такій, як у нашій армії, — остановился и начал пояснять мужик, изображая на себе пальцем пиксель. — Я ж дивлюсь, шо ви з пістолєтом, і кажу, шо ваш, воєнний. Він сидить там ховається, я з горо́ду йшов…
— Поняв. Де?
— А он там, біля бузини, за кукурузкой.
В тот момент я увидел, что кто-то действительно выглянул, посмотрел на нас и присел. Больше мужика на велике я не слышал, развернулся и пошел туда.
За бузиной на корточках сидел гладковыбритый мужик в форме. Когда он понял, что его обнаружили, встал и заулыбался.
— Здравствуйте, — сказал я, демонстративно расстегивая защелку кобуры.
Глаза мужика проследовали за моей рукой, и улыбка сменилась испугом:
— Чтовычтовы! Я свой, вот документы.
Он достал из кармана книжечку и осторожно протянул мне. Мужик был пьян: перегар, болезненный румянец на лице, туман в глазах… (алкоголік). Немного смущал опрятный вид, конечно. (48 год, літінант, мобік, навєрно, вече наша, пєчать, подпісь… ясно, наший аватар).
— А от кого вы тут прячетесь, Николай Петрович?
— От вас. Увидел военного, а я пьян, стыдно, — опустив глаза, тихо проговорил офицер.
Я не мог понять, искренность это или игра. У лейтенанта была правильная речь, язык чуть-чуть заплетался, выбрит, форма постирана, не воняет…
— А пьяны чего? Зарплату прогуливаете?
— Грешен, грешен… А как вас зовут?
— Сергей.
— А отчество ваше?
— Просто Сергей.
— Хорошо. Так вот, знаете ли, Сергей, я просто устал.
— От чего устали, Николай Петрович? Служба тяжелая? Или война за три дня извела?
После этих слов он стыдливо опустил глаза и начал смотреть в землю (бля, та йому дєйствітєльно стидно). Чуть подумав, вояка возобновил диалог:
— Сергей, вы курите? Угостите сигаретой, я свои ребятам раздал. Да, точно, давайте посидим, покурим. Вы мобилизованный, Сергей?
Одной рукой он дотронулся до моего локтя, а другой пригласил присесть на траву. Его глаза были полны боли и доброты (та він, по ходу, вобще не опасний). Я достал сигареты, зажигалку и присел (удостовєрєніє офіцера хай полежить пока в мене в кармані).
— Я да, мобилизованный, а вы?
— Ага, и я тоже, — раскуривая сигарету и кивая головой, ответил Петрович. — Вы понимаете, я глубоко гражданский и мирный человек. Военкому говорил, что алкоголик, зачем вы меня берете, а он мне: «кадровый голод», «война»… У меня кафедра военная, вот и мучаюсь.
— А мучаетесь чего?
— Потому что они не офицеры, никогда ими не были, им люди безразличны. Это лодыри и бездари, ворующие у страны и своих солдат. Понимаете, они на войне себе покупают машины, строят дома и отправляют наградные на себя, героев. Им насрать на саму войну с высокой колокольни! — было сказано на одном дыхании, при этом рукой неофицер показывал в том направлении, где находился штаб.
— Огоооооо. А вы д’Артаньян?
— Нет! Я, Сергей, с первого дня, в военкомате еще, говорил, что я алкоголик и теряю сознание от вида крови. Просил не брать… Я ж ведь в этом всем абсолютно не разбираюсь. Меня в тыл не отправили, не комиссовали. Отправили сюда. Теперь все пинают, грозятся в яму с аватарами посадить.
— Та офицеров же не садят, вы знаете, — оскаблился я.
— Тут мало офицеров, Сергей, на самом деле. Лицемеров, трусов и лжецов много.
— Вы женаты, Николай Петрович?
— Имею несчастье быть.
— Любите жену?
— Очень. Хоть она меня, пьяного, иногда и избивает, — скривив губы, обиженно, почти шепотом сказал он.
В этот момент я впервые за целый день по-настоящему развеселился. Мужик был настолько интеллигентным, добрым и уматовым, что располагал к себе.
— Вам тут опасно находиться, товарищ лейтенант.
— Я знаю, — он развел руки в стороны и продолжил с легкой улыбкой. — Вдруг в штабе карту какую увижу или пароль узнаю? Я ведь алкоголик и совсем не умею воевать.
— Николай Петрович, дайте честное слово, что вы сейчас пойдете в лагерь и ляжете спать.
— Я хотел пива еще.
(Глаза, блядь, як в кота із Шрека).
Это все было так нелепо в том месте, где происходило, так забавно звучало и выглядело, что впервые за хуй знает сколько времени вызвало мою искреннюю улыбку:
— Николай Петрович, вам хватит.
— А вы меня отпустите?
— Я вас не держу, но хочу, чтоб вы дали честное слово.
— Правда? Вам нужно мое честное слово? Я вам его с удовольствием дам, оно уже лет восемь как невостребованно, а тут вдруг…
— Вот видите, как хорошо, что у вас за восемь лет еще сохранилось немного честности для меня. Держите свои документы и всего вам хорошего.
Через пару месяцев я забегал в штаб подписывать свой отпускной, но, ясное дело, пришлось ждать.
На курилке было пару знакомых, и мы пиздели о том о сем. Недалеко от нас стояла кучка военных с мешками, баулами, рюкзаками и сумками. Среди них я узнал Николая Петровича.
— Батя, а це куда цигани стоять?
— А, то наконєц перву партію аватарів по несоотвєтствію уволили, на город машину ждуть.
Я еще раз посмотрел на ожидающих. Уже бывший неофицер Николай Петрович стоял ко мне в профиль и увлеченно рассказывал что-то мужику в пожмаканном бундесе. Было видно, что они оба нетрезвы.
Радость на его лице говорила о том, что для этого человека, в частности, все стало на свои места…
…Если в самой зоне АТО аватары преследовались и жестоко наказывались, то на период вывода подразделений из Донбасса на полигоны эта проблема воспалялась и обострялась. Часто сами командиры говорят что-то типа «вы с войны, мы понимаем, давайте, приведите технику в порядок и можете побухать немного». Думаю, если бы комбриги давали своим солдатам три дня на разграбление ППД, то грабили бы.
На полигоне можно увидеть, как бравый боец, который еще совсем недавно крошил сепаров из ДШК под огнем противника, валяется в собственной блевотине или лезет в драку к тому, с кем сидел в окопе. На полигонах больше всего проявляется людская грязь, ненависть, зависть и другие качества, которым на войне нет места.
Часто палаточные городки выведенных на ротацию бригад превращались в какое-то средневековое стойбище варваров со всеми «прелестями» такового. Но не всем это нравилось, и мы боролись…
Был март, полигон, финансист-аватар, бардак, разброд, шатание и по колено грязи.
Учения эти припизденные еще были, которые после ротации на Донбасс вообще казались игрушечными и бессмысленными. САУ должны были выезжать на сутки учиться пиздючить, а мы их на своей броне типа охранять. За 250 км от фронта охранять САУ, блядь, ночевать там среди леса…
Ну надо так надо, хули.
Ветер полоскал палатку, а труба буржуйки скрипела и тарахтела, как тысяча кроватей под шанхайскими шлюхами. Но через пятнадцать минут в этих звуках находишь что-то забавное, и мысли о Шанхае и шлюхах убаюкивают… Проснулся от шума на улице.
Из соседней палатки слышны крики и пьяные базары веселящихся аватаров. Они выходили на улицу, трусили, кто сколько уже убил сепаратистов, как они друг друга уважают и далее по списку.
В отблеске огня буржуйки проступал силуэт Юрчика, подкидывающего дрова:
— Юра, вийди їм скажи, шоб закривали казіно, нам вставать рано.
— Да я уже два раза говорил за последние пятнадцать минут, они не понимают. Говорят, чтоб разведка не выебывалась.
— Ого, як смєло, гги.
Из противоположного угла палатки послышалось:
— Та я давно гуворив, пізди їм дати, нєхуй фраєрів рубати. Идея мне понравилась… очень понравилась)
Конечно, не хотелось вылезать из нагретого спальника, но терпеть по соседству ежедневно этот притон и такое хамское поведение господ-аватаров тоже как-то «по мастюхе западло».
— А скільки время?
— Уже 1:45.
— Блядь, поспали, в 5 вставать. Хуй з ним. Йди до наших в палатки, роз’ясняй шопочьом і кажи, шоб в два-нольноль підтягувались.
— Принял, уебал.
Уже когда воин был на выходе, успел добавить:
— Тільки в ротного палатку не заходь жеж.
— Чего?… А, тю блядь, принял. Ыыыы)
В нашей палатке начался движ. Я и еще три человека молча одевались, обувались и собирались. Остальные или спали, или делали вид, шо спали.
— Тільки пізди дамо чи різати теж буде́мо?
— Різать? А, да, можна і порізать.
— Добре, ніж во́зьму.
Тут следует пояснить, что имелось в виду резать стропы на палатке, чтоб она завалилась. В тот момент я улыбнулся: понял, как странно звучит этот диалог для тех, кто притворился спящим.
— Час пійсятпять, ідьом.
Улица встретила холодом и ветром в лицо, перехватывающим дыхание. Из палатки аватаров по-прежнему доносились звуки веселья, песни и крики на пол палаточного городка. Отовсюду к нам тихо подходили сослуживцы. Их силуэты карикатурно, как в мультиках, оттенялись на брезенте палаток (рицарі плаща, блядь, і йобаного кінжала), еще шесть… Итого десять.
— Прівєт, старий. Який план?
— Давай подумаєм, — сказал я, подкуривая сигарету.
Но гениальному плану родиться не дал раздраженный голос из-под балаклавы слева:
— Вы еще карту разверните. Вламываемся по проходам, убиваем всех, кто стои́т. Все.
— А потім відкочуємся назад.
— Перше я ріжу віровки, — тихо сказал голос справа.
— А ми добиваєм тих, хто встає, — продолжил голос сзади.
— От и заєбісь, порєшали, — сказал я, швырнув бычок вверх по ветру.
Мы выстроились возле входа с двух сторон. Кто-то начал шепотом считать:
— Рааааз. (Додому-то всього 50 кілометрів)
— Дваааа. (Хоть би не вбили когось сьогодні)
— Три! (Блядь, мені 30 год, чим я, сука, занімаюсь?)
Все, что было дальше, происходило значительно быстрее, чем может показаться. Вся «акция» длилась не более 2–3 минут.
Итак, двумя стройными колоннами мы ворвались в воняющую перегаром, горелым салом и потняками палатку. Я шел вторым и встретился лицом к лицу со вскочившим из-за кипиша пьяным дебилом. Времени думать не было, и я просто с разгона ткнул его головой в рыло. Что-то чвякнуло, и хуйман упал между кроватями (як мішок з гамном). Глаза нашли его соседа по койке, тот испуганно сидел с поднятыми вверх руками (отбой, хай плєнний сидить, можна осмотрєтса).
Палатка наполнилась криками, матами, звуками бьющихся ебальников и топотом ног.
— Всим, хто не хоче пизди получать, сука, лєжааать! — проорал я. Но никто не услышал, все были заняты. (Грюнвальдська, нахуй, битва, иииии).
Мимо меня пронесся огромный кулак со скоростью японской торпеды и смачно угодил прямо товарищу в ухо. Думаю, если бы мне, то я потух бы наверняка. Товарищ не потух, но в глубоком нокдауне рухнул между койками, а следующий сосед хуя с поднятыми руками, сидя на койке, начал добивать ногами моего побратыма.
— Стаямбааа, сукааа! — завопил я и прыгнул на койку. С ноги в голову, потом за шиворот и еще с колена в голову (о, поплив) и в догоночку прямой четко в глаз. Враг повержен, скрутился калачиком и закрыл голову.
Взгляд привлек Мопед, на которого напал огромный, двухметровый пьяный кретин с чугунной сковородой в руке. Бедному Мопеду ничего не оставалось, кроме как схватить крышку от той же сковородки и с ней бегать вокруг стола, отбиваясь и уворачиваясь с криком «Постав пательню і бийся як чоловік».
Кореш с пропущенным прямым нуждался в помощи, и я начал поднимать его, чтоб эвакуировать. Все это время чувак с поднятыми руками так и сидел, ровно до тех пор, пока я не наклонился возле него над своим «трехсотым»… А потом эта сука (трезвая) красиво шарахнула меня в челюсть сбоку. Когда голова откидывалась, я успел увидеть, как сковорода валяется на полу, а чувака, который бегал с ней, люто пиздят электрочайником по голове (получив, підар). Наверное, я бы забил того хера, что лупонул исподтишка, но в этот момент летящий предмет (бутилка, по ходу) угодила в плафон единственной лампочки. И наступила тьма)
Махнув на всякий случай ногой там, где сидела эта мавпа подлая, помог подняться своему боевому товарищу.
В тот момент мне хотелось сжечь это кодло, и я подумал, что надо перевернуть им буржуйку. Видимо, не одному мне хотелось, ибо ровно в ту же секунду, как я об этом подумал, Лысый, добив чувака с рукой-торпедой, ногой пнул буржуйку. Она перевернулась, и малиновые угольки рассыпались с веселым треском по полу, на миг осветив внутренности притончика.
Результаты были налицо. Вернее, на полу разгромленной в битве палатки. Кто валялся, кто вставал, кто пытался встать, кто сидел… А наши начали отходить. (Щас побачать, шо виходим, — ломануться вперед).
Толкнув перед собой Боцмана, я следом за ним начал продвигаться по наполняющейся дымом палатке на улицу. Очень вовремя, ибо у самого выхода на затылке почувствовался ветерок от взмаха саперной лопатки. Моего преследователя остановила трехметровая оглобля, которой все тот же Лысый буквально забил его обратно внутрь.
— Стропи ріж!
И уже через 20 секунд взводная палатка начала складываться (шатьор-шапіто, сцуко). Изнутри послышались стоны, крики, кашель, звуки воды, льющейся на шипящие угли, мат и опять кашель.
— Ох і їбатимуть нас, — весело проговорил я.
— Агааа, — довольно ответил Лысый.
И нас ебали.
Дежурный офицер по полигону.
И/о ком. роты.
Нач. разведки.
Потом замполит бригады.
Потом нач. штаба… А потом всё.
Мы сказали, что если хотят виновных и кипиша, то пусть освидетельствуют всех участников конфликта. И обязательным условием с нашей стороны было, шоб эта хуйня с пьянками прекратилась.
Как-то на том и закончилось. Никто не умер, не сгорел, пара активных аватаров поехали с переломами на больничку… Закончилось за час-пятнадцать до выезда.
— Що робимо?
— Кофе в термос, блядь, робимо. Через час перед палаткой в снарягі стройтесь. На двоє суток орієнтіровочно.
— В лісі?
— Да, в лісі… як срані ельфи, сука.
… Где-то через сутки я действительно лежал, как сраный эльф, в лесу внутри спальника. Возле костра, тухнущего под тугими струями недавно начавшегося мартовского дождя. Дождь барабанил по спальнику, и я прикидывал, через сколько он протечет окончательно. Подумалось, что примерно через час.
(Та й хуй з ним, час поспать — тоже норм)
У меня тогда уже был опыт сна в самых неудобных для этого местах и при погодных условиях не айс. Дождь успокаивал…
(І нахуй я поперся сюда, кому воно нада)
Веки тяжелели.
(Мені воно нада. Я тут, бо воно мені нада)
Война, активно освещаемая СМИ и телевидением, со своими героями, любимчиками и просто «суровыми» парнями, дала поколению молодых возможность сделать то, чего не могло мое: прикоснуться, попробовать и вкусить того адреналина. Юноши начали появляться в ВСУ на контракте. Продуктивность у них разная. В конце концов, не все взрослые были хорошими солдатами, а что уж говорить о тех, кто еще вчера закончил школу.
Были и у нас молодые контрактники в возрасте от 18 до 21. Некоторые из них контракт выбрали в качестве меньшего зла, при перспективе конячить на срочке. Некоторые из-за того, шо хуй зна шо делать после бурсы. Некоторые решили: «Пойду, блядь, вато, лаве нахуярю, а может, и орден дадут». Были даже 19–20-летние контрактники с женой и детьми на гражданке. Ну и, ясен хуй, шо было валом тех, шо «робить я не хочу, а красти боюся — піду на контракт, в армєйку наймуся».
Расскажу о своих малолетках.
………………………………………………
В то теплое летнее утро мой взводный распиздяйски сидел на зеленых ящиках возле штаба в подкатанных мультікамовських штанах, болтал ногами и пил кофе.
Я шел мимо в оооочень плохом настроении (хули объяснять, в штабах обычно концетрация мозгоебов зашкаливает, а адекватных, как правило, нет на месте).
— Сайгон, іди, там два новєньких контрактніка до нас у взвод на курілкі. Подивись, побалакай, шопочом.
— Нахуй вони мені нада, я шо, капєлан, шоб з ними балакать.
— Ясно. Був у штабі, настроєнія нема.
— Де вони там?
— Та десь на курілкі, один малий, а один з бородою.
— Tactical man?
— Хуйзна, спитаєш.
— Ладно, пішов подивлюсь, шо там за воіниіслама.
— Давай, я чашку занесу і до вас підійду.
На курилке сидел ребенок(!) и пацан. Ребенок (20 лет) — на вид 13-летний подросток. Тот, шо с бородой, постарше (ему 26), крепкий парень с цепким взглядом на непропитом лице. А первый — в натуре малолетка, килограмм сорок с мокрыми трусами…
— Ох, йоппуюмать… Ви в развєдку?
— Так, — сказал малой.
— Шо, блядь, літуча миш покоя не дає? Хуйні поначитувались?
В разговор вступил тот, что постарше:
— Та ні, так випало. Ну, як випало, та чому б і ні.
— А я завжди мріяв служити в розвідці, — випрямив спину, сказал малолетка.
Я, если честно, аж приахуел)
— А уроки ти, блядь, повчив? Ротний тобою буде довольний. Ідєальний контрактнік. Сука! Чого ж мені пєдагогічєских не доплачують за вас? Усатий, сука, нянь. Бухаєте?
Один за одним:
— Ні.
— Ага, всі так кажуть, ну ладно. Время покаже.
В этот момент к нам подошел взводный:
— Шо тут таке?
— Рева, ну нахєра ви всі іздєваєтесь з мене? Ну шо це таке? Шо мені з ними робить? Де, бля, люди нормальні? Їх завтра запакують у тополині коробки з грязними ногами й отправлять мамкам.
Взводный подкуривал сигарету и утвердительно кивал головой, потом выпустил тугую струю дыма и начал:
— Так. В мене у взводі вакантов до йобаной матєрі, людей ждать нормальних я не можу, і поки мені ще дають вибирать, а не тупо забивають комплєкт ким попало, я вибрав цих. Вроді не аватари с віду, — уже харашо. Друге. Мені глубоко равнохуйствєнно, шо ти будеш робить з ними. Єслі хочеш шось ліпить з одного чи з другого — ліпи. Не нада вони тобі — хай ходять в наряд на шлагбаум і всі дєла. У нас і без них взвод — це команда із фільма «Поднять пєріскоп», хуже вже не буде. Третє. Вопрос не по окладу. Я сьогодня до 15:00 виконую обов’язки замполіта роти, а потом уже командіра взвода. Так шо приходь вечером — потрєщім.
Новобранцы, присутствующие при разговоре, были похожи, скорее, на обосранцев, и я решил уж тянуть прикол до конца:
— Ладно, цих з понеділка повбивають, може, потом нормального кого пришлють.
Услышав «ладно», летеха поспешил закончить разговор:
— От і договорились, обіщаю, я даже віддам їм бойовий наказ вмерти з понеділка, ліш би ти не нєрвнічав.
………………………………………………
О том, что постарше и не входит в категорию малолеток, скажу лишь, что он не даром получает зарплату. Ходил с нами на выходы и участвовал в стрелковых замесах. Все, что я ему сказал: «Ротному нада хароші пулємьотчіки, а мені йобнуті. Вибирай сам, ну на виходи тобі ходить со мною, а не з ним». И он ходил.
Второй (который не выучил уроки) не отставал в показателях. Действительно интересовался тонкостями ремесла и скромными наработками по этой теме:
«Сайгон, я хочу палатку купити на виходи, яку брати?»
«А шо це за підсумки?»
«А де бронік брав? Скільки коштує?»
«Як нічо не робиш, пішли розтяжки мені покажеш розгрузочні, ти обіцяв».
И так далее. Пацан вкидывал зарплату и свои накопления в экипировку, не курил и не бухал. На первую делюгу? пошел дней через десять, где по нему немного попиздючили со стрелкового, и знаете, — он справился с этим. Через 15 дней он впервые вступил в полноценный контакт на небольших дистанциях, попиздючил сам и справился с этим. 40 минут противного стрелкового под периодические прилеты залпов АГСа и ГП — это нехуевый экзамен. Отработал по красоте, не очковал и не ссал высунуть голову. В эту же ночь, в 1:06, нас напиздовали из «васильков», и малолетка справился и тут. Два месяца дырявых учебок ниачем, а здесь за 16 дней — «от колыбели до могилы»)))
Чуть позже я разобрался в нем и начал показывать всякие прикольчики с гранатами, МОНками и мононитью. Показывал еще… в общем, много чего показывал. С тех пор он был со мной везде, матерел, набирался опыта, импровизировал.
— Воркута, тебе сьогодня вб’ють)
— Добре. Нарешті.
— Знаєш, чого рюкзак рівно по коліна?
— Чого?
— Шоб вдруг шо, твій корєш міг ноги одірвані туда положить, ггги.
— Сайгон, тебе як захуярат, я твій бронік со́бі во́зьму, добре?
— Ага, РПСку тільки не трож, її вже забили.
— Мій ді́ду казав: якщо на мене говоритимуть «бандера», шоб я казав, шо вони власовці.
— Бля, твій ді́ду в школу ходив?
— Ні, він у тюрмі сидів.
— Ми не власовці, ми махновці, Воркута.
Такие шуточки стали фишкой нашего общения)
Парень не промах, хоть и 20 лет. Вынослив, несмотря на габариты. Сталь в характере, реальный боевой опыт и «экзамены» после «теории» сразу в боевых условиях сделали его «убийцей с лицом младенца» каким-то. Для меня он стал надеждой на то, что не все так хуево в этой армии с кадрами… А еще горжусь, что могу называть своим другом этого малого пиздюка) Спасибо ему за то, что был рядом, когда взрослые дядьки, рассекающие в камуфляже по гражданке, морозились от армейки и бегали по мобилизации от военкомов, аки лани.
Еще двое, 20 и 19 лет от роду, ровенчанин и тернополянин, появились у нас чуть позже. Тоже контрачи. Приехали с учебки без нихуя, в том числе и без знаний. Два месяца как в армии, а прибыли без трусов и зубных щеток. Оказалось, что учебка их научила здорово шториться от службы. Шарились и делали вид, шо при делах.
Первый раз они меня удивили одним летним утром, когда мы после трехсуточных скаканий по зеленкам, майже без сна и нормальной еды, после двухчасовой яйцетряски в кузове тентованного «шишаря» по расхуяренным дорогам, в 10 часов утра приехали на базу. Эти, блядь, короли мирно плющили хари… В 10 утра, сука… Буднего дня… Не в наряде…
Зашел в помещение и охуел прям)
— Уооо! А шо це за лєжбіще тюлєнєй бєрємєнних?
— Та спят дєті, — отозвался кто-то из угла.
— Ох ніхуя сєбє! Та так можна всю войну проспать к єбєням.
— Ауууу, котікііііі, снімаєм чєхлиии! — сказал я, толкая ногой то одного, то другого.
Нехотя, через мычание, спящие красавицы продрали глаза.
— Ти хто? — перепуганно спросил один из них.
— Я той, хто жде тебе і твого друга на дворі через одну минуту.
На улице, щурясь от солнца, бойцы в количестве два штука стали какого-то хуя передо мною в ряд, причем один руки держал по швам, а второй засунул за спину («борзый», подумалось тогда, помню).
— Якого ви хуя стали перед мною, як перед ротним, попроще йобла, панове! С какіх хєров спим в 10 утра?
Тот, шо с руками за спиной:
— А мене ніхто не будив.
— Поняв, воїни устали убеде ждать. Пішли зо мной, будете зброю чистить. Ну так як ваша вам нахуй не нада, ви спите, — почистите мою і Воркути, бо ми стріляли.
Тот, шо стоял с руками по швам, молча взял один из автоматов и начал разбирать, а вот тот, шо поборзее, решил проявить мастерство петлять:
— Мені через 20 минут в наряд.
— Нічого страшного, я за тебе сходю постою, мені не в западло. А ти і пісталєт почистиш заодно поки.
— Я на артілєріста вчився, нам не показували як.
— А я на політолога — ну розібрався ж. Воркута поможе. Тебе як звать?
— Хохол.
— А друга твого?
— Руля.
— Харашо. Їбаш, Хахол, папкі автік і пєстік. І ГеПеху ж тоже.
Воин взял мой автомат и начал на отъебись чистить, но через пару подзатыльников стал делать это больмень усердно.
Наверное, история на этом и закончилась, если бы не миномет.
У меня были свои задачи и заботы, молодняк не из моего взвода, та и похуй мне на них, по большому счету. Но нам дали миномет. Я, ясен хуй, был в первых рядах желающих научиться из него хуярить, а их, как «артиллеристов», и Воркуту дали мне, так сказать, в расчет. Тогда я и вспомнил об их существовании:
— О, це ті два крєтіна. Шо вони там?
— Та нічо, один пивко попиває, другий ночами десь пропадає, таке.
— Ясно. Скажеш, шоб собирались, їдуть вчиться зо мною і Воркутою єбашить вату з міномьота.
Обстоятельство, что мне выезжать на самый-самый передок с двумя проблемными малолетками, один из которых еще и женат, — не прельщало. Решил ломать сразу. Уж лучше так, чем табличка на школе в селе и родня в черных платках.
Первого из них я приветствовал звонким лещом:
— Шо, сука, насьорбався пивка?
— Та я лише один раз.
— Один раз не підарас, чи шо?
— Мені Чечен дозволив.
— Та мені похуй, хто тобі дозволив. Ахуєєш, атвічаю.
Второй тоже поймал бы леща, но лихо увернулся и поймал в бороду.
— А ти шо, блядь, думав, шо тут як в учєбкі, захотів уйшов, захотів прийшов?
— В мене картка не робила, і я їздив в банк…
— Нахуя ти мені моросиш, блядь, тебе ніч не було. Карочє. Драть буду, поки людину не побачу…
И мы уехали…
Дальше были замесы, постигание чудес мортирной стрельбы, артобстрелов, стрелкового ада… ну и прочих прелестей «пидарово́й».
Малыши сначала меня жутко боялись, бо настоящая их война началась с лещей за косяки, а я, пиздюк, еще и подогревал на фоне непривычного для них фронтового пиздеца:
— Руля?
— Аа.
— Ти мєдлєнний якийсь, навєрно, сьогодня підем огнєві позіциї развєдувать в камиші, і я тебе захуярю там… надоїв.
— В мене сім’я, — глаза и голос чувака реально излучали страх (ну хули, война, чувак какой-то припизденный, мало ли).
— А я рапорт потом напишу, шо ти маладєц був пацан, і їм бабліща дадуть, один хуй ти ні на шо не годний.
— Ну чого це, хіба не вчусь?
— Та вчіся, вчіся. Я Хахла возму лучше з собою, гги)
Через какое-то время пацаны поняли, шо нихуя не шарят и лучше слушать старших, бо можно и сдохнуть, если выебываться сильно.
— Пацанюриииикиии! В 19:00 бачу всих на місці.
— А каска-бронік обов’язково?
— Я не всігда носю броню і от вас не требую. Мені похуй, якшо чєсно, ну лучше одінь. Я старий, а тобі жить ще. А от шльом, сука, лучше носи, бо башню погне нехєрово, — ответил я, хлопая по каске.
Через какое-то время я им начал нравиться. Поняли, что хуйни не требую, никак не контролирую до тех пор, пока нет косяков или тупых отмазок. Хохол полюблял расспрашивать про войну, а я ему рассказывал, конечно… Любил напиздеть чуши всякой от нехуйделать. И про росомах в зеленках, и про блуждающего сепара, и про Шубина… Ыыы) Та скучно ж было)
— Сайгон, я в магазін.
— Ага, єбаш.
— Тобі шось брать?
— Тірамісу.
— Шоооо?
— Ко́ли двушку.
После одного ночного боя, когда мы сыпали ответку под огнем крупной арты русских, я затянул шлем и не думал никуда уходить, уж очень здо́рово было… И они не уходили тоже. Кругом рвалось и свистело, ошалело хрипели две рации…
— Десять бєглим огонь!
И три чувака, большинство ровесников которых ссутся от замесов в WOT, и чувак, большинство ровесников которого пообрастало семьями, животами, рейнджроверами и схемами, — начинали танец с бубнами. Десяток «бурачків» улетал пидорам. Сначала мои дети растерялись, кипишевали и жались к земле. Тут без претензий, все понимаю и сам ахуевший, но нада сыпать.
— Хахол, ще десять мін приготов, по 3 пороха.
— Воркута, восстановить наводки.
— Руля, подсвєтка орієнтіра.
Громкие команды спокойным голосом (ох, какой ценой мне дался этот спокойный голос) и явные признаки того, что в укрытие никто не собирается, несмотря на ад вокруг, немного помогло. Забегали. Пусть и пригибаясь, пусть и смешно. В тот момент я четко понимал, что они круче многих извесных мне «калированных» разведосов, а они, видимо, тоже поняли, что я не такой, как сержанты в их учебке.
И мы сыпали… И по нам сыпали.
— Вистрєєєл!
— Вииистрєл!
— Виииистрєєєл!
Все это на дрожащей от 120-мм и 152-мм арты земле, между вспышек и разрывов, мелких осколков, на долете торохтящих сверху по каске, крупных осколков по домам и деревьям и стрелкового свиста над головами (в том месте до абизян около 400 метров, а подходят они еще ближе).
Не помню, сколько тогда мы выпиздовали в тандеме с правосеками за полтора часа, но ни они, ни мы не ушли с позиций. Хорошо помню, как бросал последнюю мину. Миномет от предыдущей скаконул и накренился. Начинался дождь. Пробегающий мимо Сапсан споткнулся и упал, а Руля перецепился через него и, когда падал, миномет выстрелил у него прямо возле головы.
Все ок, жив-здоров, слава богу, но я о том, что чуваку 19 лет. Понимаете?
После того боя парни поняли, что ни я, ни Воркута не выебываемся, и появилось уважение. Взаимное, кстати.
— Парні, можете шториться от служби, бухать, пройобуваться, накупить шевронів з літучкою і навалювать дєшовим блядям в саунах, які ви круті. Ну як нормальним пацанам будете в глаза дивиться? А можна дєлать. Дівідєндов це не принесе і шкурку, скоріш всього, попорте… но чіста, сука, совість вродє як важніше.
— Та ясно, поняв вже, — по-взрослому смотря в глаза, сказал Хохол.
После окончания сроков БР мы убыли на базу, где пацаны преобразились и стали адекватно себя вести. Немного, конечно, на понтах, но те, перед кем они их колотили, того заслуживали. Уже поднаторев в минометном деле, мы смогли сами разведывать и при необходимости поражать цели. Научились работать как со стационарной позиции, так и «по-черному»… Оба (с Воркутой трое) были на всех выездах и БС.
— Хохол, шо там у нас? — зевая, спросил я утром, шлепая умываться.
— Міномьот чистий і готовий, пороха? 50 мін, вишибні та взриватєлі в машині. Нємєц робе колесо.
— Отлічно, які плани?
— Та хтіли покупатись і в город з’їздити, штани собі подивитись, розетки, кабєль і шланг купить.
— Ніхуясє, шопоголіки. Добре, дуйте.
В употреблении алкоголя замечены более не были и не проебывались. Вернее, незачем, бо поняли, шо если в наряд ходишь, миномет готов, ты трезв и опрятен, готов прибыть в 30-минутный срок — иди куда хош, никому ты не нужен, тебе доверяют по умолчанию. Работало. Под самый свой дембель уломал Реву, шоб он уломал ротного (именно так это и работало), шоб тот взял Хохла в разведвыход на прикрытие пулеметчика. Сходил, короче, малый туда, где волки срать не ходят. Говорил, что понравилось ему)
Вчера, кстати, специально звонил поинтересоваться, как с дисциплиной сейчас у них. Все ровно по-прежнему.
Разные малолетки бывают, но есть много тех, кто в свои 18–20 лет ведет себя куда достойней более взрослых кудахтающих «мужей». Приходят и делают свою работу. Кстати, командир взвода этих малолеток тоже 20 лет от роду. Да-да, толковые 20-летние лейтенанты в нашей прекрасной армии тоже есть…