Я так и не узнал, что Семикин сказал ревизору. Неизвестно и то, что обсуждали эти два человека: новый министерский план, по которому рыбакам приказывали дважды в сутки забрасывать сети, или говорили о неразумности и недостатках этого плана. И до сих пор не знаю я, убедил ли Семикин ревизора в бесполезности этого нового метода ловли рыбы, от которого больше вреда, чем пользы. И неизвестно также, как много бутылок водки осушили они в ту декабрьскую ночь. Никто об этом ничего не узнал, и ни в какой отчет это не попало.
На следующий день ревизор уехал в Москву. А в конце декабря меня освободили от занимаемой должности. Я, признаться, обрадовался, что меня уволили, потому что еще одно подобное дело могло иметь и не такой счастливый конец. Единственное, что Семикин сказал мне, — это то, что ревизор перед отъездом потребовал уволить меня. А за то, что я не выдал его и умолчал обо всех манипуляциях с отчетами, он предложил мне работу в одном из цехов рыбозавода.
Я поблагодарил его за предложение и сказал, что я, пожалуй, откажусь, потому что хочу выбраться из Быкова Мыса и буду очень ему признателен, если он поможет мне и моей семье уехать отсюда. Семикин обещал сделать все, что от него зависит.
Надзор за депортированными вел НКВД, и без его разрешения мы никуда не могли уехать. Так что получить разрешение на выезд было нелегко, и нужно было найти какое-то умное решение. Выход из положения нашел опять же Семикин. Он дал мне бумагу, в которой говорилось, что ввиду слабого состояния здоровья рыбозавод больше не может держать меня на работе. В связи с чем меня необходимо направить в главное управление рыбозаводов в город Якутск. Единственным недостатком этого решения являлась навигация, которая в низовье Лены начинается не ранее июля. Это опечалило нас, но другого, лучшего выхода все равно не было.
Итак, нам нужно продержаться на Быковом Мысу еще шесть месяцев. Теперь мы вынуждены жить еще скромнее, чем раньше. Мы должны продавать оставшиеся вещи, ловить рыбу и принимать помощь от друзей и знакомых.
Израэль заболел цингой. Болезнь измотала его. Ноги опухли, ему было трудно ходить. Самым лучшее лекарство — витамин С. Но его невозможно достать даже в таблетках, не говоря уж о свежих овощах и фруктах. Но мы старались держаться изо всех сил, понимая, что самое важное — выбраться отсюда, пока кто-нибудь из нас не погиб. Длинными и мучительными стали месяцы ожидания солнца, света, тепла и начала навигации на реке Лене, когда мы смогли бы переместиться поближе к цивилизации и в лучшие климатические условия.
Прощальный гудок
В тот год навигация на Лене открылась необычно рано, и уже в первых числах июля в Быков Мыс пришел первый пароход. На нем мы собирались плыть на юг, к Якутску, однако нам разрешили доплыть только до Кюсюра, поселка, находящегося в том же районе, что и Быков Мыс. Впрочем, имея на руках бумагу от Семикина, мы все-таки надеялись добраться до Якутска.
По прибытию в Кюсюр всем пассажирам приказали явиться в местное отделение милиции с удостоверениями личности и разрешениями на проезд. Мы решили рискнуть и остались на пароходе. Израэль, переговорив с капитаном, попросил его довезти нас до Якутска. Не требовалось долго объяснять капитану, что мы его отблагодарим, и он согласился.
Однако прошло какое-то время, и на пароход явился офицер НКВД в сопровождении двух человек в гражданской одежде, чтобы проверить всех, кто остался на борту. Нам приказали немедленно явиться в местное отделение милиции. Прочитав наши бумаги, начальник отделения пытливо посмотрел на нас и велел подождать за дверью. Через час он вышел к нам и сказал, что нам запрещено плыть дальше и на некоторое время мы должны остаться в Кюсюре, так как у нас нет разрешения на выезд из этого района. Мы с грустью вернулись на пароход, собрали багаж и сошли на берег.
В Кюсюре мы случайно встретили другую семью депортированных, и они, когда узнали, что произошло, предложили нам остановиться у них. Они жили впятером в одной комнате, но и вдесятером нам удалось-таки благополучно в ней разместиться.
Сначала мы думали, что нам разрешат уехать дня через два, но проходили дни, недели… Мы поняли, что ждать придется долго, и переселились в юрту к рыбаку, который надолго уехал на рыбалку.
Прошел еще месяц. Из-за полной неизвестности нашего будущего мы не находили себе места. Но, как говорится в русской пословице, нет худа без добра.
Хотя поселок Кюсюр находился на пятьсот километров севернее Полярного круга, условия здесь были лучше, чем в Быковом Мысу. Климат мягче, и растительности больше. Местные жители нам показали растение, которое хорошо помогало от цинги. Это растение — щавель. Каждый день я набирала полную миску для Израэля. Листочки щавеля — очень кислые и богаты витамином С. И уже через несколько дней самочувствие Израэля стало заметно улучшаться…
Поскольку мы со дня на день ждали разрешения на выезд, то Израэлю не имело смысла искать работу. Мы продали почти все излишки одежды, предполагая, что в Кюсюре задержимся ненадолго. Но прошло два месяца, и мы почти свыклись с мыслью, что нам, возможно, придется остаться здесь на зиму.
Мы послали несколько телеграмм в рыбтрест — головную организацию рыбного хозяйства Якутии. Ответов не было.
Однажды нас вызвал офицер НКВД. Он был в форме и с тем же, как у его предшественников, каменным лицом сказал, что если мы хотим ехать в Якутск, то власти не возражают. Что значит «если мы хотим?!» Дело ведь не в нашем желании, а в том, как и на чем теперь уехать.
Постоянного сообщения между Кюсюром и Якутском не существовало, и рассчитывать можно только на то, что по пути в Якутск на этой маленькой пристани остановится пароход. А чтобы попасть на пароход, нужно постоянно дежурить на берегу, а когда судно причалит, быстро погрузиться. Мы соорудили что-то вроде палатки, куда перенесли весь наш багаж и где могли укрыться от дождя, и стали, сменяя друг друга, дежурить в ожидании плавучего транспортного средства.
Начальник пристани предупредил нас, что после того, как мы увидим дым из трубы парохода, он прибудет в Кюсюр часа через три: плывет очень медленно.
Было около пяти утра, когда после нескольких дней томительного ожидания, наша бабушка разбудила нас, сообщив, что к пристани подходит пароход с баржами на буксире. В Кюсюре он должен остановиться для выгрузки бочек с горючим.
Мы быстро собрали последние вещи, которые у нас оставались в доме, и побежали на берег.
Было третье сентября 1943 года, пасмурный и холодный день. Из низких серых туч моросил дождь. Пароход бросил якорь, и пятеро мужиков стали выгружать бочки с бензином. Кроме нашей семьи, уезжали еще две. В весельной лодке рыбак перевозил людей на одну из барж, которая стояла примерно в пятистах метрах от берега. За один раз он мог взять в лодку только двух пассажиров и немного багажа. Когда он сделал несколько рейсов, наконец-то наступил и наш черед. Тут пассажиры на пароходе и на баржах закричали: «Быстрей! Быстрей!» Рыбак занервничал и сказал, что пароход отчалит через несколько минут.
Рахиль с детьми села в лодку, и рыбак отвез их на одну из барж. Как только они выгрузились, он поплыл за мной и бабушкой. Когда он был на полпути к берегу, неожиданно раздался низкий гудок, и пароход, зачавкав лопастями, поплыл, таща за собой баржи. Я закричал и замахал руками, чтобы он остановился, но все было напрасно. Тогда я стал кричать Рахиль, что мы с бабушкой прилетим в Якутск на самолете и встретим их в речном порту, когда они туда приплывут.
Тысячи мыслей проносились в голове, когда я провожал взглядом медленно проплывающую баржу, которая увозила Рахиль и детей. Я стоял на берегу, ощущая свою полную беспомощность и заброшенность. Что они будут делать? Ведь у них нет ни денег, ни хлебных карточек — только два узла с одеждой. Где они остановятся в Якутске? Когда мы снова увидимся? Хватит ли у нас с мамой денег на билеты, если нам разрешат лететь самолетом? Придут ли еще пароходы до закрытия навигации? А если мы вынуждены будем остаться здесь до весны, то, что станет с Рахиль и детьми за зиму в чужом и далеком городе?
Мы так и стояли с мамой на берегу, провожая глазами баржу, пока она не исчезла за горизонтом.
В первый раз за все время депортации нашу семью разъединили, и больше всего меня беспокоили последствия. Без меня Рахиль придется очень трудно. Она плохо говорит и понимает по-русски, а это значит, что если вдруг возникнут какие-то трудности, она не сможет объясниться.
Моя мама была в полном отчаянии. Она понимала: при таких обстоятельствах может получиться так, что ей придется остаться на зиму здесь, до открытия навигации в следующем году. Я же не могу оставить ее одну здесь, но не могу оставить и Рахиль с детьми в Якутске.
Происшедшее глубоко и надолго врезалось в память. В последующие годы мне часто снилось, как я опаздываю на пароход или на поезд: они уходят у меня на глазах, а я в отчаянии бегу за ними, но так и не успеваю догнать.
Обсудив случившееся, мы с мамой понемногу успокоились, и я решил все-таки рискнуть и подождать следующего парохода. Мы снова расположились на берегу и стали ждать.
Через три дня пароход с двумя баржами причалил к пристани, чтобы пополнить запасы угля. Пока он швартовался, мама переговорила с женой капитана и рассказала ей, как мы отстали от парохода и как нашу семью разлучили. Жена капитана пообещала замолвить словечко за нас, и капитан согласился взять нас и еще одного депортированного, Меира Слуцкого, который тоже отстал от парохода. Мы с облегчением вздохнули. Наконец-то уезжаем из Кюсюра!
На пароходе нас провели в маленькую, тесную каюту, где мы могли только спать. Но мы были довольны, поскольку плыли на юг, туда, где могли встретиться с Рахиль и детьми, и не обращали внимания на неудобства.