агерях.
С самого первого дня нашего знакомства мы говорили только по-немецки и прониклись симпатией друг к другу. Фрейлин Рунд (так я называл ее) была интеллигентным и культурным человеком. Она ужасно страдала оттого, что ее сослали сюда, от сурового климата, от одиночества. Она часто выглядела подавленной и не скрывала от меня своего отчаяния. В силу официальных обязанностей мы встречались по несколько раз в день, и она всегда была рада поговорить со мной. Мы часто говорили о Берлине, наших студенческих днях, поездках по Европе. При нашей первой встрече фрейлин Рунд сказала, что она сделает все, чтобы меня приняли на работу в качестве преподавателя немецкого языка. Через некоторое время я получил письменное подтверждение, и дорога к моей учительской карьере была открыта.
Через несколько лет одинокая и несчастная фрейлин Рунд умерла. Так в Сибири закончилась еще одна человеческая жизнь.
Русская пословица гласит: чтобы узнать человека, с ним нужно пуд соли съесть. Эта русская мера равна сорока фунтам. Я не знаю, сколько фунтов соли я съел за годы, проведенные в Сибири, но, кажется, достаточно, чтобы сказать, что узнал русских очень хорошо.
Конечно, помню я и неприятные встречи, и даже унизительные. Были и конфронтации с официальными представителями системы, которые намеренно хотели сделать нашу жизнь еще труднее. Однако большинство людей мы сегодня вспоминаем с благодарностью за их доброту и теплое человеческое отношение к нам. Это были представители разных слоев общества — рабочие и ремесленники, директора и ученые, учителя и инженеры, и многие, многие другие. И что особенно запомнилось — это их чуткость, гостеприимство и готовность помочь людям, оказавшимся в бедственном положении. Если вы сближались с ними, и они принимали вас, то готовы были поделиться с вами последним куском хлеба, отдать последнюю рубашку. Русские очень сентиментальны, и это одна из черт их характера. В отличие от скандинавов, они не сдерживают себя, открыто выражая свои чувства.
Конечно, это касается не всех. Директор школы № 16 относился к тем русским, нравственные качества которых нас совершенно не восхищали.
Вскоре после сдачи «экзамена» меня назначили учителем немецкого языка именно в эту школу. Советским школам вместо названий присваивают номера: 16-я, 32-я и т. п. Кроме того, их в то время делили по половому признаку: одни для мальчиков, другие для девочек.
В 16-й учились только мальчики. А большинство учителей — женщины. В Советском Союзе в учительской профессии традиционно доминировали женщины, а когда многих мужчин призвали в армию, «педагогический матриархат» стал еще заметнее.
Директор Севастьянов поначалу очень обрадовался, что у него появился учитель-мужчина. Он сказал, что учитель-мужчина быстро научит учеников уважать себя и будет поддерживать строгую дисциплину. Директора и его жену, учительницу русского языка в этой же школе, эвакуировали в Якутию из Ленинграда.
Вскоре у меня наладились хорошие отношения с коллегами, многие из них оказались дружелюбными и любезными, готовыми всегда дать совет и оказать помощь.
И Севастьянов по-дружески улыбался, говорил мягким, спокойным голосом, но за этим скрывался расчетливый и злой нрав.
Впрочем, прямых стычек у меня с ним не было. Просто я стал замечать, что он не испытывает ко мне симпатии. Он использовал любую возможность придраться ко мне, прекрасно понимая, что, будучи спецпоселенцем, я ничем не могу ответить.
Как и в большинстве советских организаций, в школах трудились завхозы. Они занимались всеми хозяйственными делами: следили за зданием, проверяли отопительную систему, водоснабжение и другие коммуникации. Кроме того, завхоз школы № 16 ходил за продовольственными карточками и раздавал их учителям.
Наш завхоз Иванов, инвалид войны и алкоголик, терпеть не мог распределять продовольственные карточки. Многие жаловались на него директору, но тот не осмеливался уволить инвалида войны…
Однажды Севастьянов вызвал меня к себе в кабинет и, как всегда, с льстивой улыбкой сказал, что школа находится в трудном положении. И с той же улыбкой попросил меня взять на себя почетную обязанность по получению и распределению продовольственных карточек, добавив, что учителя будут мне очень признательны за это, а он постарается найти нового завхоза. Но, как выяснилось позже, он и не собирался этого делать.
На несколько месяцев его поручение стало тяжелой ношей для меня. Надо было забирать карточки в конторе, которая находилась очень далеко от школы. Каждый раз я проходил это расстояние пешком. Что само по себе тяжело, а тем более зимой, когда температура опускалась до -40. К тому же распределение карточек и ведение отчетов — довольно трудоемкая работа, на которую я тратил много часов, но за которую мне не платили ни копейки.
Как и всем советским гражданам, при назначении на работу мне выдали трудовую книжку, которая находилась при мне на протяжении всей жизни в Сибири. В этой книжке содержалась вся информация об образовании и трудовой деятельности. В нее заносились данные о повышении в должности, информация о переходе с одной работы на другую, а также разного рода порицания. Когда работник увольнялся, все это фиксировалось в его трудовой книжке. Вписывали в нее и поощрения, и благодарности за активное участие в общественной жизни. На это обращали особое внимание при устройстве на новую работу.
Крепостное право отменили в России в девятнадцатом веке, но трудовые книжки, как своего рода реликт, остались. Несмотря на то, что сам факт их наличия не соответствовал заявлениям советской власти о привилегиях рабочих в рабочем государстве.
В Советском Союзе обучение иностранным языкам начинается с пятого класса. Моим пятиклассникам по двенадцать лет, самый трудный возраст. Но, может, особенно труден он для учителя немецкого языка.
В 1943 году Германия, немцы и все, что связано с этим, вполне естественно, вызывало неприязненную реакцию у большинства русских. У многих родственники на фронте, многие потеряли близких в результате бомбежек городов в европейской части Союза. Некоторые ученики просто отказывались учить немецкий. «Мы не хотим учить язык фашистов!» — говорили они. Мне стоило больших трудов и терпения убедить их в важности изучения этого «фашистского языка» как в военное, так и в мирное время.
Я говорил им, что Красная Армия с фашизмом обязательно покончит, и после войны потребуются специалисты, хорошо владеющие немецким языком для работы в оккупированных районах Германии. Я тогда не осознавал, насколько я был прав, но к моим аргументам прислушивались не все. Несмотря на все мои доводы, многие упрямо отказывались учить немецкий язык.
Но я упорно стоял на своем, и в конце концов мы пришли к джентльменскому соглашению. Мы договорились, что если ученики внимательны на уроках, хорошо работают в классе и выполняют домашнее задание, то им будет разрешено задавать мне вопросы о жизни в Европе. Большинство учеников, кроме Якутска, нигде не были и ничего не знали о жизни в больших городах, а тем более за границей. Им не терпелось об этом узнать.
Многие не видели домов выше двух этажей, трамваев, легковых машин. Они не представляли, как это в доме может быть водопровод и туалет. После моих рассказов меня однажды спросили: «Где же люди, живущие на пятом этаже, будут брать яйца, ведь кур там нельзя держать?»
Мои ученики знали, что я ссыльный, но за все время работы школьным учителем в Советском Союзе, я никогда не ощущал недоверия или настороженности. Кроме некоторых невинных проделок, проблем с учениками у меня никогда не было. Наоборот, они часто показывали мне, что я им и как человек, и как преподаватель очень нравлюсь, тем самым отвлекая меня от унылых мыслей о трудностях жизни.
Я сравнительно легко приспособился к советской системе образования, хотя она очень сильно отличалась от принципов, принятых на Западе. Самое главное требование, предъявляемое к советскому учителю, состояло в том, что он должен воспитывать учеников в духе коммунистических идей, уважения и почитания руководителей страны, послушания и патриотизма. По всей стране использовались одни и те же учебники, изучаемые предметы также были одни и те же. В течение всего года большое внимание уделялось поведению, и все ученики с первого по десятый класс получали оценки за поведение: от единицы до пятерки.
«Anna und Marta baden» — самое первое предложение в учебнике немецкого языка, по которому учились в советских школах. Предложение может показаться странным, но, в действительности, оно было кстати. Дело в том, в русском языке нет коротких и длинных гласных, и, чтобы продемонстрировать разницу с немецким языком, в учебник включили это предложение. В слове «Anna» гласная «а» произносится кратко, а в слове «und» гласная «и» — долго, и так далее. «Baden» — первое немецкое слово, которое заучивали ученики. Как люди изобретательные, они, не долго думая, дали мне прозвище «Баден», которое приклеилось ко мне на все годы моей учительской деятельности. Когда после перемены я шел в класс, я слышал, как ученики кричали: «Баден идет!».
Много позже, когда Шнеур учился уже в пятом классе и стал моим учеником, прозвище дали и ему. Ученики звали его «Баденуол» — единственное в своем роде слово на немецко-якутском языке. «Уол» — по-якутски мальчик.
Провокационный визит
В середине декабря, в самое темное время года вдруг заболела Гарриетта. Вызвали врача, и после осмотра он сказал, что ее нужно срочно положить в больницу, и вызвал неотложку. Она заболела дифтерией. Ни ей, ни Шнеуру прививки от этой страшной болезни не делали. Гарриетте было три года. Поскольку между собой мы говорили по-немецки, она могла разговаривать только на этом языке. Вот почему я поехала вместе с ней в больницу, где мы пробыли шесть долгих недель. Помню эти недели, чрезвычайно трудные для нас всех, и особенно для бабушки. Теперь ей одной приходилось заниматься хозяйством, и каждый день она еще ездила к нам в больницу и привозила еду. Нам повезло: главный врач детской инфекционной больницы доктор Йоффе оказалась первоклассным специалистом. Три года назад ее тоже депортировали из Литвы.