Из Иркутска стало легче вести переписку с моими датскими родственниками. Письма шли недолго, а посылки, которые мы часто получали, приходили через две-три недели. Поскольку от Копенгагена до Иркутска около восьми тысяч километров, то это было большим достижением. Мы настроились на то, что зиму проживем в Иркутске, но каждый день просыпались с мыслью сесть на поезд до Москвы, чтобы потом уехать в Данию. Итак, нам ничего не оставалось делать, как только ждать и надеяться, что нам все-таки удастся уехать.
Мы стали чаще встречаться с нашими друзьями, и время проходило почти незаметно, тем более что в Иркутске было чем заняться. Мы ходили в театр, на концерты и очень часто в кино. Самуэль стал самым страстным любителем кино, и, пока мы жили в Иркутске, он не пропустил ни одного фильма.
Естественно, мы пытались догадаться о возможных причинах отказа в выдаче виз. Ведь в ОВИРе нам никто не объяснил этих причин, да и мы в этой организации не стали интересоваться: бесполезно. Только после приезда в Данию мы узнали о событиях в Венгрии и о том, что критика датским правительством вторжения советских войск в Венгрию не понравилась Москве. Ухудшение международного климата, последовавшего за венгерской драмой, и стало косвенной причиной второго отказа в получении выездных виз.
Зима в Иркутске не такая, как в Якутске, даже если температура опускалась до минус двадцати — сорока градусов. В течение всей зимы было много солнечных дней, а уже в начале февраля солнце пригревало так хорошо, что стали оттаивать наросты льда на оконных стеклах. Вода стекала на подоконник и грозила протечь на пол. Способ, которым пользовались в Якутии, чтобы этого не случилось, заключался в следующем: на всю длину подоконника клали свернутую жгутом полоску ткани. На каждую сторону подоконника подвешивалась бутылка; в эти бутылки опускали концы жгута, который собирал воду. Бутылки опорожняли по мере наполнения. Эта простая, но эффективная дренажная система являлась предвестником приближающейся весны.
Чтобы наверняка купить что-нибудь в продовольственном магазине, приходилось подниматься с постели очень рано и вставать в очередь задолго до его открытия. Тогда могло повезти, и можно было купить молоко, масло, яйца, а если уж совсем везло, то и мороженого китайского цыпленка.
В то время отношения между Советским Союзом и Китаем были тесные и дружественные. В разных институтах Иркутска училось много китайских студентов.
Двадцать восьмое мая 1957 года. Обычный день нашей будничной жизни. Израэль и дети ушли, а у меня в полном разгаре уборка дома.
Почтальон обычно приходил около десяти часов, но не было еще и девяти, когда через кухонное окно я заметила, что он идет к нашему дому, и у него нет его обычной сумки. Оказалось, что это почтальон, который разносит только телеграммы.
В телеграмме датского посольства сообщалось, что всей семье Рахлиных разрешено получить выездные визы, и теперь нам нужно связаться с советскими властями в Иркутске, чтобы выполнить необходимые формальности. Сердце мое учащенно забилось из-за абсолютно фантастического сообщения, которое я только что прочла. Я так долго ждала его, что мне было трудно поверить, что оно на самом деле пришло. Потом я вдруг засомневалась, еще раз прочитала невероятную телеграмму и подумала о том, что до тех пор, пока мы не уедем из этой страны, определенности в нашей жизни не будет.
Еще не было десяти, когда я стояла у ворот НИИХиммаша. Я обратилась к охраннику, чтобы он нашел Израэля и попросил его выйти ко мне — внутрь без специального разрешения заходить категорически запрещалось.
Увидев меня, Израэль испугался. Он подумал, что произошло что-то ужасное. Но я его быстро успокоила, сказав, что принесла счастливое известие. Страх его сменился радостью, так же, как и у меня, смешанной с неверием и скептицизмом. Через несколько минут мы собрались с мыслями и решили пока не обращаться в ОВИР. Мы боялись, что туда еще не пришло сообщение из Москвы, и если мы придем в ОВИР сейчас, то рискуем получить новый отказ и все опять отложится месяцев на шесть. И уж тогда точно бесполезно будет обращаться к ним раньше, чем эти месяцы истекут.
По дороге домой я спрашивала себя, что буду ощущать, вернувшись в Данию через столько лет. Многое изменилось за двадцать два года, пока меня там не было, и, возможно, это будет возвращением в совершенно другую страну. Конечно, и я изменилась. Прошедшие годы оставили свой отпечаток; мои привычки, мое отношение к жизни давно уже не такие, как у членов моей датской семьи, да и у любого живущего в Дании. Я понимала, что там мы столкнемся с новыми проблемами и переход к другой жизни будет не самым легким.
У нас наверняка возникнут финансовые трудности — ведь нам придется все начинать сначала. Детям нужно дать надлежащее образование, чтобы потом они могли справляться с проблемами сами. И, конечно, я думала о том, что Израэлю уже пятьдесят лет, и он не говорит по-датски.
Когда Израэль пришел домой, оказалось, что его тоже одолевали те же мысли, и он спросил меня, представляю ли я, сколько проблем появится у нас, когда мы приедем в Данию. «Если мы сумели справиться со всеми проблемами в Сибири, — ответила я, — то и в Дании тоже справимся».
Через неделю я решилась пойти в ОВИР. После недолгого ожидания меня проводили в кабинет, где среднего возраста человек, бросив на меня испытующий взгляд, спросил, что я хочу. Я ответила, что пришла узнать, есть ли ответ на наше заявление на выездные визы в Данию. Ленивым движением он взял папку с бумагами, просмотрел содержимое, вынул какой-то документ и сказал: «Мы получили указание из Москвы, что если вы обратитесь за выездными визами, то нам следует проинформировать вас, что они будут выданы». Очень странная манера изложения.
Но суть была в том, что в ОВИРе не собирались предоставлять нам никакой информации, если бы мы сами туда не обратились. Теперь мы пришли, и мне сказали, что нам нужно заполнить дополнительные анкеты и внести в сберкассе задаток за наши паспорта.
Наконец-то! Наконец-то все оборачивалось так, как будто наша поездка становилась реальностью. Однако наученные горьким опытом и вспоминая бесчисленные разочарования, мы не стали радоваться заранее. Решили идти шаг за шагом. До тех пор, пока не получим паспорта.
Все последующие дни у нас в семье только и говорили о предстоящей поездке и о том, что будет значить для нас переселение в Данию. До сих пор идея обосноваться в этой стране представлялась абстрактной и нереалистичной, но теперь, когда она, кажется, становится реальной, мы оба должны были все тщательно продумать, что делать и как подготовиться. Мы понимали, что нам придется строить нашу новую жизнь с самого начала, и что это нелегкая задача. Шнеур спрашивал нас, сможет ли он закончить свое обучение, мы обещали ему, что сделаем все, чтобы это получилось. Мы не могли много рассказать детям про Данию и про жизнь на Западе. Рахиль разучила с детьми немало датских песен, и они, конечно, знали сказки Андерсена в русском переводе. Но они не говорили по-датски, и ничего не знали о культуре Дании. Однако детям очень хотелось поехать. Им хотелось увидеть Данию и родственников. Все трое думали о том, как будет замечательно, что у них вдруг появятся бабушка, дяди, тети, кузены.
Размышляя о радостях воссоединения, мы задавались вопросом: не найдут ли власти в последнюю минуту какую-либо причину, чтобы помешать нам уехать? Мы не исключали и того варианта, что они разрешат уехать только Рахиль и детям, а Израэлю прикажут остаться. Нечто похожее уже было в Якутске, и мы бы нисколько не удивились, если бы они сделали это снова. Или могут призвать Шнеура в армию. Короче говоря, у них так много возможностей удержать нас, что мы не можем быть уверены ни в чем, пока не уедем из страны.
Известие о нашем возможном отъезде стало настоящей сенсацией в колонии ссыльных. Для них наш пример имел очень большое значение. Он явился предзнаменованием, что и им тоже разрешат вернуться в Литву, откуда они смогут уехать дальше на Запад. Многие наши друзья долгие годы шутили по поводу того, что мы продолжали упорствовать в получении разрешения на выезд в Данию. Они считали это совершенно безнадежным делом и советовали отказаться от всех наших попыток и уберечь себя от лишних забот. А теперь они пришли, чтобы поздравить нас и сказать, что восхищены нашим мужеством и настойчивостью. Они все говорили, что наш предстоящий отъезд станет сигналом для всех начать борьбу за возвращение в Литву.
Мы стали обсуждать, что из нашего гардероба взять с собой, а что продать на барахолке. Мы, например, решили, что нам не нужно брать с собой зимнюю одежду: валенки, ватные жакеты и брюки, меховые перчатки и меховые шапки. Все эти вещи мы отложили в сторону, приготовив к продаже на следующий день. Мы были уверены, что они нам больше не понадобятся.
Июнь прошел без каких-либо изменений. Мы с нетерпением ждали сообщения из ОВИРа. И вот День настал. Случилось это в начале июля.
Утром почтальон принес нам открытку. В ней нас просили прийти в ОВИР. Через несколько часов мы пришли туда и получили наши паспорта. На оформление формальностей много времени не ушло, а когда вышли на улицу, то обнимали друг друга, смеялись и плакали от радости. Радость и счастье, которые мы ощущали в тот момент, были огромны. Наши стремления, усилия моей семьи и правительства Дании за все эти годы… Сколько их было? Неужели они оправдались?
Мы начали готовиться к отъезду.
Первое, что я сделал, это уволился с работы. Директор не совсем понял, когда я, подойдя к нему, сказал что хочу уволиться, потому что уезжаю из Иркутска. Он знал, что я из Литвы, и был уверен, что я уезжаю туда с семьей. Он стал заверять меня, что в Литве я не получу такую хорошую квартиру, какую мне обещали дать осенью в НИИХиммаше. И тогда я сказал ему, что мы уезжаем не в Литву, а в Данию. Он посмотрел на меня с удивлением и сказал, что нам нужны заграничные паспорта, чтобы уехать в Данию. Я показал ему свой новый паспорт, и это убедило его в том, что бесполезно меня