В 1930 году финансовое положение нашей семьи улучшилось, прежде всего потому, что начали зарабатывать дети. В тот год мы переехали в большую и удобную квартиру на Аматер. Хотя мы все повзрослели, никто из нас не хотел покидать родной дом. Нам вместе было так хорошо, что никто и не помышлял об этом.
Мне шел двадцать второй год, когда я впервые поехала за границу.
Младшая сестра моей мамы, Сима, жила с мужем в Берлине. Они пригласили меня, и я поехала.
Для меня это было удивительным событием. В то время редко когда молодая девушка могла поехать за границу самостоятельно, и я очень гордилась тем, что у меня это получилось. Проблем с немецким языком не возникло, и я познакомилась со многими интересными людьми. Они брали меня с собой на прогулки по Берлину, и я узнала в этом городе массу интересного. Я ездила в Берлин еще несколько раз и постепенно стала свободно говорить по-немецки. В столице Германии у меня появилось много друзей, и в каждый свой приезд я замечательно проводила время. Позже хорошее знание немецкого языка оказалось очень полезным для меня.
В один из майских дней 1934 года моя сестра Леа сказала, что собирается встретиться с друзьями в Тиволи, и спросила, не хочу ли я прогуляться вместе с ней…
В тот вечер мы встретились в Тиволи благодаря Георгу и Леа, которые, зная друг друга, договорились о свидании. Меня представили Рахиль, красивой молодой девушке, которая прекрасно говорила по-немецки. Вскоре Рахиль стала моей постоянной спутницей не только в путешествиях по Тиволи.
Могу с уверенностью сказать: это была любовь с первого взгляда, и через несколько дней я с грустью уезжал из Копенгагена в Чехословакию, где у меня были дела. Признаться, мне не очень много удалось сделать в той поездке, потому что все мои мысли занимала Рахиль, и я горел желанием как можно скорее снова увидеть ее.
Закончив дела в Праге, я поехал в Литву, но через Копенгаген, чтобы встретиться с Рахиль. Мы провели несколько дней вместе, и, расставаясь, я пригласил ее в Кибартай — посмотреть, как живут люди в маленьком литовском приграничном городишке. Она отказалась: в то время не было принято, чтобы молодые девушки ездили в гости к мужчинам. Мы стали переписываться. Конечно, я использовал малейшую возможность, чтобы поехать в Копенгаген, и в том же 1934 году приезжал туда несколько раз. В конце концов мы решили, что поженимся весной.
В мае 1935 года мы обвенчались в синагоге в Копенгагене. А спустя два дня отправились в свадебное путешествие по столицам Европы. Мы побывали в Берлине, Брюсселе, Париже. Возможно, медовый месяц следовало бы провести в более спокойной обстановке, но, думаю, молодым и влюбленным везде хорошо.
Это было наше первое путешествие. Мы не могли представить, сколько их будет потом, в последующие годы.
Приехав в Кибартай, мы стали жить в том же доме, где после смерти отца в 1934 году я жил с мамой. Мы с Рахиль поселились в двух комнатах, остальной частью дома пользовались вместе с мамой.
Я стал главой фирмы и должен был руководить ее каждодневной работой. Все шло хорошо, и в 1936 году я расширил дело, став совладельцем фабрики по обработке льна. И этот бизнес стал процветать.
В 1936 году Рахиль родила нашего первенца — Шнеура.
В 1940 году Литва стала советской республикой, как и два других прибалтийских государства, и наша жизнь драматически изменилась. Всю нашу частную собственность немедленно национализировали, и через некоторое время мне дали работу плановика на фабрике. Из дома нас выселили в небольшую квартиру, где мы и жили до тех пор, пока еще более драматические повороты судьбы не настигли нас.
Хотя переезд в Кибартай и стал большой переменой в моей жизни, я очень быстро привыкла. Все ко мне относились дружелюбно и делали все, чтобы я чувствовала себя как дома. Все понимали, что жить в Копенгагене, а потом осесть в маленьком приграничном городке, жить в скромных условиях и переехать в зажиточный дом с совершенно другими привычками и традициями — все это в равной степени большие перемены.
Я стала молодой хозяйкой и привыкла к тому, что в доме прислуга и повар выполняют всю домашнюю работу. Я начала помогать Израэлю в офисе, ведя всю его переписку с Данией, и часто сопровождала его в деловых поездках. Несколько раз мы ездили в мою родную страну.
В 1938 году в Литву из Германии стали прибывать еврейские эмигранты. Им все старались помочь. Мы приютили нескольких беженцев и с беспокойством слушали их тревожные рассказы о том, что происходит в Германии.
У меня был тесный контакт с моей семьей в Дании, мы переписывались, часто звонили друг другу. Через газету «Политикен», которую ежедневно получала, я была в курсе событий, происходящих в Европе.
В июле 1939 года мы поехали в отпуск. Сначала в Данию, где около недели гостили в моей семье. Из Дании отправились в Швецию и очень хорошо отдохнули в Ретвике. Ситуация в Европе не улучшалась, и мы решили остаться в Швеции: подождать исхода событий. В Гетеборге вместе с моей сестрой Добой мы оставались до первых чисел ноября. Все время Израэль уверял что нам нужно возвратиться в Литву. Тем более что его мама писала и звонила ему, просила его приехать. Дела шли хорошо, но накопилось много такой работы, которую она без его помощи сделать не могла. Мне не удалось убедить Израэля, что самое лучшее для нас остаться в Швеции, и неохотно согласилась вернуться с ним в Литву. 9 ноября в Стокгольме мы сели на паром до Риги. В течение всего этого пути я чувствовала себя очень несчастной и не могла сдержать слез. Из Риги на поезде мы поехали в Кибартай. Я была твердо убеждена, что мы совершаем фатальную ошибку.
Через некоторое время Советский Союз начал строить военные базы на литовской территории.
В сентябре 1940 года родилась Гарриетта. Это было одно из немногих радостных событий в тот год, когда Литва стала советской республикой.
НКВД стучит дважды
После оккупации в 1940 году Литвы Советским Союзом мы поняли, что заперты в маленьком углу мира. Вокруг нас бушевала война, и нам ничего не оставалось, как только наблюдать за событиями и ждать.
О том, чтобы уехать из Литвы, не могло быть и речи. Нацисты стремительно продвигались на запад. На востоке — огромный Советский Союз, закрытый и недосягаемый для нас, как и охваченная огнем Европа. Русские сразу и плотно заблокировали свою страну, и теперь только птицы свободно пересекали границы.
События в мире шли курсом, оставляющим после себя кровавый след смерти и разрушений. Мы не могли связаться с нашими родственниками и друзьями ни в Дании, ни в других странах.
Хотя ад кромешный властвовал безраздельно, радиостанция Би-Би-Си продолжала работать без перебоев. Она сообщала нам и миллионам других людей самые последние новости о происходящем.
В ночь на тринадцатое июня 1941 года мы, как обычно, слушали известия Би-Би-Си. В своей традиционной сухой манере диктор сообщил, что Германия концентрирует крупные силы вдоль восточных границ. Спать мы легли со смутными, но дурными предчувствиями, не представляя, однако, как эти сообщения о продвижении германских войск могут повлиять на нашу жизнь.
Около семи часов утра нас разбудил резкий стук в дверь. Это был зловещий стук, и мы неохотно открыли.
За дверью стояла Дина Бернике, дочь наших близких друзей, красивая черноволосая девушка. Заплаканная, с белым от страха лицом и растрепанными волосами, она тяжело дышала от быстрого бега.
— Они их всех взяли, — с трудом переводя дыхание, сказала она.
Рыдая, она отрывисто рассказала, что ее родителей забрали русские и увезли в грузовике.
— Ничего не объяснили. Приказали с собой теплые вещи взять и все.
Дина была в отчаянии. Она спрашивала нас, не знаем ли мы что-нибудь обо всем этом, не значит ли это, что ее родителей ссылают в Сибирь.
Мы знали не больше, чем она, но допускали, что ее предположения, возможно, верны.
Дину не увезли вместе с родителями потому, что у нее была другая фамилия — ту, что взяла ее мать после первого брака.
Вот так начался тот длинный день.
Но жизнь, несмотря на тревожные известия, продолжалось, Израэль стал собираться на работу. В то время он работал на фабрике «Лабор», ставшей государственной, как и все литовские предприятия. Прежними владельцами фабрики были немцы. Их после оккупации Литвы Советами репатриировали в Германию. Новому руководству нужны были специалисты со знанием русского языка. Израэля определили на должность экономиста.
Перед уходом на работу он решил зайти к нашим соседям — семье Телиц, чтобы узнать что-нибудь по поводу случившегося.
Он ушел, а через несколько минут снова раздался стук в дверь. Но прежде чем мы успели подойти к двери, ее открыли снаружи, и в дом вошли три офицера НКВД в хорошо известной военной форме. Их сопровождал человек в гражданской одежде. Позже мы узнали, что этот гражданский был членом районного комитета Коммунистической партии в городе Вилкавишкис. Он выглядел очень напряженным и разговаривал с нами вызывающе агрессивно.
Мы поняли, что пришел наш черед и что с нами должно произойти то же, что и с семьей Бернике сегодня утром.
Когда Израэль вернулся от Телицей, ему приказали встать лицом к стене, и один из офицеров обыскал его. Мы все это время стояли с поднятыми руками. Вместе с Израэлем вошла госпожа Телиц. Увидев происходящее, она тотчас хотела уйти, но ей приказали остаться, и она оставалась в доме до тех пор, пока мы все из него не вышли. Было ясно, что офицеры НКВД не хотели, чтобы люди узнали об этой акции. Это могло вызвать беспорядки и панику.
Через некоторое время в доме начался обыск. Все осмотрели, перерыли, перевернули вверх дном. Отвернули ручки от дверей и шкафов, прощупали все подушки… Ничего не оставили без внимания. Чувствовалось, что у этих людей большой опыт в подобных делах.