Серьезные, бледные лица этих молодых и пожилых людей врезались в мою память навсегда. Я вдруг подумала, что их, должно быть, выстроили, чтобы расстрелять у нас на глазах.
Все, что с нами произошло, было так трагически нелепо, что мы были готовы к самому худшему. Офицер подошел к нашему вагону, остановился, просмотрел списки и через несколько минут, которые мне показались вечностью, никого не выкрикнув, пошел к следующему. Все облегченно вздохнули.
Мужчин, разъединенных с семьями, посадили в хвостовые вагоны нашего поезда.
Состав шел в направлении Каунаса. Распространялись разные слухи, но никто не знал, ни того, куда мы едем, ни о том, что нас ожидает. Однако все понимали, что путь наш будет дальним и, возможно, закончится где-нибудь в Сибири.
Один только вопрос занимал нас и, вероятно, всех, кто был в этом поезде: почему ссылают именно нас?
Ссылка, как средство подавления инакомыслия, была давней традицией в России. При царе людей ссылали в отдаленные районы Сибири из-за их разногласий с властью по политическим, религиозным и национальным вопросам. Это был удобный способ обезвреживать противников, не прибегая к более жестким мерам: тюремному заключению или каторге. В силу своей отдаленности и малонаселенности Сибирь стала подходящим местом изгнания.
В 1941 году жителей трех прибалтийских государств депортировали по политическим причинам.
Конечно, такое решение принималось на самом высоком уровне, то есть самим Сталиным, и утверждалось высшими партийными органами. Выполнение этого решения и отбор лиц и семей на выселение возложили на местные партийные организации в тесном сотрудничестве с НКВД.
Трудно себе представить, что могло быть общего у мелкого собственника, фармацевта, бизнесмена и полицейского, поскольку даже с виду это были совершенно разные люди. Но для советского режима они и тысячи других людей являлись представителями несоциалистического общества, следовательно, им нельзя было доверять. Они считались ненадежными социальными элементами, которых нужно обезвредить, вырвав из привычного окружения и переселив в совершенно другую среду. Но в этом бесчеловечном отборе не было логики. Взять хотя бы нашу семью: нас депортировали, а кузена Израэля, Изю, почему-то оставили. Возможно, что тут сыграло роль то обстоятельство, что Израэль в силу занимаемого положения в фирме часто бывал за границей и встречался с иностранными партнерами. На основе таких вот «соображений», по-видимому, оказались в скотском поезде и филателисты, и эсперантисты.
Вне всяких сомнений, депортация была тщательно спланирована заранее и проведена с четкостью военной операции. С 14 по 16 июня в Литве забрали около сорока тысяч человек. На железнодорожных станциях их загружали в товарные вагоны и увозили. Такие же акции были проведены в Латвии и Эстонии. Некоторых мужчин, разъединенных с семьями, отправляли в сибирские исправительно-трудовые лагеря, и те, кто выжил, вышли оттуда спустя восемь, десять, а иногда и пятнадцать лет.
Надзор за ходом операции осуществляли специальные войска НКВД. В каждом вагоне начальник конвоя назначал старосту, в обязанности которого входило смотреть за доставкой и распределением пищи. Он также должен был докладывать обо всех заболевших и сбежавших.
Точных данных о числе тех, кого напрямую коснулось решение Сталина о депортации неблагонадежных элементов из прибалтийских государств, нет. В Советском Союзе никогда не публиковались официальные данные, а архивы, в которых, конечно же, есть точные цифры, закрыты до сих пор.
На основании нашего собственного опыта и наблюдений мы можем сделать вывод, что из Литвы вывозили представителей всех слоев общества, независимо от их социального и экономического положения или национальности. Почти каждый мог быть выслан. Такая крупномасштабная операция потребовала участия большого количества людей разного уровня «боевой и политической» подготовки, ею занимались сотни руководящих работников и тысячи рядовых исполнителей. Можно удивляться, почему не было никакой утечки информации. Это наверное, потому, что советские аппаратчики уже имели огромный опыт в проведении подобного рода акций, и особенно таких, которые совершались под грифом «секретно».
Первую остановку поезд сделал в Каунасе. По городу, очевидно, распространились слухи о прибытии состава, и на станции собралось много людей. Родственники и друзья пришли попрощаться. Были здесь и несколько друзей и знакомых Израэля. Этих людей, как и наших родственников и друзей из Кибартая, мы видели в последний раз.
Мы были обречены, наша судьба уже определилась, а они еще оставались на свободе. Однако по их лицам и по тому, что они говорили нам, было понятно: они тоже обречены, обречены на неопределенность. Никто из них не знал, когда придет их черед и что советский режим планирует сделать с ними.
Большинство из них погибли в немецких концентрационных лагерях, когда нацисты уничтожали еврейское население прибалтийских государств. Истребление прибалтийских евреев в гетто и лагерях проводилось с жестокой педантичностью.
Если бы мы остались в Литве с родственниками Израэля и другими евреями, то едва ли избежали бы их участи. Сибирские дебри и все испытания, через которые мы прошли, оказались нашим спасением от неминуемой смерти. Нас сослали не потому, что не захотели отдать в руки нацистов, но исторический парадокс состоял в том, что именно депортация, при все ее жестокой нелепости, помогла нам выжить.
В Каунасе к нашему поезду прицепили еще два вагона, и после двухчасовой стоянки он снова тронулся в путь.
Ранним утром 17 июня мы прибыли в Ново-Вилейку, на последнюю станцию на территории Литвы. На платформе стояли люди с хлебом и молоком для наших детей. Во время этой короткой остановки нам разрешили поговорить с ними.
Это были совершенно незнакомые люди. Евреи и христиане, все они, как могли, старались утешить и поддержать нас. «Вам не следует так сильно огорчаться, — говорили нам супруги-евреи. — Вы должны быть счастливы, что можете уехать из мест, куда приближается война. Если нам нужно будет спасаться, мы уйдем даже пешком». Они были убеждены, что в скором времени их заставят уехать. Угроза военных действий со стороны Германии была реальной, а как только немцы вторгнутся в страну, спастись уже будет невозможно.
Мы и сами понимали, что война неумолимо приближается. За несколько дней до депортации мы слышали гул немецких самолетов, но они летели так высоко, что увидеть их мы не могли. На следующий день мы узнали, что между немецкими и советскими летчиками шел воздушный бой. Двух советских летчиков похоронили в Каунасе со всеми воинскими почестями. По официальным сообщениям, эти два летчика погибли в том бою.
После Ново-Вилейки поезд пошел в глубь советской страны, которую никто из нас не знал. Как и того, что проживем в этой стране долгих шестнадцать лет. Атмосфера была гнетущей из-за неопределенности нашей судьбы. Однако мы старались приспособиться к ситуации и принять ее такой, как есть. Полоцк, Ярославль, Киров, Свердловск, Тюмень, Омск — все эти города мы проехали, продвигаясь на восток, все дальше и дальше в бескрайние просторы Сибири. И в таких обстоятельствах наша жизнь в вагоне для скота стала, по сути, обычной повседневностью со своим ритмом, ритуалами и правилами.
Самой большой проблемой оказалось отсутствие уборной. Эту проблему решили самым простейшим образом, проделав в полу вагона дырку. Но выяснилось, что для того, чтобы справить нужду, человек должен обладать достаточной гибкостью и акробатическими навыками. У мужчин в этом смысле больше преимуществ, поскольку они могли помочиться через дверные проемы и не пользоваться дыркой каждый раз. Женщинам приходилось сложнее, во-первых, потому, что они стеснялись, а во-вторых, было не так-то просто усидеть на корточках над дыркой в трясущемся вагоне, который швыряло из стороны в сторону. Но скоро все преодолели стеснение и привыкли не только к отсутствию уборной, но и к другим неудобствам вагона для скота.
Может показаться странным, но через какое-то время вагон нам стал даже нравиться. Какими бы стесненными и неприемлемыми ни были условия жизни, он стал нашим убежищем, заслоняющим нас от чужого внешнего мира, и у нас появилось чувство, что нам лучше и безопаснее оставаться внутри, чем выходить в этот неизвестный и незнакомый мир.
Мы проезжали по бескрайним степям, полям и лесам, где не было видно ни людей, ни зверей, ни жилья. Пустое открытое пространство — необозримое, безлюдное, чужое и страшное.
Когда мы пересекали болотистые местности, на нас нападали полчища комаров. Они проникали в вагон, кусали и не давали заснуть своим назойливым писком.
22 июня Германия напала на Советский Союз. И хотя к этому времени мы уже проехали тысячи километров на восток, поезд стали постоянно останавливать. Мы часами стояли в ожидании отправления. Большая часть Транссибирской магистрали была одноколейной, и наш поезд уступал дорогу составам, идущим на фронт с восточных территорий Советского Союза. Все эти составы были загружены военной техникой и солдатами.
Нам приходилось несладко от частых и длительных остановок. Дело в том, что как только поезд останавливался, прекращалась циркуляция свежего воздуха, и жара в вагоне становилась невыносимой. Но, несмотря на это, нам не разрешалось выходить из вагонов. К тому же во время остановок нам раздавали еду: горячий суп, а иногда только селедку и хлеб.
Нормальный режим кормления Гарриетты был полностью нарушен. Я начала отнимать ее от груди еще до того, как нас забрали. Дома кормила ее грудью только утром и вечером. Теперь, когда она все время лежала со мной, Гарриетта была сбита с толку и думала, что ей будут давать грудь постоянно.
Это, по крайней мере на время, помогло решить проблему кормления, и я уже не беспокоилась о том, удастся ли нам где-нибудь по пути достать молоко.
Расписание движения нашего поезда, если действительно такое существовало, в теперешних военных условиях, конечно же, не соблюдалось, и, как следствие этого, нас часто будили среди ночи для приема пищи. Нас кормили на станциях, где еда для нас уже была готова, независимо от времени суток.