— Вирт, вы можете прочесть руны на ящике?
Вирт для вежливости руны глянул, но развел руками:
— Увы, рейхсфюрер. Я честно благодарен вам за повышение, но ведь язык гипербореев не дешифрован, я же вам говорил…
— Жаль. Тогда давайте просто откроем ящик.
Но сказать проще, чем сделать. Крышка у ящика отсутствовала. По факту это был просто куб, то ли каменный, а то ли глиняный. Он не открывался, тут не было ничего, что можно было бы открыть.
— Я предлагаю отвезти в рентгеновскую лабораторию и просветить, — предложил Вюст, — Контейнер мы просвечивать рентгеном не пытались, это было слишком опасно, да он и слишком велик для этого. Но с этим ящиком, скорее всего, сработает…
— Нет времени, — отрезал я, — Кроме того, мы не знаем, что там внутри, и как оно среагирует на ваш рентген.
А еще у нас теперь нет рентгеновских лабораторий, потому что ᛋᛋ мне фактически больше не подчиняется. Но этого я говорить Вюсту, конечно, не стал.
Вместо этого я просто пнул гиперборейский ящик сапогом. Сапог легко проломил «глину», из которой ящик был слеплен. Раздался хруст, через миг ящик просто-напросто развалился на черепки.
А на месте ящика рассыпалась куча содержавшихся в нём предметов — каких-то странных круглых кувшинчиков. Каждый из них был с яблоко размером. Кувшинчиков было штук пятьдесят, половина из них белые, другая половина — черные. На каждом кувшинчике нарисована руна, причем руны на белых и черных кувшинчиках различались.
— И что это? — поинтересовался я, — Гиперборейское пиво?
Не дождавшись ни от кого ответа, я осторожно взял один из кувшинчиков в руки. Сделан вроде тоже из какой-то странной глины, но не из той, что ящик, эти кувшинчики были покрепче. Ни один даже не разбился, когда я расколошматил ящик. И также, как и ящик, они не открываются. Никакой пробки в кувшинчиках не было. Я потряс один из предметов в руке, внутри и правда что-то булькало. Неужели и правда пиво или самогон?
Осмелевший теперь Вирт тоже взял по кувшинчику в каждую руку. В правую — белый, в левую — черный.
Он потряс их, потом поразглядывал руны.
— Эти я знаю, рейхсфюрер, — доложил мне Вирт, — Тут все очевидно, потому что конкретно эти руны похожи на наши германские. Сами взгляните. На белых сосудах руна жизни, на черных — руна смерти.
Однако я сомневался. Возможно у Вирта просто эйфория от его новой должности, и он начал выдумывать. А возможно и нет…
Но на всем известные германские руны «лебе» и «тот» знаки на кувшинчиках и правда похожи. Первая руна на надгробьях у эсэсовцев означала дату рождения, вторая — дату смерти. Судя по всему, что-то в рассуждениях Вирта есть…
— Живая и мертвая вода? — предположил фон Грёнхаген, видимо, подумавший о том же, о чем и я, — В славянском, персидском и семитском фольклоре встречаются такие легенды. Живая вода оживляет мертвых. Мертвая — убивает живых, упокаивает души неупокоенных мертвецов.
Я присвистнул. Если фон Грёнхаген прав — то это именно то, что нужно! Армия зомби — это то, что мне сейчас доктор прописал в моей ситуации. Но предвкушать, как я подниму из могил орды эсэсовцев и брошу их на Берлин, было пока еще рано. Это пока что было только предположение, на деле мы понятия не имели, что в этих кувшинчиках.
— Папа, я выпью… — моя дочка уже вертела один из кувшинчиков в руках.
— Нет, погоди-ка. Для испытаний у меня есть мои храбрые ᛋᛋ -маны.
Я подозвал второго охранника из Равенсбрюка, этот пока что был живой.
— Бояться нечего, — заверил я эсэсовца, — Твой товарищ погиб, но он имел дело с тьмой, с ментальной защитой древних гиперборейцев. А в этих сосудах — вроде бы ничего страшного. Возможно, это просто пиво. Попробуй.
Зиверс уже пихал охраннику черный сосуд, но я остановил его:
— Нет. Дай лучше белый.
— Почему белый? Зачем белый, рейхсфюрер? Этот человек еще жив. Так что логично проверить на нем именно мертвую воду, чтобы убить его. А живую воду мы используем позже, чтобы его оживить!
— Так-то логично, — согласился я, — Но мне сейчас только воскресших охранников концлагерей не хватало. Однако дело даже не в этом. Дело в том, что про живую и мертвую воду — это просто предположение. И проверку лучше начинать с белого, на нем руна жизни, он выглядит банально безопаснее. А черный потом можете сами выпить, дружище Зиверс, если есть желание.
Зиверс спорить не стал, он просто достал наградной кинжал ᛋᛋ и пробил им дыру в белом сосуде. Потом вылил на пол немного жидкости — жидкость оказалась золотистой.
Моча что ли? Вот это был бы забавный поворот.
Но по бункеру уже разнесся запах — то был сладкий аромат мёда.
— Медовуха! — первым догадался Вюст, — Клянусь, это гиперборейская медовуха.
Я очень надеялся, что нет. Если это просто медовуха — то мне конец.
Зиверс тем временем выдал вскрытый сосуд ᛋᛋ- манну. Парень вроде бы успокоился, он, в отличие от меня, явно рассчитывал, что это на самом деле просто мёд.
— Пей, — потребовал я.
Эсэсовец сделал глоток. И тут же упал замертво, не успев даже вскрикнуть. Зиверс едва успел подхватить кувшинчик, выпавший из рук эсэсовца. А сам эсэсовец валялся на полу, определенно мертвый.
— Вот чёрт. Яд! — констатировал Зиверс.
— Это наверняка очередная защита от мужчин, — предположила моя храбрая дочка, — Папа, я же говорила тебе — дай мне!
Я в сомнениях поглядел на Вирта. Тот чуть кивнул:
— Думаю, девочка права, рейхсфюрер. Скорее всего, этот напиток у гиперборейцев могли пить только женщины.
Вот хрень-то. И что будет, если Гудрун хлебнет этого медку? Я очень надеялся, что родит мне после этого древнего гиперборейца, а лучше сразу дисколет, а еще лучше дивизию дисколетов.
Я просто махнул рукой.
Зиверс аккуратно передал Гудрун вскрытый сосуд, девочка хлебнула — отважно и жадно.
Потом повисла тишина, мы все ждали, затаив дыхание. Прошла минута, две… Гудрун была все еще жива и помирать явно не собиралась. А потом…
О, Господи!
Нет, Гудрун никого не родила. И дисколета не появилось. Но я понял, что войне и нацизму теперь конец. Я увидел то, что теперь позволит мне диктовать мою волю и хунте, и Мюллеру, и даже Сталину с Черчиллем.
Вольфрам Зиверс, шеф Аненербе по линии Личного штаба рейхсфюрера СС, повешен в 1947, по результатам Нюрнбергского процесса над нацистскими врачами.
Герман Вирт, директор Аненербе в 1935–1938 гг. Уволен в результате разногласий с Гиммлером. После войны арестован, но смог доказать, что сам был жертвой нацистских репрессий, в 1947 отпущен на свободу, умер в 1981.
Гиммлер с дочкой Гудрун, 1938 г.
Руны жизни и смерти на надгробии добровольца Ваффен СС
Лондон, Даунинг-стрит, 4 мая 1943 14:41
Министр иностранных дел Великобритании и лидер Палаты общин Энтони Иден нагнал Черчилля, когда Черчилль уже садился в машину.
Министерское совещание только что закончилось, но про главное Черчилль на совещании не сказал ни слова.
Шофер уже собирался захлопнуть дверцу премьерского лимузина, но Иден придержал её:
— Экскьюз ми, сэр…
— Закройте дверцу, Иден, — потребовал Черчилль, уже устроившийся внутри автомобиля, — Ну или садитесь сюда сами. Я должен быть в Вестминстере через десять минут. Мне затруднительно будет туда доехать, если у меня на двери будет болтаться министр иностранных дел Великобритании.
Иден сел в машину, Черчилль подвинулся, хотя при его габаритах это было нелегко. И вот уже после этого Иден захлопнул дверцу лимузина.
— Могу я узнать, что вы забыли в Вестминстере, сэр? — поинтересовался Иден, когда машина тронулась с места.
— Можете, — подтвердил Черчилль, — Я вызвал туда архитекторов и строителей. Я собираюсь завтра же поставить вопрос о восстановлении дворца.
Вестминстерский дворец до войны был местом заседания Палаты общин, но здание сильно пострадало от немецких бомбежек еще в 1941.
— Работы по восстановлению вылетят нам в копеечку, сэр, — заметил Иден, — Вроде мы собирались заняться этим после войны.
— Верно, — согласился Черчилль, — Война, считайте, окончена. Дальше она продолжится без нас.
— Мда? А я полагал, сэр, что дальше будет мир. Собственно, именно об этом я и собирался с вами поговорить, о мире.
— Говорите. Разговоры о мире — дело хорошее. В отличие от мира.
— Я надеялся, что теперь, когда германское командование выполнило требования Сталина и отвело войска от Ленинграда — вы скорректируете мою позицию на переговорах с Гёрделером, — честно признался Иден.
— Нет, — коротко бросил Черчилль, — Позиция та же самая. Мы на этапе подготовки к переговорам. И будем на этом же этапе еще пару месяцев минимум. Но. Гёрделер должен думать и надеяться, что мы в ближайшее время и правда начнем с ним переговоры. Вот и вся ваша позиция, сэр. Продолжайте потчевать нашего друга Гёрделера обещаниями, пока он не лопнет!
Иден призадумался:
— Однако тогда мы опоздаем. Бек и Ольбрихт заключат мир со Сталиным, и тогда…
— Хах! — перебил Черчилль, — Неужели вы считаете, что я выжил из ума, сэр? Мир Бека со Сталиным был бы настоящей катастрофой. Большевистско-нацистский блок — это катастрофа для всего свободного мира, это помножило бы на ноль все наши усилия в этой войне, все жертвы, которые принес британский народ на алтарь победы. Но не переживайте, такого не будет.
— Не будет?
— Ни в коем случае, — заверил Идена Черчилль, — Сталин сегодня же ударит отступающим немецким войскам в спину. Это будет мощнейшее контрнаступление советских войск, немцы будут разгромлены на всем северо-восточном фронте. Так что катастрофу сегодня пожнут немцы, а не мы. Только не считайте, пожалуйста, Бека дураком. Он не дурак, его просто загнали в угол, не оставили ему выбора. Ему придется отступить. Не я довел до этого, а Гиммлер.
Выбор есть у Сталина, но Сталин человек, как известно, обидчивый. Сталин-то в 1939 честно намеревался поделить с Гитлером Европу. А Гитлер ответил ему вероломством, напав на СССР. И теперь Сталин мучительно размышляет, как ему поступить с немцами. Заключить мир? Или ответить вероломством на вероломство? Я прямо чувствую, как у Сталина в душе идет борьба, как качаются чаши весов у него в мозгах. Война или мир?