Адамс разобрал доводы сторонников возвращения к истинам времен Джорджа Вашингтона, но, если бы и «было восстановлено старое общество… даже сам генерал Вашингтон не смог бы спасти его. Еще до смерти он потерял свое влияние даже в Виргинии», то есть на собственной родине. Так что же делать? Помнить: «судьба этой благородной партии (республиканской. — Н. Я.), записавшей в свой актив немеркнущие достижения, зависела от того, расстанется ли она с принципами. Единственный принцип — не иметь принципов». Но ведь отсюда следует коррупция, смертельно опасная для существующего порядка. Нужно, говорят иные, очистить правительство, но эти люди забывают испанскую пословицу: «берущийся отмыть голову осла потратит зря время и мыло». Таково очередное поучение Гора — Адамса. Все это излишне эмоционально, а потому не всегда понятно.
Писатель, вероятно, почувствовал, что не сможет развязать завязанные сюжетные узлы. И призвал на помощь вымышленных персонажей — блиставшего в высшем свете русского дипломата князя Попова, который, оторвавшись от служения музам, приводит в вашингтонские салоны болгарского посланника барона Якоби. Адамса мало заботит, что в описываемое им время — начало семидесятых годов — Болгария еще не была освобождена Россией и, следовательно, не могла иметь посланников, один из которых, по воле Адамса, представлял эту страну за пределами Балкан уже не менее полувека! Историческая достоверность, впрочем, не нужна, ибо барон Якоби приглашен в книгу на роль адвоката дьявола, чтобы придать остроту пресным американским спорам о демократии. Тому свидетельство — филиппика Якоби в адрес сенатора Ретклифа:
«Вы, американцы, считаете себя свободными от действия всеобщих законов. Вам безразлично прошлое. Я прожил семьдесят пять лет, и всегда — среди коррупции. Я коррумпирован сам, но только у меня есть смелость признаться в этом, а у других ее нет. Рим, Париж, Вена, Петербург, Лондон — все коррумпированы, а Вашингтон, видите ли, чист! Ну, должен сказать вам, за всю свою жизнь я не видел такой коррумпированной страны, как Соединенные Штаты… Везде у вас идет надувательство как государства, так и частных лиц, деньги воруют, скрываются с похищенным из государственной казны. Вы, господа сенаторы, любите декларировать, что вашим великим США, возглавляющим цивилизованный мир, нечему учиться у остального мира. Вы правы, совершенно правы! Великим Соединенным Штатам в этом отношении примера не нужно. Я бесконечно сожалею, что не могу прожить еще сто лет. Если бы тогда я вернулся в Вашингтон, я был бы куда более доволен, чем сейчас. Клянусь честью, — горячо вскричал, жестикулируя, старик, — Соединенные Штаты тогда будут куда более коррумпированы, чем Рим при Калигуле, церковь при папе Льве X и Франция при Регентстве»
Барон Якоби даже не подозревал, насколько пророческие слова он произносит.
Когда мы вместе с героями Видала, включая взятого напрокат у Генри Адамса барона Якоби, возвращаемся в Вашингтон 1876 года, происходившее тогда в США переосмысливается с учетом случившегося в последующее столетие. Прогулка на машине времени дает возможность обстоятельно ответить на вопросы, поставленные, но далеко не решенные в кружке Адамса. Что же обнаружили персонажи Видала, отправившиеся по тропинкам, истоптанным героями Марка Твена и Генри Адамса?
Литературный прием Видала в романе «1876» аналогичен тому, к которому прибег Адамс в «Демократии», — в Вашингтон направляется главный герой (героиня) книги. Видаловские американский публицист Ч. Скайлер с дочерью Эммой наделены большим, чем миссис Ли, опытом; они приехали из Европы. У Видала барон Якоби возвышен до дуайена дипломатического корпуса в Вашингтоне. Тут невольно приходит на ум отнюдь не праздная мысль: творящие в «демократических» США художники слова как XIX, так и XX века самые бойкие сентенции насчет все той же «демократии» склонны вкладывать в уста иностранных визитеров…
Вернувшись в Соединенные Штаты в самой середине семидесятых годов, Скайлер обнаруживает, что обстановка в стране напоминает виденное им во Франции. Ему довелось в Париже в 1871 году быть свидетелем рождения и гибели Парижской Коммуны и даже написать об этом книгу. На родине Скайлер выясняет, что его книгу газеты замолчали, хотя при встрече коллеги-журналисты и издатели к месту и не к месту поминают ее, неизменно перевирая название. Однако дело не в названии. Скайлер оказался свидетелем, как на американской земле пробились первые ростки чертополоха — антикоммунизма, в дебрях которого и поныне живет правящий класс США.
Уже на первых страницах романа Скайлер размышляет: «Парижское восстание сильно напугало нью-йоркских бюргеров… Впрочем, мировая революция, начавшаяся в 1848 году, еще не кончилась». Поближе познакомившись с Нью-Йорком, Скайлер заключает: «Это очень жестокий город, не тот, что был во времена моей юности, когда преступность и бедность, конечно, существовали, но концентрировались только в одном районе… Теперь половина города кишит беднотой, главным образом иммигрантами из Европы… У богатых горожан есть все основания бояться коммунизма. Здесь дела обстоят похуже, чем в Париже в 1871 году».
По всему роману рассыпаны зарисовки, чаще беглые, нищеты и отчаяния простых американцев и рецепты исцеления социальных язв, предлагаемые сытыми. Дочь Скайлера, проведшая немало лет при дворе Наполеона III, делится мудростью, видимо там и почерпнутой: коль скоро в стране изобилуют «нищие», неплохо устроить войну, да поскорее. Видал заставляет Скайлера усмотреть основное — «ужасающую бедность, мрачно контрастирующую с невероятной роскошью». В этом отношении Видал-литератор языком художественной прозы совершенно точно передает сухую научную оценку того периода в истории США. Прогрессивный американский историк Ф. Фонер вынес в заголовок раздела об этих годах слова: «Контраст между богатством и бедностью углубляется».
Отправляясь от этой генеральной констатации, Видал создает яркую ткань незаурядного политического романа, посильно решая задачу показать, как и в какую сторону удалось направить жизнь в США, чтобы избежать, казалось, неизбежного в те годы гигантского социального взрыва. Исследуя политические нравы в США в 1876 году, Скайлер, по ясно выраженной воле Видала, видит исторический парадокс: несчастья стране принесла победа в Гражданской войне, ибо она утвердила у власти республиканскую» партию. В Белом доме с 1861 года живут только президенты-республиканцы. Вслед за героями Адамса персонажи Видала скорбят о том, что «республиканская партия сделала свое дело и умерла». К выборам 1876 года достаточно прояснилось, что скопище политических проходимцев и жуликов лишь прикрывается названием партии, выигравшей войну и отменившей рабство. Коль скоро республиканцам нет противовеса на политической арене, коррупция захлестнула страну. Разоблачения мошенников из администрации президента Гранта, чем была отмечена избирательная кампания 1876 года, «свалили бы любое парламентское правительство». Администрация Гранта, однако, устояла, следовательно, непоколебим «этот сильный, уродливый, клокочущий мир, посвятивший себя заколачиванию денег любой ценой».
Как же ликвидировать жутковатое положение, когда, например, недавно созданная секретная служба вместо поддержания законности покровительствует взлому сейфов! По мере приближения повествования к кульминационной точке — президентским выборам 1876 года — и сразу после них множатся планы и советы, как именно вернуть течение государственных дел в более или менее нормальное русло, во всяком случае, обуздать самых наглых мошенников и казнокрадов. Планы и советы эти, однако, нередко клонятся к достижению законных целей незаконными средствами: либо прибегнуть к оружию, закаленному в годы администрации Гранта, — взяткам и подкупам, либо употребить даже вооруженную силу, ввергнув страну в кровопролитие.
Всего этого не случилось, ибо, на взгляд Видала, кандидат в президенты от демократической партии Тилден оказался государственным мужем, наделенным завидными качествами политика. Он сумел остановить самых ретивых своих сторонников у роковой черты, за которой следовало обращение к голой силе. Мораль романа — появление на выборах 1876 года как равноправной политической силы демократической партии (ответственной за недавнюю Гражданскую войну!) восстановило баланс в политической жизни США. Двухпартийная система, подорванная многолетним доминированием республиканской партии, вновь начала функционировать. Гальванизация ее, достаточно скромная в исторических рамках, очерченных в романе, сулила постепенное притупление опаснейших классовых антагонизмов, за которыми иным в США уже мерещилась Коммуна 1871 года. Если этого не случилось, если Новый Свет оказался избавленным от того, что потрясло Старый Свет, то за это нужно восхвалить принципы «американизма», и больше всего — двухпартийную систему.
На первый взгляд эта аргументация представляется довольно убедительной, что лишний раз свидетельствует о литературном даровании Видала и большой силе приемов, к которым он прибегает, воссоздавая прошлое своей страны. В «1876» основные герои как-то затеяли оживленный спор об истории. Скайлер и барон Якоби высказали в ходе его милые сердцу Видала истины. Барон Якоби нашел: «То, что мы принимаем за историю, есть не что иное, как беллетристика». Скайлер воскликнул:
«— Согласен, барон. Абсолютно точной истории не существует. Когда я пытался писать о парижских коммунарах — а я сам был очевидцем событий, — я редко мог точно установить даже то, кто и кем был убит…
— Но как же тогда постичь прошлое?
— С помощью Данте, Шекспира, Скотта и других писателей.
— Но история Шекспира не всегда точна.
— Зато характеры его всегда правдивы».
Вероятно, руководствуясь этим принципом, Видал рисует определенно контрастные портреты претендентов на президентское кресло — Тилдена и Хейса. Здесь не место подробно рассматривать их личные качества, достаточно удовлетвориться сказанным в книге. Необходимо, однако, подчеркнуть: оба политических деятеля неотделимы от выдвинувших их кандидатуры партий. А демократическая партия, бросавшая увесистые и меткие обвинения республиканцам в коррупции, отнюдь не была образцом морали и прочих высоких гражданских доблестей. Конечно, Видал не прошел совсем мимо этого, но упомянул о неблаговидных делах демократов, чтобы оттенить прекрасные качества Тилдена. В целом оказалась описанной лишь вершина айсберга.