Джонни почти всю дорогу проспал на футоне, все еще не отделавшись от вчерашнего похмелья. Он время от времени просыпался, заявляя, что ему надо пописать, но, кроме этих случаев, он практически все время находился более или менее в отключке. До СЛС почти пять часов пути, так что у меня оказалось слишком много времени для раздумий.
Сначала я увидел храм с фривея. Думаю, вы сказали бы, что он красив, с этим его белым гранитом и целым лесом шпилей и золотым ангелом, играющим на трубе на самом верху золотого шара. Я потряс Джонни за ногу и велел ему просыпаться.
— Вон он, — сказал я, — корабль-носитель.
Джонни воззрился на храм:
— А ты тут бывал раньше?
— Не-а.
— И я нет. Он не такой, как я ожидал.
— А чего ты ожидал?
— Не знаю. Почему-то я думал, он будет похож на рай небесный.
— А может, он и похож.
— А где же то знаменитое озеро?
— Где-нибудь тут, чуть подальше.
— Я его не вижу.
— А я уверен, оно где-то недалеко.
— Так скажи мне, мистер Международный Парень с Плаката за Однополые Браки, что привело нас в Солт-Лейк?
— А о чем ты сейчас говоришь?
— У вас с Томом это здорово всерьез, верно? Верно? — Он принялся насвистывать «Вот идет невеста…».[119] — Нет, серьезно, с чего это мы пропилили всю дорогу досюда?
— У меня тут встреча.
— Что, с одной из наших чат-партнерш? Мне до смерти хотелось повидать и других тоже.
— Да я от них больше ни слова не слышал. Это совсем другой человек.
Мы уже съехали с фривея и направлялись к Храмовой площади по восьмиполосному шоссе: по нему в город должен вливаться поток машин. Только сейчас машин было не так уж много, да и пешеходов вокруг не было видно. Я остановился на красный свет — дал пройти поезду. Мой фургон ждал в полном одиночестве, и поезд тоже был совершенно пуст.
— Я собираюсь тебя где-нибудь высадить, а сам поеду на эту встречу. Потом вернусь за тобой.
— Ой-ой-ой, постой-ка минутку, ты чего хочешь, чтобы я сделал?
— Да чтобы просто поболтался немного где-нибудь.
— А с чего это ты мне вдруг под зад коленкой?
— А с того, что вид у тебя дерьмовый и несет от тебя как из горшка.
— Не пойдет, придурок, нечего было тащить мою задницу всю дорогу до СЛС, чтоб потом оставлять меня в фургоне.
— Я не оставляю тебя в фургоне. Мы найдем какой-нибудь парк.
— А я не собираюсь сидеть в гребаном парке-парилке, где целая свора отлученных мормонских пидоров начнет ко мне приставать.
— Джонни, ты знаешь, как я отношусь к этому слову.
Он передразнил:
— Ты знаешь, как я отношусь к этому слову.
— Вот. Оставайся тут.
Я свернул на обочину, подрезав парня, ехавшего прямо за мной.
— Здесь торговый центр. Зайди туда и поброди там. Вот тебе десятка. Купи себе хот-дог и катись на фиг.
— Кого-то сегодня ночью не трахнули, и он теперь на мне оттаптывается.
— И почему ты всегда такой мерзкий?
— Потому что я из Месадейла, мамочка.
— Это оправдание несколько устарело.
— А ты в зеркало посмотри, братишка.
— И чтобы никаких этих дерьмовых шуточек с исчезновениями. Если тебя ровно через два часа тут не будет, я еду назад в Сент-Джордж, а тебя ожидает поистине прекрасная жизнь.
— Ну ты и сучий сын, твою мать, ты хоть сам-то это понимаешь?
Джонни рванул дверь и бросился прочь, только черные подошвы его кроссовок сверкали, пока он не скрылся из виду.
Дом Энн Элизы Янг находился на Юго-Восточной Темпл-стрит, в квартале от Храма СПД, от Табернакля, от Библиотеки семейной истории и от всего остального. Он был похож на множество старых домов вокруг, но я узнал его по золотому улью на стекле витражного окна. Я позвонил в звонок, и девушка, несколькими годами старше меня, открыла мне дверь. Я сказал ей, что смотрел их веб-сайт и захотел выяснить, правда ли все это.
— Правда — что?
— Что вы здесь на самом деле для того, чтобы помогать.
Она рассмеялась, вроде это шутка у меня такая или что, но потом поняла, что я спрашиваю совершенно серьезно, и провела меня в кабинет в дальней половине дома. На ее письменном столе я увидел пару ее фотографий в обнимку с другими блондинками. Еще на одном снимке была она же в миссионерской форме, с черно-белой именной планкой и в длинной темной юбке; она стояла перед светофором на Таймс-Сквер, в Нью-Йорке.
— Садись. Наш директор будет примерно через час, но ты вполне спокойно можешь подождать ее прямо здесь.
— Мне нужно лишь немного информации.
— Я с удовольствием расскажу тебе о нашей программе, помогу сориентироваться и так далее, но только директор может официально оформить прием. Если хочешь, я покажу тебе комнату для мальчиков[120] — прими душ и надень… — Она замолчала. — В чем дело? Ты голоден? У нас еще осталось немного вегетарианской лазаньи.
Я сказал этой девушке, что не голоден. Сказал, что пришел не из-за себя.
— У меня есть парнишка, то есть, я хочу сказать, он мне не сын, он просто увязался за мной в Сент-Джордже, и теперь он всегда со мной.
Я рассказал девушке все. То есть, конечно, не все, а только всю историю о том, как Джонни ко мне прилепился.
— Ох, прости. А я решила…
— Я понимаю.
— Ты так молодо выглядишь.
— Мне захотелось проверить это место. Но я не хочу оставлять Джонни где попало.
— Разумеется, нет. Ты хочешь оставить его в таком месте, где у него появится шанс.
Она была привлекательная девушка — живая, лет, вероятно, двадцати четырех, ее волосы, подстриженные челкой, были хорошо уложены и блестели. Черты лица мелкие, четкие, возможно чуть жестковатые, чуть холодноватые, и от нее шел свежий запах антибактериального мыла.
— Дом Энн Элизы Янг по-настоящему совершенно особое место, — сказала она. Голос ее зазвучал чуть более официально и заученно. — В Юте больше нет ничего подобного, впрочем, и во всей стране тоже нет. За всеми этими дебатами о полигамии и о Первых мы порой теряем из виду тот факт, что там есть дети, которым нужно где-то спать. Сегодня ночью. Вот почему мы здесь — ради этих детей, которым некуда податься и которые не могут ждать, пока кто-то разберется в политических дебатах и судебных исках. Хочешь, я устрою тебе коротенькую экскурсию?
Она повела меня по коридору, говоря:
— Не знаю, насколько тебе известно то, что происходит с многоженством в наши дни.
— Кое-что известно.
— Тогда ты понимаешь, как нуждаются в помощи эти дети. То, чем мы занимаемся, — это обеспечиваем им место, где они могут жить, и начинаем процесс возвращения им детства, давая им возможность снова почувствовать себя детьми. До этого ведь происходило вот что: они приходили из дому, где было восемь или десять жен и тридцать — сорок детей…
— Иногда и того больше.
— Да, иногда больше. А потом их бросали в приемную семью, отсылали в школу-пансион и заявляли: «Ах, с этими детьми теперь все в порядке». Но с ними вовсе не было все в порядке. У этих детей совершенно уникальные проблемы, и мы стараемся помочь им вписаться в нормальную жизнь. Между прочим, как тебя зовут?
Я сказал.
— А тебя?
— Келли. Келли Ди.
Келли провела меня по верхнему этажу, показала мальчишечью спальню с узкими койками, общую умывалку и туалет, комнату отдыха с ящиком, полным дивидишек, и с полками потрепанных книжек в бумажных обложках. Она уже вела меня вниз по лестнице, когда вдруг остановилась на площадке и указала на витражное окно. Солнце било в стекло, освещая улей, кусочки стекла были толстые и гладкие и белые и золотые.
— Правда, замечательно красиво? — спросила Келли. — Это оригинальное стекло, со времен постройки дома, тысяча восемьсот семидесятые годы. В наших местах витражные стекла тогда были большой редкостью. Окно это теперь довольно знаменито. Ты знаешь, кто такая Энн Элиза Янг?
— Понятия не имею.
— Она была одной из жен Бригама. Она некоторое время жила в этом доме, до того как развелась с мужем. Энн Элиза всегда говорила, что он вставил это окно, чтобы его соглядатаям было легче найти ее дом. Доказательств, что это правда, нет, зато как раз это и делает дом сегодня таким известным. Во всяком случае, она не отступила и начала крестовый поход, чтобы положить конец многоженству.
— Думаю, у нее ничего не вышло.
— Нет, совсем наоборот. Она сыграла большую роль в том, чтобы вынудить Церковь отказаться от полигамии.
Экскурсия закончилась, и мы, вернувшись в кабинет Келли, сидели в ожидании, пока появится директор.
— Как давно ты здесь работаешь?
— Фактически я просто волонтер. Я здесь на полной ставке только летом и два дня в неделю во время учебного года. Я пишу магистерскую работу в Университете Бригама Янга. По истории. Гендерные исследования. — Она произнесла это с оттенком гордости или, может, протеста. — Вот так я и связалась с этим домом. Я пишу работу об Энн Элизе Янг. Поэтому и услышала — впервые — о том, что сейчас происходит с многоженством. Я и представления не имела… Я хочу сказать, я слышала всякие истории про места вроде Месадейла, но никогда и думать не думала, что на самом деле может быть так плохо, как все о том рассказывают. В то время я была совершенно погружена в свое исследование. Из-за того что я пишу о девятнадцатом веке, это все связано со старыми документами и текстами, ну, знаешь — сидишь, копаешься в архивах. Я очень много узнавала, но одно мне было невероятно трудно понять: ее гнев, то есть гнев Энн Элизы. Она испытывала настоящую ярость к Бригаму и к Церкви СПД из-за многоженства. Ярость не в смысле злобности, но она как бы вела яростную духовную битву. Все прошедшие годы очень многие Святые — они вроде просто отмахивались от нее как от этакой обозленной бывшей жены, но тут крылось гораздо больше, чем обида. Энн Элиза была вроде женщины с миссией, так сказать. Это стало ее верой, а для меня эта идея оказалась очень интересной, понимаешь, — отказаться от одной веры ради другой, да еще такой, совершенно противоположной тому, во что ты верила