27.
Итак, к этим призывам, как убеждал Милюков, Дума не имела никакого отношения. Открестился от них и ЦВПК, благо на его заседании представитель рабочей группы Московского ВПК А. Ф. Федоров-Девяткин призвал воздержаться от эксцессов, вредных для дела обороны государства28. Точно такую же позицию занял и Родзянко. По его мнению, заявление Хабалова не имело никаких оснований, никто не обращал к рабочим призывов выйти на улицу. Впрочем, по его мнению, русские рабочие и сами прекрасно понимали, что происходит: «Я глубоко убежден, что все русские рабочие всех заводов и предприятий настроены вполне патриотично, и поэтому все эти слухи и предположения мне кажутся совершенно невероятными»29. Следовательно, власти не было никакой необходимости запугивать рабочих применением силы.
Демонстрация сорвалась, что, во всяком случае, не означало отказа от планов выступления. В искренность заверений Милюкова и Родзянко верится с трудом. Представляется, что можно доверять словам Гучкова, сказанным сразу же после февраля в Петрограде о ЦВПК, о его политике после ареста рабочей группы: «И вот таким образом мы, мирная, деловая, промышленная, хотя и военно-промышленная организация, вынуждены были включить в основной пункт нашей практической программы переворот, хотя бы и вооруженный»30. В планы переворота были посвящены и представители Антанты в России. Для союзников вопрос о грядущей революции в России стоял довольно остро до донесения Хора от 20 января 1917 г. Тесные контакты с французским и британским посольствами в России оппозиция установила с осени 1915 г. В мае 1916 г., после того как вслед отставкой Поливанова выявилась новая линия в отношении финансирования общественных организаций, она впервые попыталась повлиять на власть через правительства и общественное мнение союзников31.
Контакты оппозиции с союзниками
Британский посол Бьюкенен поддерживал доверительные контакты с Милюковым и Гучковым, в Москве ту же работу возглавил вице-консул Р. Б. Локкарт. Активно участвовала в этом процессе и великокняжеская фронда во главе с Кириллом Владимировичем (его супруга Виктория Федоровна (Виктория-Мелита Кобург-Готская) была внучкой королевы Виктории и давно дружила с британским послом). На происходившие в России события британские дипломаты смотрели глазами русских либералов. Естественно, что их не могли не волновать разговоры о «немецкой партии», германофильстве императрицы и мифических планах заключения сепаратного мира1. Не удивительно, что в ноябре 1916 г. на конференции в Шантильи среди английской военной делегации ходили разговоры о возможности детронизации Николая II2. Берти отмечал, что французские официальные источники со второй половины августа 1916 г. предсказывали революцию в России, что вызывало закономерную обеспокоенность французских государственных деятелей (А. Бриан), боявшихся, что она начнется до окончания войны. 2 января 1917 г. во французских газетах была опубликована без каких-либо купюр скандальная речь Милюкова в Думе от 1 ноября 1916 г.3
Действия либеральной оппозиции, направленные на дискредитацию монархии, приводили к дискредитации страны. «В Лондоне относились к России с большим недоверием, – вспоминал русский представитель при Гранд Флите. – Виной этому была внутренняя политика России в связи с начинавшимся экономическим развалом, военной усталостью и другими явлениями. Многочисленные скандалы при дворе, усилившееся влияние Распутина и назначение Штюрмера премьер-министром усилили недоверие, и в январе 1917 года меня часто спрашивали, действительно ли Россия желает заключить сепаратный мир с Германией?»4
Информация о возможных политических потрясениях в России дошла и до ее противников. По свидетельству А. В. Неклюдова, русского посла в Швеции, в начале 1917 г. его посетил болгарский дипломат Ризов с целью зондажа на предмет возможного заключения мира. Ризов имел репутацию русофила, во всяком случае, до начала балканских войн5. На отказ Неклюдова обсуждать подобную тему его болгарский коллега заявил: «Я вижу, что Вы не хотите ни обратить внимание на то, что я сказал Вам, ни говорить со мной открыто. Но через месяц, в крайнем случае через полтора месяца произойдут события, после которых, я уверен, русская сторона будет более
расположена к разговору с нами (подчеркнуто мной. – А. О.). Может быть, тогда Вы захотите увидеть меня снова»6.
15 ноября 1916 г. в здании Министерства иностранных дел Франции начала работу союзническая конференция. Перед ее началом Д. Ллойд-Джордж подал лорду Г Асквиту меморандум, в сокращенном виде доведенный до сведения участников конференции. В нем, в частности, говорилось: «Мы предлагаем, чтобы ответственные военные и политические руководители четырех великих союзных держав впервые с начала войны встретились и обсудили положение с тем, чтобы наметить политику и стратегический план войны. Ответственные руководители центральных держав и их союзников все время встречаются для обсуждения планов, выработки новых и пересмотра старых. Подлинные военные руководители России ни разу не имели случая в течение хотя бы пяти минут переговорить с военными Запада… Я не считаю обсуждение русского вопроса с генералом Жилинским, или даже с генералом Палицыным обменом мнений между Востоком и Западом. История посмеется над нами за то, что мы не позаботились о том, чтобы настоять на свидании военных и политических руководителей различных фронтов в течение трех кампаний»7.
Логика Ллойд-Джорджа была простой: в России есть два человека, которые решают все – император и генерал М. В. Алексеев. Раз они не могут приехать во Францию, союзники должны приехать к ним сами. Именно в начале 1917 г. возникла реальная возможность договориться с союзниками по вопросу о направлении комбинированного удара Антанты и об увеличении военных поставок для летнего наступления русской армии на Юго-Западном фронте. В конце декабря 1916 г. произошли серьезные изменения в руководстве Англии и Франции: правительство Г. Асквита пало, премьер-министром нового правительства стал Д. Ллойд-Джордж, один из ярых сторонников перенесения главного удара на Балканы, и подал в отставку маршал Ж. Жоффр, замещенный генералом Р. Нивеллем. Союзники вплотную подошли к реальной возможности сделать выводы из совершенных ошибок. В качестве цели будущего совместного наступления все чаще называлась Болгария.
Этому должна была помочь конференция в Петрограде. Новому английскому премьеру необходимо было сделать правильный вывод о сложившейся в России ситуации. Это было тем более важно, что конференция должна была решить и вопрос о размерах новых военных поставок, а в Лондоне уже открыто говорили о неминуемости революции в России. Британское общественное мнение уже привыкло рассматривать свою страну в качестве благодетеля, а на Россию смотрело как на просителя8. Его возможности должны были быть проверены. Для этой миссии Ллойд-Джордж выбрал консерватора – лорда Альфреда Милнера.
Выбор определили деловые качества и партийная принадлежность (в Англии вообще предпочитали посылать в Россию для официальных переговоров консерваторов). Отметив то, что Милнер был плохим оратором, Ллойд-Джордж дал следующую оценку человеку, поставленному им во главе британской делегации: «У него не было также и необычайной силы анализа, отличавшей Бальфура, или того дара полемики, которым в совершенстве владел Бонар Лоу, но Милнер превосходил их всех силой творческой мысли и богатством идей… Милнер был неустрашим; он никогда не боялся сделать предложение или присоединиться к предложению других только потому, что оно было слишком оригинальным и могло задеть какие-либо партийные или профессиональные предрассудки»9. Это качество, очевидно, было определяющим в выборе Ллойд-Джорджа. Кроме того, Милнер был близок к Ллойд-Джорджу и в другом, очень важном вопросе: он, как и премьер, не верил в успех наступательной политики на Западном фронте и возлагал большие надежды на перспективы договоренности с Россией10. Милнеру должен был помочь генерал Генри Вильсон, посещавший до войны Россию и знавший императрицу Александру Федоровну еще по Дармштадту11.
В полночь 21 января 1917 г. группа из 50 английских, французских и итальянских представителей (союзническая миссия на будущей конференции) отплыла из порта Обан на пароходе «Kildonan Castle» в сопровождении двух эсминцев. После Шетландских островов их заменил крейсер «Duke of Edinburgh». Столь жесткие меры были вызваны ростом активности германских подводных лодок12 и опасением повторения судьбы крейсера «Hampshire», на котором погиб отправлявшийся в Россию военный министр лорд Китченер (это была первая попытка наладить утерянный после отставки Николая Николаевича (младшего) с поста Верховного главнокомандующего личный контакт между военным и политическим руководством двух стран)13. Кроме английской делегации, которую возглавляли Милнер и генерал Г Вильсон, в состав миссии входили французская делегация под началом П. Думера (бывшего премьер-министра, в это время – министра колоний) и генерала Н. Кастельно и итальянская во главе с министром без портфеля В. Шалоя, маркизом А. Карлотти (итальянским послом в России) и генералом графом Л. Руджери (бывшим военным агентом в России). Итальянцы и французы считались сторонниками союза с Россией, а Руджери был даже женат на русской14.
На пароходе главы союзнических делегаций провели совещание. Выступивший на нем Генри Вильсон заявил, что он категорически против плана комбинированного удара по Болгарии, ссылаясь на решение, принятое конференцией в Шантильи. Что же касается проблемы с оружием и боеприпасами, то Вильсон имел полномочия на разрешение поставок, однако, по его словам, готов был использовать его только после того, как убедится в способности и желании русских продолжать войну15. Последние слова, как мне представляется, были весьма важными. Британские военные исходили из расчетов, что союзники имеют пять солдат против каждых трех, которых могли выставить центральные державы. Следовательно, они могли потратить четырех солдат на уничтожение трех неприятельских и тем обеспечить победу