Еще недавно привычных и верных лошадей окончательно заменят десятки тысяч автомобилей, от легких разведывательных машин до американских многоосных тяжелых грузовиков.
Даже небо принесет немцам смерть. Легкие бомбардировщики де Хэвиленда и Бреге разбомбят штабы, склады, узлы дорог и резервы. Бронированные штурмовики, оживленные гением молодого инженера-хоккеиста,[14] повиснут над полем боя, расчищая дорогу пехоте и терроризируя противотанковые батареи. Самолеты также сбросят прорвавшимся частям патроны и еду. К операции привлекаются свыше трех тысяч самолетов, планируется одновременное введение в бой сотен машин и бомбометание, исчисляемое десятками тонн в день.
После прорыва укрепленной полосы тяжелой артиллерией и штурмовыми частями в бой вступит второй атакующий эшелон. Вслед за танками по изрытой воронками и траншеями земле пройдут вездеходные машины — не менее десяти на километр фронта. Они понесут специальные мостики, чтобы облегчить путь обычным грузовикам, идущими позади. Слава богу, теперь легкие подвижные тракторы, которыми так восхищался еще год назад генерал Фуллер, имеются в достатке. Они доставят прямо в пекло боя топливо и боеприпасы, эвакуируют подбитые танки.
Флот планирует отвлекающую операцию, при удаче они выбросят германские войска с клочка еще удерживаемого ими бельгийского побережья, наконец-то избавившись от кошмара кайзеровских субмарин. Кроме того, американцы намерены испытать судьбу с самоубийственной авантюрой — десантом с… воздуха. Тысяча специально переоборудованных тяжелых «Хендли Пейджей» и «Де Хэвилендов» при поддержке истребителей и штурмовиков сбросят в ближний немецкий тыл отряд невиданной численности — почти двенадцать тысяч человек, больше двух тысяч одних пулеметов — для отсечения немецких резервов.
Замысел, конечно, дерзкий до безумия, но вдруг что-нибудь да получится?
Объединенный всесокрушающий удар пятью союзными армиями — британской, двумя французскими и двумя американскими — позволит наконец достичь уверенного прорыва обороны немцев и развить наступление до полной победы.
Более никаких «живых волн» с винтовками на плече, косимых парой пулеметов, и захлебывающихся в грязи танков, пришло время торжества новейшей техники и взаимодействия родов войск.
И эта безумная война наконец закончится…
— Можем ли мы быть уверены, что немцы не осведомлены относительно наших планов? — уточнил премьер.
— К сожалению, это весьма сомнительно, — честно ответил фельдмаршал. — Они, безусловно, знают, что будет удар, его неизбежность продиктована самим характером противостояния. Но они почти наверняка не знают — где. Конфигурация линии фронта не позволяет определить стратегически важный участок, на который мы будем вынуждены перенести все свои усилия. Фактически, принимая во внимание наши меры по соблюдению секретности и маскировки, единственный путь для них — раскрыть наши намерения через воздушную разведку. Однако мы должны поблагодарить Сопвича, Мартина, Хэндесайда и наших славных авиаторов, которые закрыли небо для бошей. Они уже давно не осмеливаются на глубокую разведку.
— И все-таки я в сомнениях, — неожиданно признался Ллойд Джордж. — Разумеется, сейчас уже поздно перекраивать образ действий, но все же… Не был ли план «глубокого прорыва» генерала Фуллера более эффективным?
— Это очень хороший план, — спокойно и без паузы ответил военный политику. — У него есть лишь один недостаток… — Он на мгновение умолк, подыскивая наиболее адекватную формулировку.
Премьер вежливо приподнял бровь, ожидая ответа.
— Это прекрасный план, — повторил Хейг. — Но это план будущей войны. Для той же, что мы ведем сейчас, стратегия «глубокого прорыва» непосильна. У нас нет для нее достаточного количества нужной техники, автомобильного транспорта и главное — надлежащего управления. Единое командование работает гораздо лучше, чем могло бы, но гораздо хуже, чем хотелось бы. Маршал Фош[15] искренне считает, что каждый, кто не держит в руках «Шоша» или «Лебеля», относится к вспомогательному персоналу великой французской армии. А мистер Першинг, как и положено янки, желает победить всех в одиночку и отплатить немцам за потери минувшего года. «Глубокий» моторизованный удар по вражеским штабам захлебнется в первые же два-три дня из-за технических потерь и несогласованности действий. «Змеи» Джонсона и «кегрессы»[16] до сих пор не оправдывают надежд. Не стоит соревноваться с немцами, играя в тактическую гениальность, следует воспользоваться нашими традиционными козырями.
— Вы все-таки верите в то, что наши батальоны по-прежнему больше немецких? — с усмешкой спросил премьер.
— Безусловно, — церемонно ответил фельдмаршал. — Позвольте вопрос: к чему этот разговор? Механизм одобрен, организован, взведен и запущен, менять что-либо поздно. Что мы, собственно, обсуждаем?
Хейг хотел было закончить напоминанием того, что в преддверии грядущей операции его время крайне ценно и никак не может тратиться на пустые разговоры ни о чем, но решил, что это было бы излишним. Впрочем, старый опытный политик Джордж отчетливо прочитал невысказанное замечание командующего в складках на его высоком лбу и сардонической улыбке под пышными усами.
Премьер присел в соседнее кресло и пригладил пышный складчатый галстук, собираясь с мыслями.
— Видите ли, друг мой… — заговорил он, неожиданно понизив голос, так, словно действительно обращался к старому доброму товарищу, которым Хейг, сколько помнил себя, премьеру не был. — Я думаю, мои колебания простительны, учитывая важность момента. И прежде чем… механизм… сработает, я хочу убедиться, что вы понимаете уровень ставок. Что больше не будет ни ошибок, ни тем более провала.
Хейг открыл было рот, чтобы уже прямо, по-солдатски высказать все, что он думал относительно этой пустой беседы, но премьер продолжал речь так, словно не замечал собеседника, и фельдмаршал поневоле промолчал.
— Видите ли, друг мой, — повторил Ллойд Джордж. — Вам следует по-настоящему проникнуться катастрофичностью происходящего. Наша империя трещит по швам, за Каналом еще хуже. Не говоря уже об Италии. Мы с Клемансо раз за разом спасали положение, не останавливаясь ни перед чем, мы расстреливали артиллерией мятежные полки и громили броневиками бунтующие кварталы, мы не остановились перед введением фактической диктатуры и сажали в тюрьму даже министров. После прошлогодней катастрофы положение снова удалось удержать, но Британия и Франция, локомотивы Антанты, повисли на самом краю, где и балансируют в неустойчивом равновесии.
Легким движением руки премьер оборвал фельдмаршала, снова порывающегося что-то сказать.
— Да, вы скажете, что дисциплина восстановлена, армия готова к сражениям, новейшая техника щедрым потоком хлынула в войска. Но это лишь одна сторона медали. Оборотная же заключается в том, что наша экономика работает на пределе возможностей. Фунт чудовищно обесценился, с начала войны только внутренний долг вырос с шестисот пятидесяти миллионов до семи с половиной миллиардов. Цены на основные гражданские товары поднялись в пять раз, и это только по официальной статистике, в целом жизнь рядового британца подорожала почти в семь раз, а по отдельным пунктам и во все десять. И это еще не все «счета от мясника»,[17] которые они должны оплачивать.
Ллойд Джордж сделал паузу и потер лоб, словно разогревая мысли. Хейг внимательно слушал, ему неожиданно расхотелось дискутировать о пользе своего времени.
— На днях в Индии произошла бойня, — по-прежнему негромко продолжал политик. — Бригадный генерал расстрелял не то тысячу, не то полторы тысячи митингующих — полсотни солдат и два броневика по его приказу стреляли, пока не кончились патроны.[18] Наши индийские колонии и без того волнуются, теперь же мы имеем все шансы получить второй Мирут.[19] С четырнадцатого года бушует Ирландия, мы раздавили Пасхальное восстание в Дублине, но даже сейчас там льется кровь, и одному Господу известно, когда и чем все это кончится. Доминионы открыто вопрошают, во имя чего гибнут их лучшие люди. И мне нечего им ответить. Выпускники Итона и Хэрроу сгнили в грязи Фландрии.
Дождь уже не стучал в окно отдельными каплями, а порывисто хлестал водяными потоками. Сумерки сгустились, словно утро действительно неким волшебным образом обратилось в поздний вечер.
«Танкистам придется тяжко, техника не пройдет через грязь», — вновь подумал Хейг, и эта мысль, войдя в унисон со словами Ллойд Джорджа, отдалась душевным холодком.
— Я, как премьер-министр Соединенного Королевства, говорю вам — мы на краю пропасти, — говорил диктатор. — Все, что армия получила и получит, — это последнее, что мы смогли выжать из объединенной мощи Антанты и Британии. Дуглас… — Он склонился к фельдмаршалу. — Я не стану говорить вам, что вы должны победить. Я скажу лишь, что если… если вы не добьетесь победы, нам придется идти на мирное соглашение.
Хейг резко вздернул подбородок и даже приподнялся, будто готовясь сорваться с места.
— Никогда!.. — рявкнул он. — Никогда я…
— Мирное соглашение, — отчеканил премьер, буравя военного прямым жестким взглядом. — Потому что, даже если боши просто отобьются, у нас больше нет денег и тем более людей, чтобы воевать дальше. Если мы не победим сейчас, нам некем будет восполнить потери. Империя уже не просто грандиозный должник, мы фактические банкроты! Еще полгода войны — и экономика рухнет, армию придется отправлять на подавление массовых восстаний уже в самой метрополии, а Ист-Энд станет вторым Дублином. Вас ничему не научил опыт русских? А как вы думаете, почему мы отказали в помощи их антибольшевистскому движению? Нам ведь так нужен был русский фронт! Потому что Россия требует миллион солдат для интервенции и миллион фунтов в день для снаряжения этого их «белого движения». Вы понимаете — в день!