3 Красная армия была многочисленной и хорошо оснащенной, и у Советского Союза были огромные естественные ресурсы. С Россией на своей стороне англо-французы без всякого сомнения нанесли бы поражение нацистской Германии. Без России они оказывались перед лицом смертельной опасности. Как же могли французское и английское правительства упустить последний шанс предотвратить катастрофу?
1 сентября нацистская Германия вторглась в Польшу, двумя днями позже Британия и Франция объявили ей войну. Британские доминионы вскоре последовали примеру Лондона. Топкие нити, которые удерживали европейские державы от соскальзывания в войну, внезапно оборвались. «Надежды на благоразумие растаяли», как сказал В. X. Оден; завыли противовоздушные сирены и на мрачноватый, ненадежный полумир 30-х упали черные завесы светомаскировки. В Европу вновь, всего лишь через двадцать лет после окончания последней войны с Германией, пришла война. Как это могло случиться? «Невыразимый запах смерти корежит сентябрьскую ночь», — продолжается оденовский стих. Но 1939-й был только началом катаклизма, в котором сгинули ужасной, бесполезной смертью десятки миллионов. Были забыты гуманизм, культура, милосердие. Эта война переросла во вселенскую схватку, в которой добро противостояло абсолютному злу. «За тех, кто уже мертв и за тех, кто будет следующим!» — такие тосты выкрикивали в пабах пилоты королевских военно-воздушных сил.
Редко цели конфликта бывали столь ясно очерчены, хотя временами некоторые не видели смысла в таких ясно выраженных условиях. После разгрома Польши война в Европе стала бутафорской. Нудная война, называли ее другие, и это тоже не вносило ясности в ее крестоносные цели. Естественно, когда вы стреляете в противника, он вам отвечает. Но Франция и Британия были не готовы к настоящим военным действиям и не желали их провоцировать. В конце ноября 1939 года схватка внезапно разгорелась на периферии, когда Советский Союз атаковал Финляндию и началось то, что оказалось короткой, но кровопролитной Финской войной. Консерваторы во Франции и Британии были полны решимости помочь Финляндии, некоторые призывали даже к войне с Советским Союзом. Казалось, что с Красной армией легко будет справиться, она была целью гораздо более привлекательной, чем грозный нацистский вермахт. Перспектива схватки с коммунистами воодушевляла англо-французских консерваторов, война же с нацистской Германией наполняла многих из них сомнениями, беспокойством и страхом.
Для многих британских тори и французских консерваторов кооперация с Советским Союзом никогда не была приемлемой альтернативой. До 1939 года фашизм или нацизм не воспринимались как абсолютное зло, хотя такая форма правления и пользовалась дурной репутацией. Наоборот, фашизм был эффективным оружием против коммунизма и социализма, барьером для экспансии большевизма за пределы Советского Союза. Русская революция 1917 года на какое-то время потрясла основы европейского капитализма. В 1919 году большевики объявили о создании коммунистического интернационала, Коминтерна, и его целью провозгласили осуществление мировой социалистической революции. Современный Запад рассудил и ответил на это таким образом: на предвыборных плакатах правых партий и на первых страницах газет появились смуглолицые большевистские террористы, сжимающие в кривых, окровавленных зубах ножи, готовые на классовый передел и убийство. Большевики угрожали европейской цивилизации, убивали невинных, насиловали и угоняли в рабство женщин, попирали все на своем безжалостном, бесчеловечном стремлении к коммунизму. Индивидуальность, собственность, благосостояние, свобода — все это грозило исчезнуть под большевистским ножом. Советская национализация частных капиталовложений в 1918 году и денонсация царских иностранных долгов, которые исчислялись миллиардами, ударили в самое сердце капитализма.
Угроза была столь серьезна, что союзные силы взяли Советскую Россию в блокаду, наладили тайные связи с ее внутренними врагами и послали войска, чтобы остановить большевистскую опасность. У союзников не было сил подавить революцию, но они никогда с нею не смирились, злоба и страх сохранялись и через много лет после того, как большевики победили. Французы и англичане до 1924 года отказывали советскому правительству в официальном признании, сначала вообще отказывались торговать с ним, а потом предоставлять кредиты. С их точки зрения такая позиция была вполне разумна, ведь большевики так и не признали государственных долгов России. Почему мы должны давать большевикам еще какие-то деньги, говорили западные финансисты, если они не хотят расплачиваться за старые долги России? Потому что это выгодно, отвечали советские торговые представители, и старались доказать это. Это может удивить, но большевики оказались неплохими бизнесменами, и советско-западная торговля мало-помалу развивалась. Несмотря на все препятствия советские дипломаты пытались построить на этом фундаменте если не нормальные, то по крайней мере корректные политические отношения. Лидер большевиков, Владимир Ильич Ленин называл такую политику «мирным сосуществованием». Ей было нелегко следовать, ибо пока советские дипломаты трудились ради развития торговли и корректных отношений с Западом, Коминтерн продолжал трубить во все рога о мировой революции. Правда, действия Коминтерна были неэффективными и откровенно дилетантскими, но они раздражали и пугали западные правительства, впрочем как и советских дипломатов, потому что Коминтерн сводил на нет все их прагматические усилия по сближению с Западом.
Таким образом, большинство советских дипломатических инициатив не достигало цели, хотя торговля продолжала развиваться. В 1927 году произошел разрыв англо-советских дипломатических отношений, а чуть позже были почти разорваны отношения и с Францией. Потом наступило некоторое улучшение и в 1929 году Британия восстановила дипломатические отношения. Но старая вражда осталась, мучил и жег страх перед социализмом. Временами поднималась на щит и использовалась красная угроза: в 1924 году английскими консерваторами во время предвыборной кампании, в 1919, 1928 и 1936 годах во Франции. В Соединенных Штатах красная угроза тоже служила верой и правдой. Кроме того, американское правительство после 1919 года совсем отошло от европейской политики и до 1933 года вообще отказывалось признавать Советский Союз. В период между войнами главными антагонистами Советского Союза на Западе были Франция и Англия.
Читатели могут задать вопрос, что общего между вышесказанным и 1939 годом, а также началом Второй мировой войны. Большинство историков ассоциируют холодную войну с периодом после 1945 года и с великой борьбой за гегемонию между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Всем известными составляющими послевоенной холодной войны стали красная угроза и красные, сдерживание, мирное сосуществование, предвыборные кампании под знаком антикоммунизма и нагнетание страха. Но ведь в этих бросающихся в глаза чертах холодной войны не было ничего нового. Они были обычны и популярны уже в период между войнами и самым фундаментальным образом влияли на формирование европейской внешней политики. Межвоенный антикоммунизм стал серьезным препятствием для достижения англо-французской и европейской безопасности, особенно в 30-е годы. Кто был «врагом номер один», кто был главной угрозой европейскому миру — Германия или Советский Союз?
Политики и государственные деятели регулярно задавались этим вопросом в годы между войнами. Франция, которая, не имея Ла-Манша, чтобы защитить себя, была стратегически наиболее уязвима и понесла бы в еще одной войне с Германией наиболее тяжелые потери. Сама география принудила Францию стать перед этим кардинальным вопросом раньше других. Уже в начале 20-х годов центристская радикальная партия, в особенности, один из ее лидеров Эдуард Эррио, выступали за более тесные взаимоотношения с Советским Союзом, чтобы восстановить баланс европейских сил и обуздать набирающую силу Германию. На первый взгляд невозможно понять, с чего бы это Эррио делаться сторонником франко-советского сближения. Он находился в самом центре французской политики; буржуазный, добродушный, эпикуреец до мозга костей, мэр Лиона и лидер радикальной партии в палате депутатов. Едва ли похож на сурового каменноликого упрямца, готового рисковать своей комфортабельной жизнью и политической репутацией, оправдывая прошлые обиды, нанесенные большевиками и выступая в конечном счете за тесное франко-советское сотрудничество. Просто с его точки зрения было важно возобновить хорошие отношения с Россией. До 1914 года Франция была союзницей царской России, и этот альянс сыграл очень важную роль, позволив Франции успешно сдерживать германские армии на начальном этапе Первой мировой войны. С точки зрения Эррио восстановление добрых франко-советских отношений было вообще жизненно важно для французской безопасности. Для Франции не должно быть разницы, какой царь в России — красный или белый. Эррио был не одинок в пропаганде таких взглядов, и разделяли их не только политический центр и левые. Среди консерваторов тоже были сторонники такой линии.
Сначала приход Гитлера к власти в январе 1933 года дал ответы на некоторые из вопросов о том, кто теперь являлся большей угрозой для европейского мира и безопасности. В 1933 году Советский Союз, который поддерживал очень деловые, если не сердечные отношения с постверсальской веймарской Германией, пересмотрел свою внешнюю политику. При Литвинове советское правительство возобновило усилия по улучшению отношений с Западом. В 20-е годы Литвинов был заместителем наркома, а в 1930 году стал наркомом иностранных дел. Это был старый большевик, который бегал с царской каторги, выпускал нелегальные газеты, закупал оружие и отмывал нелегальные большевистские деньги. Он десять лет провел в английской эмиграции, женился на англичанке, прекрасно знал Запад и говорил на нескольких европейских языках. Как бы противореча западным карикатурам, изображавшим звероподобного, похожего на убийцу большевика, Литвинов был круглолицым, небольшого роста человеком, даже можно сказать коротышкой с обаятельной, неотразимой улыбкой и прекрасно развитым чувством юмора. Среди своих товарищей его любовно называли Папаша. Но в делах государства он был твердым, беспристрастным мастером переговоров, демонстрирующим острый ум и еще более острый язык, при этом гибким, готовым к сделке и компромиссу, если это служило интересам его страны. Он старался держаться в стороне от советской внутренней политики, что — в сочетании с везением — наверное и спасло его от сталинских чисток, и ненавидел Коминтерн, который постоянно вмешивался в его налаженные отношения с Западом. Его