феломыслие (мыслефелония) мысль стоит на втором месте, тогда как в слове мыслепол (Мыслеполиция) оно на первом, а слово полиция сокращено до одного слога. Учитывая большую сложность сохранения благозвучия, отклонения от общих правил встречались в Лексиконе B чаще, чем в Лексиконе A. Например, прилагательными от слов Миниправ, Минимир и Минилюб были, соответственно, Миниправный, Минимирный и Минилюбный, просто потому, что — правый, — мирный и — любый имели несколько нелепое звучание. Впрочем, все слова B принципиально могли склогаться — и склогались в обычной манере.
Некоторые слова B несли такие оттенки смысла, которые едва ли можно было уловить, не освоив в полной мере новояз. Взять, к примеру, такое типичное предложение из передовицы «Таймс», как: «Старомыслы не нутрят Ангсоц». Наиболее емкий вариант, в который это можно развернуть на староязе, будет таким: «Те, чье мышление сформировалось до Революции, не могут в полной мере прочувствовать принципы английского социализма». Но этот перевод неадекватен. Прежде всего, чтобы постичь все значение приведенного здесь предложения на новоязе, требуется иметь ясное представление, что же такое Ангсоц. К тому же только человек, по-настоящему укорененный в Ангсоце, мог бы оценить всю мощь слова нутрить, означавшего слепое восторженное приятие, с трудом вообразимое сегодня; как и смысл слова старомысл, неотделимого от таких понятий, как порок и декаданс. Но особая роль отдельных слов новояза, таких как старомысл, состояла не столько в выражении значений, сколько в их уничтожении. Значения этих немногочисленных слов расширялись настолько, что включали в себя целые наборы понятий — это позволяло охватить должным образом все смыслы одним всеобъемлющим термином, а затем отбросить их и забыть. Величайшей трудностью, с которой сталкивались составители Словаря новояза, было не изобретение новых слов, а определение их значения с целью решить, отмену каких групп слов оправдывает их существование.
Как мы уже видели на примере слова свободный, слова, имевшие когда-то еретическое значение, иногда сохранялись из соображений удобства, но прежде очищались от нежелательных значений. Множество слов — в их числе честь, справедливость, мораль, интернационализм, демократия, наука и религия — просто перестали существовать. Их покрывали несколько обобщающих слов, тем самым оправдывая их отмену. Например, все слова, группировавшиеся вокруг понятий свободы и равенства, выражались одним словом мыслефелония, а слова, группировавшиеся вокруг понятий объективности и рационализма, содержались в одном слове старомысл. Более высокая точность была нежелательна. Член Партии по своим воззрениям напоминал древнего еврея, знавшего, не вдаваясь в детали, что все нации, кроме его собственной, превозносили «ложных богов». Ему не нужно было знать, что эти боги назывались Ваал, Осирис, Молох, Астарта и т. п.; чем меньше он знал о них, тем крепче, по всей вероятности, была его правоверность. Он знал Иегову и заветы Иеговы, из которых следовало, что все другие боги, с другими именами и атрибутами, являлись ложными. Примерно так же член Партии знал, в чем состояло примерное поведение, но крайне смутно, лишь в общих чертах представлял, какие отклонения от него возможны. Например, его сексуальная жизнь всецело регулировалась двумя словами новояза: сексфелония (сексуальная безнравственность) и хоросекс (целомудрие). Сексфелония охватывала все возможные нарушения в сексуальной сфере, как то: распущенность, неверность, гомосексуальность и прочие извращения, а также обычное совокупление, но практикуемое как самоцель. Незачем было перечислять их по отдельности, поскольку все они были равно преступны и все принципиально карались смертью. В лексиконе C, состоявшем из научных и технических слов, могла возникать необходимость давать специальные названия некоторым сексуальным отклонениям, но рядовому гражданину они были ни к чему. Он знал, что значит хоросекс, то есть обычное совокупление между мужем и женой с единственной целью зачатия детей и без физического удовольствия со стороны женщины; все прочее причислялось к сексфелонии. В новоязе редко удавалось проследить еретическую мысль дальше самой идеи, что она еретична; за этой чертой отсутствовали нужные слова.
Ни одно слово в Лексиконе B не было идеологически нейтральным. Огромное множество составляли эвфемизмы. Например, такие слова, как лаград (лагерь радости, он же каторжный лагерь) или Минимир (Министерство мира, оно же Министерство войны), означали свою почти полную противоположность. С другой стороны, некоторые слова отражали откровенное и презрительное понимание подлинной природы общества Океании. Возьмем для примера слово пролпит, обозначавшее грубые развлечения и псевдоновости, которыми Партия питала массы. Другие слова опять-таки были двусмысленны: с «хорошим» оттенком применительно к Партии и с «плохим» применительно к ее врагам. Кроме того, существовало множество слов, которые на первый взгляд казались простыми сокращениями. Они получили идеологическую окраску не по смыслу, а по своей структуре.
Насколько это было достижимо, все, что имело или могло иметь хоть сколь-нибудь политическое значение, входило в Лексикон B. Названия всех организаций, сообществ, доктрин, стран, институтов и общественных зданий неукоснительно составлялись по знакомой схеме, бравшей за основу одно легко произносимое и как можно более короткое слово, сохраняя связь с исходным словосочетанием. Например, Отдел документации Министерства правды, в котором работал Уинстон Смит, назывался докот; Художественный отдел — худот; Отдел телепрограмм — телот и т. д. Это делалось не только из соображений краткости. Даже в первые десятилетия двадцатого века политическую речь отличали, в числе прочего, спрессованные слова и выражения. Следует также отметить, что наиболее отчетливо тенденция к использованию подобных сокращений проявилась в тоталитарных странах и организациях. Возьмем для примера такие слова, как наци, гестапо, коминтерн, инпрекорр, агитпроп. Первое время практика носила инстинктивный характер, но в новоязе она применялась целенаправленно. Было установлено, что такое сокращение названия сужает и неуловимо меняет его значение, заодно обрезая большую часть ассоциативных связей, неизбежных в ином случае. Например, слова коммунистический интернационал вызывают в сознании мозаику из образов всеобщего человеческого братства, красных флагов, баррикад, Карла Маркса и Парижской коммуны. Тогда как слово коминтерн отсылает лишь к крепко спаянной организации с четко обозначенной доктриной. Образ этого слова почти столь же однозначен и ограничен в использовании, как в случае слов стул или стол. Слово коминтерн почти не требует работы мысли, тогда как словосочетание коммунистический интернационал заставляет хотя бы на миг задуматься. Подобным же образом, ассоциации от слова Миниправ малочисленней и легче контролируются, чем те, что вызывает Министерство правды. В этом проявляется не только склонность сокращать все, что только можно, но и почти чрезмерная забота о легкости произношения.
В новоязе соображение благозвучия уступает лишь смысловой точности. Грамматическое единообразие приносилось в жертву при всякой необходимости. И не без основания, ведь политические цели требуют в первую очередь краткости и ясности, чтобы слова произносились быстро и не смущали говорящих оттенками смысла. Поэтому единообразие большей части слов Лексикона B только прибавляло им значимости. Почти неизбежно эти слова — хоромысл, Минимир, пролпит, сексфелония, лаград, Ангсоц, нутрить, мыслепол и бессчетное множество других — отличались краткостью, а ударение почти всегда падало на первый и последний слог. Все это побуждало говорить скороговоркой, отрывисто и монотонно. Как раз это и требовалось. Задача новояза заключалась в том, чтобы речь по возможности не зависела от сознания, а в особенности речь на любую тему с идеологическим подтекстом. В повседневной жизни само собой хотя бы иногда требуется думать, прежде чем что-то сказать, но если к члену Партии обращались с вопросом политического или этического свойства, он должен был выдавать правильные суждения автоматически, как пулемет — пули. Партийцев этому обучали, а новояз предоставлял почти безотказный инструментарий. Словесная текстура, грубая на слух и нарочито корявая в согласии с духом Ангсоца, еще более тому способствовала.
Как и то обстоятельство, что выбор слов был крайне невелик. Скудный по сравнению с нашим словарный запас новояза постоянно сокращался. В самом деле, новояз отличался от большинства других языков уменьшением, а не увеличением словарного запаса с каждым годом. Каждое сокращение становилось достижением, поскольку чем меньше выбор слов, тем меньше искушение задумываться. Конечная цель состояла в том, чтобы членораздельная речь возникала в гортани, минуя высшие нервные центры. Эта цель откровенно признавалась в новоязовском слове гусояз, означающем «гогочущий, как гусь». Как и многие слова Лексикона B, гусояз имел двусмысленное значение. Если гусоязили в правоверном смысле, это было не чем иным, как похвалой, и когда «Таймс» называла партийного оратора дубльплюсхор гусоязом, она тем самым делала ему лестный комплимент.
Лексикон C. Лексикон C был вспомогательным и целиком состоял из научных и технических терминов. Они напоминали сегодняшние научные термины и образовывались от тех же корней, но на них налагались обычные смысловые ограничения, отсекавшие нежелательные значения. Грамматически они подчинялись тем же правилам, что и слова двух других лексиконов. Очень немногие слова C имели хождение в повседневной или политической речи. Любой научный работник или технолог мог найти все нужные ему слова в особом перечне, посвященном его специальности, но ему редко удавалось обнаружить обрывки слов из других списков. Лишь очень немногие слова встречались во всех перечнях, и не было лексикона, определявшего функцию науки в качестве мировоззрения или метода мышления безотносительно отдельных отраслей. Более того, в новоязе не было самого слова «наука», а все его возможные значения должным образом выражались словом