Я надел шлем, всунул левое предплечье в петли тяжелого деревянного щита, поднял его и вытащил Вздох Змея из выстланных овчиной ножен.
Теперь меч не пел. Он вопил.
– Убить! – закричал я. – Убить, убить, убить!
И весла вонзались в воду в такт моим крикам.
Впереди вражеский корабль быстро поворачивался, и запаниковавшие люди на нем пропускали гребки. Враги кричали, искали свои щиты, перебирались через скамьи, на которых несколько человек все еще пытались грести. Женщины вопили, когда воины натыкались на них.
– Гребите! – закричал Ралла.
Наш безымянный корабль ворвался в течение, а вражеский понесло нам навстречу. Его голова чудовища имела язык, выкрашенный красной краской, и зубы, похожие на кинжалы.
– Давай! – закричал я Сердику, и тот швырнул привязанный к цепи крюк, который вцепился в нос вражеского корабля.
Сердик потянул за цепь, чтобы крюк глубже вонзился в дерево, и подтащил чужое судно ближе.
– А теперь убивайте! – закричал я и перепрыгнул через брешь, разделяющую суда.
О, веселье быть молодым! Быть двадцативосьмилетним, быть сильным, быть властелином войны!
Теперь все это ушло, остались лишь воспоминания, да и они угасают. Но веселье прочно запечатлелось в моей памяти.
Вздох Змея нанес первый удар – рубящий удар назад. Я нанес его, приземлившись на носовой площадке чужого корабля, где один из викингов пытался отцепить абордажный крюк. Вздох Змея так быстро рубанул этого человека по горлу, что почти отделил голову от туловища. Голова откинулась назад, кровь казалась очень яркой в свете зимнего дня… Кровь, забрызгавшая мое лицо.
Я был смертью, явившейся поутру, окровавленной смертью в кольчуге, в увенчанном волчьей головой шлеме.
Теперь я стар. Зрение мое угасает, мышцы стали слабыми, я с трудом мочусь, и кости мои ноют. Сидя на солнышке, я засыпаю – и просыпаюсь усталым. Но я помню те сражения, те прежние бои.
Моя последняя жена, глупая ханжа, вечно скулит, вздрагивает, когда я рассказываю свои истории, но что еще остается старику, кроме как рассказывать истории? Один раз она запротестовала, говоря, что не желает знать об откидывающихся назад в ярких брызгах крови полуотрубленных головах, – но как еще можно подготовить молодежь к тем битвам, которые им предстоят?
Я сражался всю жизнь. Такова моя судьба, такова судьба нас всех. Альфред хотел мира, но мир не давался ему в руки, и приходили датчане, приходили норвежцы, поэтому ему оставалось только сражаться. А когда Альфред умер, его королевство было уже могущественным, но пришло еще больше датчан, еще больше норвежцев, и в придачу явились бритты из Уэльса, а с севера доносился вой ско́ттов. Так что еще мог сделать мужчина, кроме как сражаться за свою землю, свою семью, свой дом и свою страну?
Я гляжу на своих детей, на их детей и на детей их детей – и знаю, что им придется драться. И пока существует семья Утред, пока существует королевство на овеваемом ветрами острове, будет существовать и война. Поэтому мы не можем в страхе отшатываться от этой войны. Мы не может прятаться от ее жестокости, ее крови, вони, от ее зла и ее веселья, потому что война придет к нам, хотим мы того или нет.
Война – это судьба, а wyrd bið ful aræed. Судьбы не избежать.
Поэтому я рассказываю свои истории, чтобы дети моих детей знали, какова их судьба. Моя жена хнычет, но я заставляю ее слушать. Я рассказываю, как наш корабль врезался в борт вражеского судна, как толчок развернул нос корабля противника в сторону южного берега.
Именно это и было мне нужно, и Ралла мастерски этого добился. Теперь он вел свой корабль так, что его борт скреб по вражескому борту, и наш натиск ломал весла датчан. А мои люди тем временем уже прыгали на борт чужого корабля, размахивая мечами и топорами.
Я пошатнулся, нанеся свой первый удар, но убитый мной человек упал с площадки и помешал тем двоим, что пытались до меня добраться. Я прокричал боевой клич и прыгнул, чтобы встретить их лицом к лицу.
Вздох Змея нес смерть.
Он был отличным клинком – он и сейчас таков. Его выковал на севере кузнец-сакс, хорошо знавший свое дело. Кузнец взял несколько прутьев, четыре железных и три стальных, и, нагревая их и стуча по ним молотом, сработал из них длинный обоюдоострый клинок с листообразным острием. Четыре более мягких железных прута были скручены в огне, и их изгибы подарили клинку призрачный рисунок, похожий на завитки пламенного дыхания дракона. Вот почему Вздох Змея получил такое имя.
Человек с ощетиненной бородой замахнулся на меня топором, и, приняв топор на щит, я вонзил Вздох Змея ему в живот. Я неистово крутанул правой рукой, чтобы плоть и внутренности умирающего не вцепились в мой клинок, а потом выдернул меч, и кровь хлынула с новой силой. Я перебросил щит, в котором торчал топор, в другую сторону, и парировал удар меча.
Ситрик был рядом и вонзил свой короткий меч снизу вверх в пах нового атакующего. Раненый завопил.
Кажется, я что-то кричал. Теперь на борту оказывалось все больше и больше моих людей, с поблескивающими топорами и мечами. Дети плакали, женщины выли, викинги умирали.
Нос вражеского корабля повернулся к илистому берегу, в то время как корма поворачивалась в сторону реки, к тискам быстрого течения. Некоторые викинги, чувствуя, что погибнут, если останутся на корабле, выпрыгивали на берег; начиналась паника. Все больше и больше врагов прыгали за борт – и тут с запада появился Финан.
Над речными лугами курился легкий туман, над затянутыми льдом лужицами вились жемчужные пряди, и великолепные конники Финана ехали сквозь них. Они скакали двумя шеренгами, держа мечи, словно копья. Финан, мой беспощадный ирландец, знал свое дело: он направил первую шеренгу туда, где она галопом отрезала путь к спасению убегающим врагам, а вторая шеренга врезалась в противника. Потом Финан повернулся и повел своих людей убивать.
– Убейте их всех! – закричал я ему. – Убейте всех до последнего!
Ответом Финана была волна покрасневших от крови мечей.
Я увидел, как Клапа, мой огромный датчанин, пронзает врага копьем на мелководье. Райпер рубил мечом съежившегося человека. Меч Ситрика стал красным. Сердик размахивал топором, что-то бессвязно крича, – его клинок крушил и пронзал шлем датчанина, забрызгивая кровью и мозгами перепуганных пленников.
Думаю, я убил еще двоих, хотя помню это смутно. Зато помню совершенно ясно, как толкнул человека на палубу, сбил его с ног и, когда тот извернулся, чтобы оказаться ко мне лицом, вонзил Вздох Змея в его глотку и наблюдал, как исказилось лицо врага, как из крови, хлынувшей из-за почерневших зубов, высунулся язык.
Когда он умер, я оперся на меч и принялся наблюдать, как люди Финана развернули лошадей, чтобы вернуться к пойманным в ловушку врагам. Всадники рубили и полосовали, викинги вопили; некоторые из них пытались сдаться. Один юноша встал на колени на гребцовой скамье, бросив топор и щит, и умоляюще протянул ко мне руки.
– Подними топор, – сказал я ему по-датски.
– Господин… – начал было он.
– Подними! – перебил я. – И жди меня в пиршественном зале мертвых!
Он вооружился, после чего я позволил Вздоху Змея забрать его жизнь. Я сделал это быстро, оказав юноше милость тем, что вспорол ему горло одним быстрым полосующим ударом. Убивая его, я смотрел ему в глаза и увидел, как отлетает его душа. Потом перешагнул через дергающееся тело, которое соскользнуло со скамьи и рухнуло, окровавленное, на колени молодой женщины. Та начала истерически вопить.
– Замолкни! – крикнул я ей.
Я сердито посмотрел на остальных женщин и детей, сгрудившихся на днище, вопящих и плачущих. Переложив Вздох Змея в левую руку, я вцепился в ворот кольчуги умирающего и втянул его обратно на скамью.
Один ребенок не плакал. То был мальчик лет десяти, который молча смотрел на меня, разинув рот, – и я вспомнил себя в том же возрасте. Что видел этот мальчик? Он видел металлического человека, потому что я сражался, закрыв нащечники шлема. Так было хуже видно, зато я имел более устрашающий вид. Мальчик видел высокого мужчину в кольчуге, с окровавленным мечом, с закрытым металлом лицом, шествующего по кораблю смерти.
Я снял шлем и потряс головой, высвобождая длинные волосы, а потом швырнул мальчику шлем с волчьей головой.
– Присмотри за ним, мальчик, – велел я и отдал Вздох Змея девочке, которая начала вопить.
– Вымой клинок в реке, – приказал я ей, – и вытри плащом мертвеца.
Я отдал щит Ситрику, широко раскинул руки и запрокинул голову, подставив лицо лучам утреннего солнца.
Пятьдесят четыре человека отправились в набег, и шестнадцать из них все еще были живы. Их взяли в плен. Ни один не ускользнул от людей Финана.
Я вытащил Осиное Жало, свой короткий меч, столь смертоносный в «стене щитов», где люди прижимаются друг к другу теснее, чем любовники.
– Если кто-нибудь из вас, – обратился я к женщинам, – хочет убить того, кто над вами надругался, – сделайте это!
Две женщины пожелали отомстить, и я позволил им пустить в ход Осиное Жало. Обе убили своих насильников, как мясники. Одна раз за разом наносила колющие удары, вторая рубила, и оба умерли медленной смертью. Из оставшихся четырнадцати пленников один не носил кольчуги. То был капитан вражеского корабля, седовласый, с чахлой бородкой и карими глазами, воинственно взирающими на меня.
– Откуда ты явился? – спросил я его.
Судя по всему, сперва он решил не отвечать, но потом передумал.
– Из Бемфлеота.
– А в Лундене был? В старом городе, который все еще в руках датчан?
– Да.
– «Да, господин», – поправил я.
– Да, господин, – уступил он.
– Тогда ты отправишься в Лунден, – велел я, – а потом – в Бемфлеот, а оттуда – куда пожелаешь. Ты будешь рассказывать северянам, что Утред Беббанбургский охраняет реку Темез. И еще скажешь им – пусть приходят сюда когда пожелают.
Этот человек остался в живых. Прежде чем отпустить его, я отрубил ему правую руку, чтобы он никогда больше не смог держать меч.