емости. И в этом – главное свидетельство смерти античного ордера. Если бы корзиноподобные капители V и VI веков были встроены в систему пропорциональной зависимости и суперпозиции, ордерная система продолжала бы жить.
Но эти основы оказались размыты и забыты, а потому старая система окончательно ушла в прошлое, оставив то в одном, то в другом художественном центре мастеров, способных построить нечто значительное по композиции, а также по размерам и по ширине пролета, но не способных и, возможно, даже не желающих воссоздать старую систему декорирования во всех ее сложностях и подробностях. Античный ордер, таким образом, умер окончательно.
Мы хотим на основе этого беглого обзора еще раз подчеркнуть, что строитель-архитектор в древнем, в том числе и античном мире был в первую очередь заинтересован создать прочную постройку по последнему слову техники, а потом – обязательно украсить ее. Первые античные храмы периода архаики не отличались изощренностью в украшениях, но по мере развития технических возможностей обработки материала совершенствовалась в первую очередь система декора. На относительно простой и сделанный в соответствии с техническими возможностями того времени конструктивный остов наносились украшения, и уже тогда это не было мотивировано никакой конструктивной необходимостью. Позднее система украшений становилась все изощреннее, но общим оставалось одно – независимость добавленных изобразительных, декоративных форм от конструктивной целесообразности. Метопы, триглифы, разнообразно развитые капители, базы, украшенные рельефами и глубокими карнизами фронтоны – все они уже на самой ранней стадии в лучшем случае напоминали о своих деревянных предшественниках, но при этом жили своей жизнью, помогая зданию выглядеть нарядно, а материалу, из которого оно сделано, проявить свой характер и достойно стареть. Этим мы хотим сказать, что если по иронии судьбы кто-то из древних мастеров уже тогда воскликнул бы, что орнамент нечестен, что он – преступление, то переход к функционализму без излишеств был бы возможен с тем же успехом уже в то время, а не 25 веков спустя. Уже тогда колонны без капителей могли нести антаблементы без фризов и стоять на своих цоколях без причудливых баз. Почему этот переход произошел не тогда, а настолько позже, мы и пытаемся размышлять в этой книге.
Если античная архитектура Средиземноморья и отличалась от современной ей архитектуры других регионов, то это отличие заключалось как раз в гораздо более изощренной, эстетизированной системе украшений и орнаментов, покрывавших средиземноморскую архитектуру. Эволюция архитектуры была во многом эволюцией системы украшений созданного конструктивного остова – вот тезис, который мы хотим развить в этой книге и которым мы хотим объяснить известную несостоятельность сегодняшних попыток создать средовую, то есть призванную гармонично окружать нас утилитарную архитектуру без опоры на этот постулат.
Глава 2Средневековье
Эпоха Средневековья – сложный, неоднозначно воспринимаемый период. С одной стороны у нее репутация времени мрачного, характеризующегося необразованностью, дикостью (особенно «темные века»). С другой стороны, это эпоха религиозной экзальтированности, во многих своих проявлениях, в первую очередь в искусстве, приводящая к торжеству духа над повседневностью. Есть и третья сторона: это время зарождения современной цивилизации Запада, время все ускоряющегося развития, важная отправная точка прогресса. Все это верно и в отношении средневековой архитектуры, в которой были и невежество (или только период невежества и неумения), и символическая передача духовных состояний, и, наконец, инженерный прогресс.
На месте Западной Римской империи поначалу не возникло ничего сравнимого с ней, а потому здесь, в области латинского языка, очень долго ощущалось дробление. Это распадение и умножение давало не только отрицательный эффект: отдельные части и даже просто отдельные города учились жить самостоятельно, находить выход из трудных ситуаций, не забывая собственной выгоды, но и не замыкаясь в себе.
По-другому было в Восточной Римской империи, которая сохранила целостность и силу и стала тем, что называлось Империей ромеев, а на Западе получило в довольно поздние времена название Византия (по первоначальному названию Константинополя). Здесь политический процесс был непрерывным, а значит, и культура в этой области греческого языка имела непрерывный характер.
Византия в VII веке попала в полосу кризиса, который продолжался до IX века. В этот период окружающие империю варварские народы и Арабский халифат как будто сговорились стереть эту страну с лица земли. Византия же, желая выжить, приобрела мускулистость и жилистость, как будто несовместимые с расцветом культуры. Произошла своеобразная варваризация культурного мира. В результате этого процесса остатки ордерной системы были утрачены, размеры зданий уменьшились, а декорация их упростилась.
Но в X веке наступило время усиления империи, что не замедлило сказаться и на образе храма: византийцы еще чуть раньше изобрели новый тип храма, так называемый вписанный крест, croixinscrite, где символика пространственного креста сочеталась с его включением в прямоугольную систему из девяти ячеек с куполом над средней ячейкой, над средокрестием. В этой символической архитектуре все было римским: и парящие своды, купольные, полуциркульные и крестовые, и система ниш, плоских и вогнутых, расчленявшая «тело» храма с внешней стороны и вторгавшаяся даже внутрь постройки, и колонны, мраморные полированные колонны с заимствованными в античных постройках частями, которые несли своды столичных, константинопольских храмов, превращая ордер в часть иллюзорной игры с тяжестью, оборачивавшейся невесомостью.
Византийская архитектура может рассматриваться как продолжение позднеантичной, как продление жизни архитектуры раннехристианской. Внутри византийской архитектуры мы все время видим приливы и отливы: то геометричность, символический платонизм форм и абстрактный ордер отступают, давая место инертности нерасчлененной массы и простоте неукрашенной конструкции, то вновь наступают, создавая удивительный сплав конструкции и изощренной декорации, в которой иллюзорность сочеталась с ощущаемым порядком ниш, карнизов и отдельно стоящих колонн, порядком, который и есть абстрактный ордер.
Византия дала жизнь целой семье восточнохристианских архитектурных школ, ее влияние или ее архитектурные принципы сказываются в архитектуре Болгарии, Сербии, Руси, Грузии, Армении, Валахии и Молдавии. В этих странах расцвели особые ветви этого мощного древа. Но в самой Византии скрывался дефект, который подтачивал ее, особенно ее архитектуру. Поскольку это был выплеск позднеантичной архитектуры в окружении эпохи Средневековья, то главной опасностью была изоляция позднеантичного по культуре анклава в море варварства. Эта изоляция давала чувство постоянной тревоги и одновременно чувство культурного превосходства. И то и другое порождало повторяемость форм, постоянное обращение к своему прошлому. Новые формы не возникали.
Собор Святой Софии в Константинополе. Византийцы решили задачу помещения купола над основанием квадратного плана при помощи парусов. Стамбул, 2015
И еще: не возникало даже тени дерзания, никто даже не думал превзойти Софию Константинопольскую.
И если не было пути наверх, ко все большим размерам, ко все большей сложности и украшенности, то был путь в сторону камерной изящности, которая прекрасна, но сродни самолюбованию. И лучшие образцы средневизантийской (IX–XII века) и поздневизантийской (XIII–XV века) архитектуры полны этого самолюбования и крайнего аристократизма. Это был героический нарциссизм, который развивался на фоне соперничества с латинским Западом, где с какого-то времени накопились силы, которые готовы были «обогнать» Византию уже в XI веке и стали обгонять ее с успехом в XII веке. Это были силы ремесленного, технического и интеллектуального прогресса.
Можно ли говорить о развитии в архитектуре Византии? И да, и нет. В какой-то степени развитие все же существовало, но не столько в архитектуре масс и геометрических форм, сколько в области декора, в области занимающей нас изобразительности. Карнизы, ниши, целые системы ниш – все это развивалось, особенно в столице, все это обогащалось, но как-то циклично, через периоды упрощения. Эта цикличность силы и слабости – одна из особенностей византийской архитектуры в целом.
Поначалу Запад попал в более сложное положение: политические силы были раздроблены, варварство вторглось почти во все области, нормальная культурная жизнь, а вместе с ней и архитектура существовать по-прежнему не могли. В результате Запад был вынужден многое «забыть», но это давало возможность придумать что-то новое, начав с чистого листа. У Византии, почти ничего не забывшей, не было такой возможности.
На территории латинского Запада найти архитектуру «темных веков», VI–IX столетий, совсем не просто. В каких-то областях она попадает в область византийского влияния и о ней можно сказать примерно то же, что о собственной архитектуре Византии (София в Беневенто, VIII век). В других областях мы видим сохранение законов античной архитектуры (полного варварства так никогда и не наступило), но это сохранение сопровождалось упрощением и размыванием классического античного декора. Основа продолжает существовать, но то делается очень «мясистой», то, наоборот, истончается до анемичности, то, наконец, сводится к схеме, понятой приблизительно и без внимания к деталям. Таковы лангобардская капелла в Чивидале (VIII век), баптистерий эпохи Меровингов в Пуатье (VI век), а также постройки вестготского королевства на севере Испании. Весь этот круг построек как будто силится удержать знание, упрочить ордерный декор, ускользающий вместе с этим знанием. Мы наблюдаем упрощение, которого никто не желает, но тем не менее оно случается: упрощают, не умея создать лучшего.
В государстве Карла Великого мы видим всего одну заметную постройку, дворцовую капеллу в Аахене (рубеж VIII–IX веков), которая показывает амбиции новой империи и одновременно ее преклонение перед византийскими образцами: общеизвестно повторение в этой каролингской постройке композиции церкви Сан-Витале в Равенне, примера столичной архитектуры VI века, эпохи Юстиниана.