– Но вы же понимаете… – доверительным голосом заявила женщина. – Мы дарим, вы помогаете.
– Помогаем? – переспросила мама.
– Нужно отнести сгоревший ламповый телевизор вместе с поломанной стиральной машинкой на свалку. Лифт, как вы уже заметили, не работает. Вам придется вытащить их по лестнице. Не оставляйте у мусорных баков в нашем дворе, отнесите за пару кварталов. Понятно?
– Да, – ответила я. – Мне все предельно ясно.
Взяв за руку сомневающуюся маму, я развернулась, и мы вышли вон. Хозяйка старых вещей хлопнула дверью.
Сон сковывал веки, отчего хотелось не просыпаться, поскольку реальность была страшней любого кошмара.
Новое утро рождало безнадежность: я отчетливо понимала, что властям абсолютно наплевать на граждан. Выживает сильнейший, стараясь вскарабкаться на полмиллиметра выше того, кто ослаб и увяз в нищете и бесправии. Но уныние есть грех. Грех, недопустимый для того, кто стремится выжить. Нужно уметь отыскать в любой ситуации положительный момент. Вселенная – это ты. Когда мы умираем, наш мир перестает существовать.
– Что ты притихла? – спросила мама. – Обошли все фирмы в округе, никто не берет на работу, прописку им подавай! Нет прописки – нет человека! Об этом думаешь?
– Я хочу вернуться в журналистику.
– Как найти место в штате? – Мама мерзла, несмотря на то, что поверх свитера на ней была шерстяная кофта.
– В Ставрополе есть ведущая газета «Экватор», может быть, туда возьмут?
– Далеко от центра?
– Нужно ехать на троллейбусе в район Северокавказского университета.
Кошки суетились под ногами, доедая хлеб с килькой.
Со стороны кухни намело столько снега, что пришлось раскапывать банку с рыбой, примерзшую к подоконнику.
Я встала пораньше, чтобы вымыть волосы над жестяным тазом.
– Не забудь на обратном пути купить тетрадки! – крикнула мать, когда я выходила.
Пенсионерка Клавдия находилась на наблюдательном посту: она выглянула из-за шторы и спряталась, а я отправилась к троллейбусной остановке, находящейся рядом с торговым центром «Пассаж». В общественном транспорте меня неприятно поразила грязь: стекла давно не мыли, их поверхность пестрела двусмысленными рисунками. На стекле имелся глазок размером с крупное яблоко. Он появился при участии пассажиров, не пожалевших носового платка и тщательно, несколько остановок, протирающих «окошко в мир». Именно через него люди видели, по каким улицам проезжает автобус или троллейбус. Около глазков крутились дети, толкалась молодежь и промышляли воришки.
В моей сумке лежала готовая статья, документы и фотографии на тот случай, если мне сразу предложат работу.
Встретили меня две приветливые сотрудницы «Экватора» и сообщили, что редакция находится в подвале. Старшая женщина, худая и стройная, – известная журналистка Кривошеева, а другая – юная Фима – оказалась ее ученицей.
Они провели меня вниз по лестнице, после чего мы оказались в коридоре, где пахло нечистотами. Здесь располагались кабинеты директора и главного редактора. На дверях важных персон висели замки, соединяя между собой железные дуги, прибитые кривыми гвоздями.
– Придется подождать! – улыбаясь сообщила мне мэтр журналистики.
Я согласилась и проследовала мимо дверей, выкрашенных в цвет детской неожиданности, в комнатку, набитую с пола до потолка газетами и канцелярскими товарами.
– В коридоре сидеть негде! – сообщила Фима. – Оставить без присмотра стул нельзя. Что плохо лежит – уносят.
Я кивнула, усаживаясь на пластиковую табуретку, какие обычно бывают в летних забегаловках. Кривошеева любезно подала мне чай в граненом стакане. Пока я грела руки о горячее стекло, сотрудницы рассматривали мои удостоверения с грозненских газет и телевидения.
– Ты была редактором в молодежной программе?! – удивленно ахали они. – В разных журналах публиковалась?
– Да, – ответила я. – В одиннадцати по Кавказу. Основное направление – события в Чечне. Иногда пишу стихи, сказки для детей, очерки об известных людях.
Показала статью. Текст им понравился.
– У нас здесь такое творится! – разоткровенничалась Фима. – Наш коллега по прозвищу Донжуан пригласил меня в кафе. Я пришла, прождала его два часа, а он, сукин сын, не явился. Обманул!
– Ничего, – довольно посмеивалась Кривошеева, – мы ему устроим! Мы ему отомстим!
Они полчаса придумывали, как бы проучить несостоявшегося любовника. Затем Фима полезла под стол к батарее, где сушилась ее промокшая обувь. Сапоги оказались без стелек и с огромной дырой на подошве.
– Пятку кто-то пробил… – озадаченно сообщила Фима.
Женщины начали гадать, кто в редакции это сделал. Выяснилось, что ключ есть у Донжуана!
– Мы курнем и выпьем водки для согрева! – решили они.
И ушли, заперев комнату, а я вышла в пустой коридор: ждать главного редактора больше было негде.
Побродив по лабиринтам коридора, я обнаружила дверь с табличкой «Реализация». Оттуда доносилась арабская музыка и цоканье каблучков. Внутри крохотного помещения танцевала женщина. Узнав, в чем дело, она пригласила меня отдохнуть на сваленных в углу коробках, заменяющих стулья. Мы начали шутить о том, как переводятся имена с разных языков мира. Брюнетка сообщила, что ее имя «Мия» с древнегреческого переводится как «Упрямая», а я сказала, что мое прозвище «Фатима» звучит как «Волшебная».
В этот момент к нам забежал заместитель редактора.
– Кирилл, но все называют меня Донжуаном, – представился он.
Он предложил кофе. Гремя чашками, Мия громко поинтересовалась при шефе, как меня лучше называть – Полина или Волшебная ночь?
Я ответила:
– Волшебная ночь, раз вы так любите арабские напевы.
Они оба покраснели.
После этого Кирилл велел брюнетке замолчать и выгнал ее мыть посуду в туалет, а мне сказал:
– Вы ничего не знаете! А я вам расскажу! У нас в редакции черт знает что творится! Мою жену и еще двух сотрудниц выжили самыми изощренными способами. Беременную супругу заперли и ушли! Как раз были выходные. У нее ни телефона, ни ключа. Сидела голодная, пока я искал ее по моргам и больницам. А бывает, портят материал или дерутся. Запомните: кто будет улыбаться, тот подстроит гадость или уже подстроил!
Кирилл не зря об этом сообщил. Через пять минут выяснилось, что два часа назад звонил главный редактор и все сотрудники в курсе, что начальство сегодня не придет и встреча отменяется.
В «Пассаж» я шла довольно грустная и по дороге встретила маму, упорно продолжавшую искать работу на рынке.
– Услышав, что мы из Чечни, сразу отказывают! – пожаловалась она.
Вместе мы вошли в торговый центр, где на первом этаже продавались школьные принадлежности. Я купила две ручки и три тетрадки, разменяв таким образом крупную купюру. Мама начала рассматривать в соседнем отделе женские кожаные сумки. Пока она советовалась с продавщицей, я столкнулась с бабулей интеллигентного вида, в белом шерстяном платке, которая неожиданно оперлась на мое плечо и сказала:
– Сердце!
– Вам плохо? – взволновалась я. – Нужна помощь? Воды?
– Мне уже лучше, – ответила бабуля.
Через несколько минут после того как мы вышли из торгового центра, я решила пересчитать сдачу. Сдача, как оказалось, украдена.
– Как?! – в ярости закричала я. – Карман был застегнут на змейку! Он и сейчас застегнут! Все деньги лежали внутри!
– Вот черт! – выругалась мама. – Проклятое место!
Мы вернулись к продавщице, но та ничего не видела, а бабуля благородного вида испарилась.
– Это ты виновата! – причитала мама по дороге в домик-конюшню. – Нечего было помощь предлагать! Ты же знаешь, что в России происходит!
Из-за кражи я сильно разнервничалась, мама же просто рыдала. Чтобы ее развеселить, я спросила:
– Ты помнишь, как тебя обокрали в Ростове-на-Дону?
– Что?! – вскричала мама.
– Когда ты стояла в очереди за молоком.
Это была старая история. После Второй мировой с едой в стране были постоянные перебои, поэтому выстраивались очереди за хлебом, маслом, молоком и крупами. В ожидании продуктов с талонами в руках дрались и ругались врачи и дворники, воспитатели и прачки. В кармане сарафана у мамы лежала расческа. Воришка, возликовав, что нащупал кошелек, крепко сжал добычу, но поранил руку о колкие зубцы и взвыл. Оказалось, что воровством занимается известная в городе педагог. Моральный упадок никуда не исчез и через десятилетия. Наоборот, лихие девяностые подстегнули население к мошенничеству и жуликоватым проделкам.
Расстроенная, мама вышла во двор рубить сосульки. Это были не обычные мелкие ледяные копья, которые иногда срываются с крыш и убивают людей. Нет! От перепада температур сосульки превращались в настоящие сталактиты размером до одного метра. Крыша от сосулек трещала, а дом все плотней прижимался к земле.
Соседи выглядывали на стук.
– Узнаю, кто спер миску у бездомных собак, отрублю руки по шариату! – орала мама, стуча топориком по сосулькам.
Милиционер, воевавший в Чечне, услышав угрозы, быстро засеменил прочь.
Успокоение приходит вместе с усталостью.
После обеда мама отправилась спать, а я сидела и вклеивала в дневник листовки. В Ставрополе было море листовок, и ветер носил их, как мусор. На одной из них, с портретом Че Гевары, сообщалось:
Долой власть, не способную обеспечить безопасность!
Верните народу отобранные льготы!
Верните народу право собраний, выбора и свободного волеизъявления!
– Гомосеки! Пидорасы окаянные! Геи! Голубятня пушистая! – Безумный крик пенсионерки Клавдии заставил нас выглянуть утром в окно.
Я и мама жили в конюшне, конечно, вовсе не потому, что наша фамилия Жеребцовы. Слегка подремонтированная в период сталинских инноваций, бывшая конюшня стала нашим временным жилищем вместо квартиры, разбомбленной российской авиацией в Чечне.
Соседка металась по двору и царапала сломанными вилами хрустящий морозный воздух, словно стремясь запустить рогатину прямо в небеса.