личаво_ внутренне противоречивы, так что семантика и синтаксис здесь исключают друг друга. Столь же невнятен и стих 11: _Правдивость, простоте сулимую в блаженство_; это должно соответствовать шекспировскому: _Простодушную правдивость, называемую глупостью_. Не говоря уже об искажении содержания, зададимся более простым вопросом - что означает _сулить что-то_ (в данном случае _правдивость_) чему-то или кому-то (в данном случае _простоте_) _в блаженство_? Кто испытывает блаженство - объект посулов или субъект? Вся эта невнятица - следствие произвольного сочетания слов, полного пренебрежения к законам русского языка, и вся она бесконечно далека от чистоты и ясности оригинала.
Мы не думаем, что все это можно объяснить (а тем более оправдать) ссылками на вообще невысокий уровень переводческого мастерства этого времени. После переводов Жуковского, Пушкина, Тютчева, Фета, А. К. Толстого и ряда других мастеров, накануне переводов Бунина, Брюсова, Анненского говорить о низкой переводческой культуре вообще оснований нет.
Перед нами не просто плохие переводы; перед нами определенная эстетическая система, в угоду которой и производится вся эта подмалевка. А в результате утрачивается точность содержания, ясность выражения, свобода поэтического дыхания; в результате Шекспир искажается до неузнаваемости, превращаясь в третьеразрядного поэта мещански-сентиментального толка.
5
Совершенно иное мы видим в переводе Б. Пастернака. Дело не только в том, что по своему поэтическому таланту и переводческому мастерству Пастернак в неизмеримой степени превосходит и Гербеля и Червинского. Дело не в том даже, что перевод Пастернака сам по себе большое поэтическое произведение, цельное и прочувствованное от начала до конца. Нас интересует иное: в какой мере в переводе Пастернака звучит Шекспир, как он прочитан переводчиком и преподнесен русскому читателю? Приводим этот перевод:
Измучась всем, я умереть хочу.
Тоска смотреть, как мается бедняк,
И как шутя живется богачу,
И доверять, и попадать впросак,
И наблюдать, как наглость лезет в свет,
И честь девичья катится ко дну,
И знать, что ходу совершенствам нет,
И видеть мощь у немощи в плену,
И вспоминать, что мысли заткнут рот,
И разум сносит глупости хулу,
И прямодушье простотой слывет,
И доброта прислуживает злу.
Измучась всем, не стал бы жить и дня,
Да другу трудно будет без меня.
Если Гербель и Червинский пересказали Шекспира на условно-поэтическом приукрашенном языке, то язык перевода Пастернака - это язык разговорно-просторечный, простой и резкий, откровенный и обнаженный. Содержание в узком смысле воспроизведено Пастернаком с достаточно большой близостью к оригиналу. Как уже было показано, перестановки стихов у него не очень значительны; изменение количества объектов также невелико - лишь в стихе 4; шекспировские антитезы соблюдены, иногда даже резко подчеркнуты, как, например, в стихах 4, 8, 11. В такой же степени соблюдены и ритмико-интонационные особенности - в частности, анафорическое "и", объединяющее все стихотворение в одно целое. Но учитывать надо не только это, а и многое другое, и прежде всего ключ, в котором звучит произведение. Оригинал же и перевод написаны в разном ключе, и ключ Пастернака, как только что было сказано, это ключ разговорно-просторечный, и это проявляется и в лексике, и в фразеологии, и в синтаксисе.
В эту тональность вводит уже первая строка: вместо глагола _утомиться_ или _устать_ дан более резкий по своей семантике синоним _измучиться_. Еще заметней это в дальнейшем: _тоска смотреть, мается, попадать впросак, лезет в свет, катится ко дну, ходу нет, заткнут рот_ - все эти слова и обороты никак не относятся к поэтическим. Показательно при этом то, что в оригинале дистанция между лексикой сонета и общелитературной английской (XVI века) значительно меньше, чем у Пастернака между лексикой его перевода и общелитературной русской XX века.
Это устремление к разговорно-просторечному тону проявляется и в некоторой замене шекспировских образов иными: вместо _достоинства, осужденного на нищету_ (стих 2), и _ничтожества, процветающего в блеске_ (стих 3), у Пастернака _мается бедняк_ и _шутя живется богачу_; вместо _позлащенных почестей, воздаваемых позорно_ (стих 5), - _наглость лезет в свет_; вместо _осужденного на молчание искусства_ (стих 9) - у Пастернака _мысли заткнут рот_.
В этом же направлении изменяется и синтаксис. Как мы уже говорили, у Шекспира все одиннадцать однородных распространенных дополнений зависят от одного глагола _видеть_. У Пастернака большинство дополнений превращается в инфинитивные предложения при общем для всех существительном тоска, имеющем здесь значение наречия. Такая конструкция (инфинитив при существительном эмоционального наполнения) имеет характер разговорно-просторечный {Ср., например, аналогичные конструкции: "Грех тебе так горько упрекать отца родного" (Пушкин - "Русалка"); "Страх и горе оставаться одному" (Л. Толстой - "Война и мир"), также имеющие характер разговорный.}, а многократное ее повторение еще более усиливает этот тон.
Такой же оттенок непринужденной разговорной речи придает и противительный союз да в последнем стихе ("_Да другу трудно будет без меня_").
Так от начала до конца проводит Б. Пастернак свое понимание тональности 66-го сонета - как тональности простой, непринужденной, разговорной, обыденной беседы с читателем, и надо сказать, что тон этот выдержан им блестяще. Но вряд ли этот тон адекватен шекспировскому; шекспировскую простоту Пастернак, пожалуй, гипертрофировал, хотя, повторяем, перевод его исключительно тонок, прочувствован и целен.
6
Если переводы Гербеля и Червинского ставят Шекспира на поэтические котурны, а перевод Пастернака выдержан в тонах обыденной речи, то переводы М. Чайковского и О. Румера (несмотря на разную степень мастерства) объединяют эти две противоречивые тенденции. Само собой разумеется, что такое объединение положительных результатов дать не может. Начнем с перевода Чайковского:
Томимый этим, к смерти я взываю;
Раз что живут заслуги в нищете,
Ничтожество ж, в весельи утопая,
Раз верность изменяет правоте,
Раз почести бесстыдство награждают,
Раз девственность вгоняется в разврат,
Раз совершенство злобно унижают,
Раз мощь хромые силы тормозят,
Раз произвол глумится над искусством,
Раз глупость знанья принимает вид,
Раз здравый смысл считается безумством,
Раз что добро в плену, а зло царит,
Я утомленный жаждал бы уйти,
Когда б тебя с собой мог унести!
Перевод М. Чайковского во многих отношениях является наиболее близким к оригиналу. Мы уже говорили, что это единственный перевод, в котором порядок следования стихов ни в чем не отклоняется от шекспировского. Точно так же в нем полностью сохранена анафора. Близок он к оригиналу и лексически: сохранены слова _этим_ в 1-м стихе, _нищета_ во 2-м, _веселье_ в 3-м, _хромые силы_ в 8-м, _произвол_ - в 9-м и т. д. Но близость эта - близость мнимая, это тот буквализм, который справедливо осужден и переводческой практикой и переводческой теорией. Этот буквализм приводит подчас к неясности: уже в первых словах - "томимый этим" - неясным остается местоимение, ибо содержание его раскроется ниже; в стихе 8 буквально воспроизведенное прилагательное делает сочетание "хромые силы" (а "силы" должны означать "власть") загадочным и темным. Впрочем, иногда Чайковский пренебрегает этой внешней точностью и становится на путь обычной переводческой неточности; так, в стихе 4 появляется отсутствующая у Шекспира _правота_, которой изменяет _верность_, в то время как в оригинале жертвой обмана становится как раз верность. В стихе 12 пропала мысль, что добро в плену у зла, а зло властвует над ним, и т. д. Преобладает все же стремление к внешней близости. Но при этом Чайковский игнорирует (или не замечает) разностильность отобранных им слов и оборотов, не видит шекспировских антитез, пренебрегает синтаксисом. Поэтому рядом с такими книжными словами и оборотами, как _томимый, взываю к смерти, глумится, зло царит, жаждал бы уйти_, употреблены просторечно-разговорные и сугубо прозаические _вгоняется в разврат, считается безумством, принимает вид_ и даже техническое _тормозят_. При общем высоком тоне перевода в нем десять раз повторяется анафорическое просторечное _раз_, причем два раза оно вдобавок архаизируется, принимая форму _раз что_. Совершенно не соответствует мелодике сонета тяжелая конструкция стихов 2 и 3. _Раз что живут заслуги в нищете, Ничтожество ж, в весельи утопая_, - здесь стих 3 как бы привязан к опущенному сказуемому _живет_, то есть теряет свою синтаксическую и ритмическую самостоятельность. Но если здесь хоть в какой-то мере антитеза еще чувствуется, то в стихах 10 и 11 она исчезла совсем.
Разностильность перевода делает его не только неточным, но и грубоватым, не говоря уже о том, что звуковой стороной переводчик вообще пренебрег, и весь сонет в его переводе сугубо непоэтичен.
Нечто похожее мы видим и в переводе О. Румера:
Я смерть зову, глядеть не в силах боле,
Как гибнет в нищете достойный муж,
А негодяй живет в красе и холе;
Как топчется доверье чистых душ,
Как целомудрию грозят позором,
Как почести мерзавцам воздают,
Как сила никнет перед наглым взором,
Как всюду в жизни торжествует плут,
Как над искусством произвол глумится,
Как правит недомыслие умом,
Как в лапах Зла мучительно томится
Все то, что называем мы Добром.
Когда б не ты, любовь моя, давно бы
Искал я отдыха под сенью гроба.
Наряду с такими книжно-поэтическими оборотами речи, _как глядеть не в силах боле_ (стих 1), _достойный муж_ (стих 2), _никнет сила_ (стих 8), _мучительно томится_ (стих 11), _сень гроба_ (стих 14) и т. д., употреблены такие слова, как _негодяй_ (стих 3), _мерзавцы_ (стих 5), _наглый взор_ (стих 7), _плут_ (стих 8). Дело не в их бранном характере - Шекспир не гнушался и более резких слов, - а в том, что слишком уж велико расстояние между этими двумя стилистическими группами, чего в оригинале, конечно, нет.