Впрочем, не я один волновался перед первой встречей со своими слушателями. С кем ни поговоришь из молодых руководителей групп политзанятий — у каждого свои сомнения, неясности. Каждый хочет получше подготовиться. Это подбадривало.
И вот первое занятие. Волнуюсь, но стараюсь сдержать себя. Мне нужно рассказать слушателям о нашей партии, о её направляющей и организующей роли в жизни советского общества. Конспект у меня есть, но я откладываю его в сторону и начинаю излагать то, что знаю о коммунистах, живых людях, творящих великие дела нынешних дней, о тех, кто отдал свою жизнь в борьбе за победу революции, за защиту её завоеваний.
Говорю о Ленинграде — он рядом с нами; по его улицам и площадям мы ходили не раз, восхищаясь красотой и величием настоящего, легендарным прошлым. Повествование о городе Ленина, о соратниках нашего великого вождя чередую с рассказами о героях-коммунистах времён минувшей войны, таких, как наши однополчане, славные лётчики-истребители; о героях наших дней, укрощающих буйный бег многоводья Волги, Днепра, Ангары, строящих атомные электростанции и атомный ледокол, обживающих бескрайние степи Казахстана, запустивших в космос первые искусственные спутники Земли.
Окончен рассказ, время занятий истекло. Ко мне подходит рядовой Василий Лизанчук, потом Олег Уманко, другие солдаты. Начинается разговор, открытый, душевный. Вопрос за вопросом задают слушатели. Чувствую, что из-за нехватки времени или скомкаю ответы, или вообще ничего не скажу. И это будет самой непростительной ошибкой.
— Знаете, что? — предлагаю я. — Давайте вечером соберёмся в ленинской комнате, поговорим…
На этот вечерний разговор в ленинскую комнату шёл с тревогой, гораздо большей, чем на первое занятие. О чём спросят? Что интересует солдат больше всего? Вдруг окажусь в чём-то малосведущим? Однако разговор получился. О многом шла речь, и трудно было понять, кто отвечал больше на вопросы — я или сами солдаты. О чём только не говорили: о последнем Пленуме ЦК КПСС, об итогах сорокалетней деятельности партии после Великого Октября, о движении в защиту мира. Любитель поэзии рядовой Лизанчук расспрашивал меня о Маяковском, о последних произведениях советских поэтов. Хотя на эту беседу пришли не все слушатели моей группы, но я остался доволен: мост добрых взаимоотношений установился. Ведь, на мой взгляд, самое главное в пропагандистской работе — сознание того, что своим словом ты будишь в сердцах людей хорошие, светлые чувства, которые рано или поздно дадут плодотворные всходы.
Жизнь подсказала, что хорошо подготовить лекцию — это лишь небольшая часть работы руководителя группы. Вскоре мне пришлось убедиться, что ему необходимы качества воспитателя, организатора. Как-то раз перед началом очередного занятия проверяю, кто отсутствует. Выясняется, нет слушателя Арутюнова. И это уже в третий раз. В чём дело?
Арутюнов — парашютоукладчик. Его рабочий день не регламентирован, но и контроля за ним, очевидно, нет. И вот, как только политзанятия, у него «срочное дело».
— Нет желания быть на занятиях? — без обиняков спрашиваю его.
Арутюнов лукаво смотрит в сторону, бубнит о своей чрезмерной занятости. Задаю несколько вопросов по пройденным темам — знания слабые. Да и откуда им быть, когда в журнале посещаемости против его фамилии стоят прочерки.
— Договоримся так, товарищ Арутюнов, — говорю ему в заключение, — я попрошу вашего начальника не назначать вас на работу, даже на очень срочную, в часы политзанятий. А вы к следующему разу прочитайте и постарайтесь законспектировать вот эту главу учебника.
Кажется просто: доложил командиру, тот приказал — и всё в порядке: систематически пропускавший занятия солдат сидит за столом, уткнувшись в книгу, делает вид, что читает заданное. А как же сделать так, чтобы этот солдат пошёл на политзанятия с желанием, по велению сердца, чтобы он сам расчищал препятствия, мешающие вовремя явиться в класс? Тут многое зависит от пропагандиста; сумеет он увлечь человека — будет толк.
— Опять слабо подготовились, товарищ Арутюнов, — говорю ему после занятия.
— Некогда было, товарищ лейтенант, — не моргнув глазом отвечает он.
— Время-то было. И в кино вчера ходили, и костяшками домино стучали. Так ведь?
Арутюнов молчал.
— Очевидно, нет у вас желания заниматься. Совсем отстали от товарищей. Придётся создать группу отстающих и перевести вас туда.
— Меня? В «слабаки»? — задохнулся Арутюнов.
Обрываю разговор и ухожу. На следующем занятии делаю вид, что вовсе не интересуюсь Арутюновым. Спрашиваю других, рассказываю тоже как бы только для других. Не выдержал Арутюнов, подошёл ко мне после занятий:
— Товарищ лейтенант, почему меня не спросили?
— Слабо готовитесь, и времени у вас нет и желания…
— Неправильно это! — обиженно сказал он.
Задел за живое, уязвил самолюбие Арутюнова этот разговор. А дело от этого выиграло: он стал охотнее приходить на занятия, приглядываться к товарищам, больше читать, думать над прочитанным.
В числе «малоактивных» слушателей в группе считался солдат Розенберг, родом из Прибалтики. Русским языком владел он слабо. Подойдёшь к нему во время рассказа, а у него раскрыта какая-нибудь книга или лежит начатое письмо. С ним также пришлось «повозиться», чтобы привить вкус к учёбе. Бывало и так. Вдруг на занятиях потехи ради выкинет какой-нибудь «номерок» солдат Константинов — разбитной, бесшабашный парень, успевший уже познакомиться с гауптвахтой, свыкшийся с кличкой «отпетого». Тут уж приходилось прибегать к власти, использовать свои права старшего.
Отрадно, что усилия лучших моих слушателей не пропали даром. Группа дважды на инспекторских проверках удостаивалась отличной оценки. Впрочем, не столько уж дело в оценках, сколько в том, что люди заметно выросли, твёрже стала дисциплина, ревностнее несли они службу. А это — главное.
В полку жизнь била ключом. После полётов и занятий мы сходились в клубе, где проводили репетиции предстоящего концерта самодеятельности, занимались в спортзале, смотрели новые кинофильмы.
Однажды в клубе я познакомился с девушкой. Её звали Тамарой. Сюда, к нам в Ленинградский военный округ, она приехала с Украины, из Донбасса и работала на нашем аэродроме. У нас с ней нашлось много общего, интересующего обоих. Тамара оказалась интересной собеседницей, она близко принимала к сердцу наши лётные успехи и промахи. Вскоре мы стали с ней ездить в выходные дни в Ленинград, любоваться красотой белых ночей, бродить по аллеям Петродворца, восхищаясь прелестью фонтанов.
И не так уж много времени прошло со дня нашего знакомства, как я написал отцу на Алтай о том, что собираюсь покончить со своим холостяцким образом жизни. Отец не замедлил с ответом. Он писал, как всегда, кратко, но поучительно: «Смотри, сын, если любишь по-настоящему, как я твою мать, то не упускай своего счастья. Но помни: жизнь прожить — не поле перейти. Если возьмётесь за руки, то не упускайте друг друга никогда, ни при каких трудностях. Ты постарше — на тебе особая ответственность, как на мужчине. Береги её, жалей, но не балуй. Сам тоже смотри за собой построже: с тебя, как с семьянина, будет больший спрос. Передавай ей привет от нас. Хотелось бы её увидеть, но, видимо, не удастся до вашего приезда. Целуем. Отец. Мать».
Шумной свадьбы не было. Просто друзья и подруги Тамары посидели за праздничным столом. Нас поздравили командир полка, его заместитель и, конечно же, Степан Илларионович Шулятников. Командир эскадрильи от всего сердца приветствовал мой выбор и пожелал по профессиональной привычке хорошей «слётанности» в семейной жизни.
Ряды холостяков, живших в гостинице, таяли. Вслед за мной женились и другие товарищи. И только Михаил Севастьянов и Николай Юренков ждали своих нареченных. Но дружба их со мной не прекратилась. Вместе ходили на полёты, вместе выступали на концертах художественной самодеятельности. Кроме чтения стихов, увлекался я и акробатикой. Выступал в партерной группе. Вместе ездили в гости к шефам на хлебозавод. Давали там концерты, рассказывали о полётах на реактивных самолётах, о перспективах развития советской авиации. Немало друзей появилось у нас на хлебозаводе. И это радовало, обогащало нас, заставляло глубже понять смысл общего труда строителей коммунизма.
А лётная учёба шла своим чередом. Мы приступили к выполнению трудных упражнений по сложному пилотажу, к полётам парой самолётов. Я всегда с удовольствием летал в зону. Мне нравилось в безбрежном небе выписывать фигуры сложного пилотажа. Следуя советам командиров, я старался добиваться чистоты пилотирования, энергичного выполнения каждой фигуры. Так же действовали и другие лётчики нашего звена. Вскоре приказом по полку звено было объявлено отличным.
Вершина мастерства лётчика-истребителя — воздушные бои. В них, как в зеркале, отражаются все его качества, мастерство пилотирования, воля, смелость, находчивость, умение вести меткий огонь. Вначале мы проводили учебные воздушные бои, выполняя заранее обусловленные манёвры. Затем перешли к так называемому свободному воздушному бою. Перегрузки в полёте я переносил хорошо. Помогали систематические тренировки. Поэтому в воздушном бою хотелось действовать с полной нагрузкой, выполнять манёвры энергично, стремительно. Командиры старались сдерживать нашу горячность. Иногда и мне попадало за излишнюю резвость. Ведь бой-то учебный, и в нём неизбежны какие-то условности, ограничения, диктуемые правилами безопасности полётов.
Особенно я любил летать на учебный воздушный бой с Николаем Степановичем Подосиновым.
Стоял жаркий летний день. Солнце нещадно палило. До металлической обшивки самолёта нельзя было дотронуться. Мы поднялись с Николаем Степановичем в воздух. Придя в зону, он передал по радио: