Она закинула голову и узлом волос потерлась о плечи. Ноги легко сбросили одеяло, сверкнули полукругом на солнце. Нет, только не рожать! Просыпаться по утрам со счастливой кожей, с чистыми глазами, младенческим ртом. Ходить по школе в строгом костюме — каждую перемену звонок: Кутузов проверяет наличие, — ну, Кутузов!.. Сколько еще такой жизни? Пять, семь лет? До седины. До Москвы. До родов. До квартиры с индексом 100… До Кутузова, последнего, окончательного Кутузова.
— Физически я очень сильный, — сказал Николай и покраснел.
— Да уж, — вмешалась Вера. Она чувствовала сегодня себя такой счастливой, какой не бывала после возвращения Николая из армии. — Уж силе-ен! Грузовик поднял!
— Да вы что, серьезно? — Лидия подняла брови, переводя взгляд с матери на сына. Была в них бурятская кровь, была. — С людьми?
— Чего? — не поняла Вера. — Да нет, грузовик застрял, так Коля его взял и поставил…
— Ну че ты, мам… — русобородый скуластый Николай сидел в белой нейлоновой рубашке, неприятно размякший после бани и глупый.
Лидия мысленно усадила рядом Кутузова, который не глупел никогда, и ей стало стыдно перед ним. И скучно.
— Что ж тут стесняться, Коля, — сказала она. — Достойное применение своей физической силы. Не то что эти, со штангами. Если есть сила, то надо ее как-то… («Что это я несу?» — подумала она.) Как-то применять.
Вера почтительно выслушала ее и закивала. Она боялась что-нибудь нарушить за столом. Когда Николай утром узнал, что в доме гостья, то и порога не переступил. Хотел уходить во времянку, к вздымщикам. И если бы не Лидия, которая медленно, осторожно приблизилась к нему, чистившему ружье у лабаза, и тихо заговорила (Вера видела в окно, как он косил глазом в лес и едва не вздрагивал), так точно ушел бы. Летом приезжала дочка, Валентина, с одной девушкой из бригады, вместе работают на алюминиевом заводе, так как ушел в зимовье — две недели не было! В отца. Тот после свадьбы в лес сбежал, осрамил ее перед всей Червянкой, но уж как во вторую-то ночь…
— А вы кушайте, кушайте! Это из сохатины котлеты, — прихлопнула Вера ненужное воспоминание. — Коля лицензии берет, не думайте!
— Да я кушаю, кушаю, — ответила Лидия. — Только мне много нельзя. Уже не тот возраст.
— И-и! Какой там возраст! Вон вы какая гладкая, чистая! Красавица! Прям Дженнифер Лопес!
— А вот выпить — я бы выпила. После вчерашнего стресса просто необходимо. Если есть, конечно.
— Да есть у нас. Я уж и не решилась поставить. — Вера вопросительно посмотрела на сына.
Тот кивнул. Вера вышла.
— А вы не пьете, Коля? — вежливо спросила Лидия.
— Я… пробовал, а потом… Пью, да! Могу.
— Немного выпить — это даже хорошо. Я учительница, а тоже иногда… принимаю.
Помолчали. Лидия подумала, что если хозяйка прячет спиртное, то этот Коля — запойный парень.
— А вы… по какому предмету? — выдавил Николай. Он сидел малиновый от смущения.
— Химию я преподаю, Коля. Химию. И ученики зовут меня химозой. Вы сколько закончили?
— Десять. Я в армии учился, в вечерней школе.
— А почему в городе не остались?
— Не знаю… Мать одна… Я охоту люблю.
— И соболей промышляете?
— Да, соболей, белок…
— А мы здесь за соболями ездили. К Кочергину.
— Знаю такого…
— Неодобрительно сказал он, — пошутила Лидия. — Браконьер?
— Да все тут… помаленьку…
— Пятьсот отдали за два баргузинских.
— Ну да? — искренне удивился Николай. — Ничего себе…
— А вы за сколько продаете?
— Да я-то что… Я-то не торгую. Сдаю.
— Вы удивительный человек, Коля. Не пьете, не торгуете. Нет, я серьезно! А с девушками? На танцы ходите? Деревня далеко от вас?
— Пять километров.
— А невесты есть?
— Какие там невесты… — пробормотал Николай.
Вошла Вера с бутылкой рубиновой жидкости.
— Вот, — сказала она, ставя бутылку на стол, — на бруснике.
— Это хорошо, что на бруснике, — сказала Лидия. — Ну? Николай!
Николай разлил настойку по рюмкам.
— Значит, познакомились! — Вера торжественно чокнулась с Лидией.
— Темнеет рано, — задумчиво сказала Лидия, глядя в распадок. — Рано темнеет… воют волки…
— Волков здесь нет. На том берегу волки, — сказал Николай. — За десять километров.
— А какая тишь… Дремучая, дремучая тишь… И какая у вас здесь, Николай, скука.
Лидия по ступенькам, вырытым в склоне, начала подниматься к дому. Молодые сосны качались высоко в небе, и небольшой темный домик среди них, банька в распадке, у ключа, и огороженный жердями огород за домом казались ей необыкновенно убогими. Она не могла понять, что держит здесь здорового мужика, побывавшего в городе, хотя бы и в армии.
— Да, скука, — сказала она, стоя на крыльце, — скука смертная…
— Да? — нерешительно спросил Николай, не понимая, о какой скуке она говорит. Сама Лидия — разве это скука? А как из Братска, даже из Червянки его тянет сюда, домой? А как весело пойти с собаками? А ходить целый день, а потом затопить печь в зимовье? Выпить чаю? И сам себе хозяин!
— Не, не скучно, — решительно сказал он.
— Не понимаю! — сердито сказала Лидия. — Нет! Ты ведь мужик! Тебе наверняка нужна женщина, два раза в неделю! Каждый день!
— Да это-то конечно, — Николай усмехнулся. Никогда он не думал, что может так говорить с незнакомой женщиной. А с Лидией, после того как выпили спирта на бруснике, постреляли рябчиков в распадке, он говорил легко. Это-то что ж…
— А-а! — неизвестно чему обрадовалась Лидия. — «Постучался в темное окошко — мне открыла милая моя…» А я уж со своим городским извращенным представлением — ну, извини.
Она новыми глазами глянула на него.
— Это что за птичка? — показала она на крупную пеструю птицу, подлетевшую к самому крыльцу.
— Кукша.
— Стрельнем?
— Не надо. Глупая.
— Совсем? Совсем глупая?
— Совсем.
— Да. Воздух колоссальный. Первые звездочки высыпали… Бр-р! Про-хладно. Пошли в дом.
Николай проснулся оттого, что ему вдруг стало душно, тесно. Просыпаясь, он дернулся в сторону. Ему приснилось, что он упал в берлогу и несколько медвежат ползают по нему, а где-то рядом была медведица, ее горячее дыхание было совсем близко, а он вдруг вспомнил, что он почти голый, нет даже ножа, и страх парализовал его, он никогда так не пугался. Просыпаясь, переходя все границы страха и бессилия, он застонал. И уже проснувшись, понял, что чья-то ладонь зажимает ему рот.
— Ах ты бешеный, — сердитый шепот Лидии заставил его очнуться окончательно, — ты же ее разбудишь!
Николай лежал некоторое время неподвижно, сердце колотилось где-то у горла.
— Ну и сон… — пробормотал он.
Лидия беззвучно расхохоталась. Она лежала рядом, повернувшись к нему, уткнувшись в него коленками и лбом, и ее трясло от хохота.
Николай обиделся.
— Сон такой, жуткий. Упал в берлогу, и медведица дышит.
— М-медведица… — стонала Лидия. — Р-р… — Она обхватила его за шею согнутой в локте рукой и сильно сжала. Он повернулся на бок и разомкнул ее руку, а она продолжала бороться, пытаясь опрокинуть его на спину, все еще хохоча. Она помогала себе ногами, бодалась головой, и Николай, также смеясь, удерживал ее за плечи. Вдруг ее руки обмякли, она скользнула вниз…
Николай долго сидел на крыльце. Было бело и тихо в лесу. Луна стояла чуть выше сосен и озаряла совсем пустое небо.
Он закрывал глаза, и снова ее губы горели в его губах, и он открывал глаза. Иней выбелил усы и бородку, он прижимал ладонь ко рту, иней таял, и волосы сковывало льдом. И это его веселило.
В доме было тихо, но тишина здесь была другая — чуткая. Не слышно было матери в комнате за печью — она обычно похрапывала во сне. Николай оставил валенки у порога и в носках прошел в угол кухни, где мать постелила ему на полу.
Он лежал с руками за головой, думал. Думал о том, как поедет работать в город, как будет встречаться с Лидией. Рисовались почему-то гостиничные вестибюли, вокзалы. Представлялась Лидия в соболях, в черных сапогах с тонкими каблуками, веселые люди вокруг нее. Николай пробовал в эти картины вставить и себя, но никак не получалось. Однако он не огорчался из-за этого, а только глубоко, счастливо вздохнув, повернулся на бок и проснулся уже утром, от звука мотора.
— Так это и есть хозяин? — спросил Кутузов, нахмурившись. Руки его, сжимавшие руль, побелели на косточках.
— Хозяин, хозяин! — засмеялась Лидия, и Николаю показалось, что она подмигнула ему из-за плеча Кутузова.
— Пристегнись, — сказал Кутузов.
— Зачем? — спросила Лидия капризным голосом. — Коля, ты ведь не гаишник, нет?
— Нет, он не гаишник, — сказал Кутузов. — А вот кто ты… Пристегнись! — заорал он.
— Хватит орать. — Лидия меняла интонации так легко, что Николаю вчера еще было не по себе: он как будто поскальзывался. — Не разыгрывай из себя кавказца. Прощай, Коля, — кивнула она Николаю и пристегнула ремень.
Машина, желтые «Жигули», рванула с места, на подтаявшем снегу ее несколько раз бросило задом из стороны в сторону и прочно, по дверцу, посадило, как и думал Николай, в русле весеннего ручья — знающие шофера переезжали его на первой скорости.
Когда Николай подошел к машине, Кутузов, видимо, уже переговоривший с женой, встретил его оскалом улыбки на хмуром лице.
— А ну-ка, покажи, как ты это делаешь, — сказал он.
И Лидия, влажно блеснув глазами за его плечом и как бы отдавшись Николаю улыбкой, добавила:
— Нас-то он шутя выдернет.
— А вы пристегнулись? — спросил Николай, заходя сбоку, заглядывая в салон веселыми, как показалось Лидии, яркими карими глазами, свежими, как пространство в сосновых стволах с пушистым снегом за его фигурой, вдруг подсевшей под машину. — И правильно сделали, — проговорил Николай негромко и, крякнув от напряжения, действительно шутя перевернул машину вверх колесами.
Затем он свистнул собакам и, не слушая перепуганную мать, не спеша начал спускаться в распадок, прихватив ружье и рюкзачок, которые стояли на крыльце.