Оглядел Сэмми, какие у парня снасти, и смешно ему сделалось — это ж надо додуматься, гитарку свою на реку приволок, а сеть рыболовную взять и не подумал! Покачал головой да и снова на реку стал глядеть. Помолчали они этак, помолчали, а потом старик и заговорил.
— Знаешь, Хоп, отчего это место назвали Пароходной Излучиной?
— Я так полагаю, что река здесь излучину дает, а по этой излучине раньше пароходы ходили, — пожал плечами Хоп.
— Ну и это, конечно, да только не так все просто. Давно это было. Пароход один большой ходил вверх-вниз по реке. «Цветок дельты» назывался. Шикарный, в каютах — карнизы мраморные, люстры хрустальные, ручки дверные позолоченные. Весь народ-то как услышит, что «Цветок дельты» идет, так из домов выбегает да поля бросает, чтоб только, значит, поглядеть. А потом средь бела дня вот на этом самом месте «Цветок дельты» и затонул, прям у всех на глазах. — И Сэмми указал на середину реки.
— А почему затонул-то? — Хоп заинтересовался, любопытство в голосе появилось.
— По правде сказать, никто и не знает. Кто говорит — котел взорвался, кто — пожар на борту случился. Может, бревно какое плавучее днище проломило. Столько времени прошло, кто теперь поймет? Да только бабка моя другое говорила. Клялась, что «Цветок дельты» сомовьи девчонки сгубили.
Хоп так на старика и вытаращился.
— Шутки со мной вздумал шутить, Сэмми?
— Вот уж нет, сэр! — Сэмми даже головой затряс для верности. — Сомовьи девчонки всегда в этих местах жили — раньше черных, раньше белых, раньше индейцев даже. В реке и живут, на дне, где ила много. До пояса — как есть женщины, а ниже — огромные сомы. От людей подальше держатся. Вообще-то они ничего, не злые, но люди говорили, «Цветок дельты» одну из них в колесо случайно затянул, аж на куски ее разорвало.
Обернулся Хоп, глянул на старика с интересом.
— А сам-то ты, Семми, хоть одну сомовью девчонку… ВИДЕЛ?
— Нет, сам не видел. Я и не искал их, по правде-то. Да и бабка моя говорила — коли не находят тех дураков, что ночью в реке купаются, сомовьих девчонок это работа. Они утопленников подбирают, в иле хоронят, пока не сгниют. Гнилое-то мясо им есть легче…
Хопа перекосило.
— Да ладно тебе! Мало того что моя бабенка меня сюда отправила, так еще ты здесь про сомовьих девчонок болтаешь, как они мертвяков лопают!
— Ну, извиняйте. И в мыслях не было, что такой ты у нас чувствительный.
Снова помолчали, а после Сэмми на гитару кивнул.
— Ты ж вроде на рыбалку пришел, на кой бренчалку-то приволок?
— Человек что — одновременно два дела делать не может, по-твоему?
— Может, сдается, да я бы не советовал. Рыбу распугаешь.
— Или сомовью девчонку приворожу, — ухмыльнулся Хоп.
— Да уж коли у кого получится, так это у тебя. — Сэмми вздохнул, заглянул в ведро. — Ну ладно, половил, на сегодня будет. Поплетусь-ка я домой, как раз к ужину почистить и поспею. Ежели сомовьих девчонок привораживать надумаешь, Хоп, так удачи тебе. И смотри здесь.
— Ты тоже поглядывай, Сэмми, — процедил лениво Хоп, а сам так на реку и глядит.
Надобно признать, на реке в солнечный, вот как нынче, денек Хопу было совсем не плохо. Жарко, да не слишком, а от воды — ветерок славненький… и потом, хоть здесь-то бабе этой чертовой за ним не уследить.
Ох, не из тех Люсинда женщин, которым легко угодить, совсем не из тех. Когда не в духе — так и вовсе с нею не ужиться, а не в духе-то она теперь почитай всегда. Понимать начинал Хоп — верный признак, что конец приходит его сладким денечкам безделья да житья у миз Соломон, как у Христа за пазухой, да не в его манере это — соскакивать, не имея за кого теперь зацепиться. Только вот беда — на его вкусы да запросы маловато во Флайджаре подходящих дамочек, особо не покидаешься, и выходит, что как ни кинь, а придется ему еще с Люсиндой горе погоревать. Ну и ладно, Пароходная Излучина — от городка далеко, в самый раз, чтоб Люсинде понять, как он спину гнет, трудится — или не трудится, — лишь бы на закате на столе ужин стоял. Ему ж лучше.
Размышляя этак, вынул он из коробочки со снастью свою раскладную удочку, разложил да и вставил в щель меж щербатыми досками. Крючок приладил, наживку прицепил и забросил леску подальше, в мутную реку. Одним глазом на поплавок посматривает, а сам, глядь, к деревяшке ближайшей уже привалился и гитару к груди прижимает.
Было ль в жизни у Хопа такое время, когда музыка ему не легко давалась? Пожалуй, что и нет. Пешком под стол ходил — и тогда что хотел, то с гитарой и делал, в точности по задумке. Как с бабами — так и с музыкой. На гитаре играть — как дышать, как есть, это вам не хлопок собирать, не трактором править!
Хоп пригляделся к речной глади — до чего же спокойной кажется, уж до того широка, глазами ее силы, пожалуй, и не определишь. Только потому и понимаешь, до чего могуча, что видишь, как огромные бревна плавучие в мгновение ока мимо проносятся. Иногда цельные стволы дубовые к Мексиканскому заливу несутся, друг друга обгоняют. Сегодня — поспокойнее, и бревна, что вниз по течению плывут, — со шпалы железнодорожные, не больше.
Ну, никак не выкинуть из головы байку, что Сэмми рассказал. Не в сомовьих девчонках дело — слыхал он про это, брехня все. А вот про «Цветок дельты» — да-а, это ему прямо в сердце запало. Интересно, а каково оно было-то — тогда жить, когда пароходы плавали, шиком да блеском клоповники вроде Флайджара ослепляли?
И подумать только, самый шикарный из старых добрых колесных пароходов вот прямо тут жизнь свою и закончил, камушком добросить отсюда, где сидишь, вся эта красотища — да разом в миссисипскую грязную воду! А он-то, Хоп, только и видывал на реке, что баржи-плоскодонки да катерки случайные, редко-редко когда — яхточки залетные. Да уж, не те корабли, какие воображение потрясают да сердечко колотиться заставляют. Чтоб на баржу поглядеть, народ пятки сбивать не станет, это уж верно.
Хоп подивился — любопытно бы знать, а осталось на дне Пароходной Излучины ну хоть что от «Цветка дельты»? Да разве теперь узнаешь… Уж коли река секрет какой хранит, так раскрывать его не торопится. И все ж таки, а славно помечтать — вот бы разглядеть сейчас в воде пароходную палубу!
Ну так прямо и видишь этот самый плавучий дворец, беленький, что твоя хлопковая головка, а трубы — ну точно бочки, дымят, как сигары плантаторские, и плывет себе, катит по Миссисипи, а наверху — красотки-южанки в юбках на обручах, по верхней палубе прогуливаются, перья на шляпах дрожат, что птички в клетках, а в салоне — другая жизнь, там шулера пароходные в костюмчиках молексиновых, в цилиндрах беленьких серебряные доллары да золотые десятки на столы игорные мечут. И сам он среди прочих, одет — как в «Унесенных ветром», тоже мне, Кларк Гейбл, на палубу выходит, шляпу перед дамочками приподымает, а потом в шикарный салон, на бал вечерний. Эх, и житуха ж была в те времена!
И вот, стал-быть, танцует призрачный Хоп под хрустальными люстрами с дамочкой, которая — ну точь-в-точь Вивьен Ли, а настоящий Хоп тем временем ловкими пальцами музыку подбирает. Конечно, «Доброй ночи, Айрин» в те времена в ходу еще не была, но ведь он же просто мечтает и нечего придираться.
Играл Хоп, играл, да вдруг на середине реки вроде как шевеление наметилось. Глянул он — а с места, где он сидит, кажется, будто пловец какой посреди излучины вынырнул, в том самом месте, где, Сэмми болтал, «Цветок дельты» на дно ушел.
Вынырнул пловец — да сразу и снова нырнул. Быть такого не может!
В Миссисипи купаться — для здоровья так же полезно, как зажженным фитилем динамитным вместо нитки в зубах ковырять. Частенько случается, что дурак какой в сосиску нажрется да и хвалится, переплыву, мол, реку. Войдет в воду — да и пропадет футах в десяти от берега без следа. Коли семье повезет, так, может, и всплывет через пару дней, миль на пятьдесят пониже по течению, за сучья дерева-плавуна зацепившись, а уж раздуло так, что свиньи от человека не отличить. Только не похоже было то, что Хоп увидел, на мертвяка, на поверхность всплывшего. Главное, на одном месте держалось, по течению не плыло. Прикрыл Хоп от солнца глаза ладонью, разглядеть получше хотел — а там уж и нет ничего. Тут поплавок у него задергался, на крючок что-то попалось, он и стал ближе к берегу смотреть. Гитару отложил, тянет за удочку, вытянул, а на крючке — сом, фунтиков этак на десять.
Да уж, нынче вечером Люсинде придираться не к чему будет, что верно, то верно.
Стал он домой собираться, снасти на одно плечо повесил, гитару — на другое нацепил, а все ему не по себе. Ну, прям напасть какая-то — все мерещится, что наблюдает за ним кто-то — и не сом, что на крючке с пояса свисает.
Лежал Хоп ночью в постели — Люсинда рядышком посапывала — да и раздумался.
А может, то, что Сэмми про сомовьих девчонок говорил, и не простая байка? Помнится, сам он прочел в журнальчике — с желтой обложкой, в парикмахерской листал, — рыбу вон одну тоже все сказкой считали, а пару лет назад в дальней стране ее и поймали! И вообще, да кто он таков, чтоб решать, есть ли сомовьи девчонки, нет ли их, коли сроду никого не видел, кто б побывал на дне Миссисипи и живым оттуда вернулся?..
На следующий день Хоп сам на рыбалку идти вызвался, Люсинде и понукать не понадобилось.
Решил — а попытаю-ка я снова удачи на Пароходной Излучине! Пришел к доку, видит — нет никого, сразу на душе полегчало. Забрался на док, в точности как вчера, полчаса проторчал, все ждал, не случится ли что, а потом удочку отложил, а гитару подобрал — надо ж как-то время скоротать.
Только «Полночный стон» до середины доиграл — слышит, а возле пирса словно рыбина огромная плеснула. Глянул он, чтоб, значит, понять, отчего шум-то, — и такое увидел, еще бы чуть — и бренчалку свою в воду б уронил.
Футах в ста от дока голова человеческая из воды высунулась. Охнул Хоп от изумления, дыхание занялось, а голова-то и ушла снова в илистую воду, тихо ушла, и кругов на том месте не пошло. Минуты не прошло — задергалась Хопова леска, да так сильно — чуть удочку в реку не уволокло.