Так было и с Дикки. Он, в конце концов, потерял очень немного. Можно ли говорить о гибели пары костюмов и пишущей машинки, когда рядом входили в землю тонны человеческой крови?
На первых шагах Дикки пожалел об отсутствии своего фотоаппарата; но ему повезло. В обломках одного здания он наткнулся на какой-то железный ящик и в ящике обнаружил хороший аппарат и кучу пленок.
Толпы народа бежали в поле и к морю. Дикки решил заняться обследованием города. Приходилось совершать очень сложные пируэты. Огонь плотной линией приближался с севера и востока.
Как кошмарную мелочь, Дикки заснял труп наполовину сгоревшего японца, защемленного землей до половины груди. Рядом с японцем высились ноги собаки, у которой в щель ушла голова и передняя часть туловища.
Со стены какого-то дома на Дикки стрелой вылетела голая женщина. Концы ее волос горели. Из правой руки шла кровь. Она не знала, что ей делать и с воем бежала вперед, сжимая в левой руке полотенце.
Дикки догнал женщину. Потушил ей волосы. От полотенца оторвал кусок и перевязал ей руку. Когда женщина хлебнула рома из бутылки Дикки, она немного пришла в себя и покраснела.
— Ничего, не стесняйтесь! — предупредительно сказал Дикки и накинул на нее свой пиджак, — скажите, куда проводить вас?
— Не знаю, — отвечала женщина по-английски, — наш дом горит…
В это время из обломков показалась фигура китайца. Китаец подбежал к женщине, подал ей кимоно и туфли. Дом горел.
— Лю-Хо, — сказала женщина, — пойдем на Бунд, там сядем на пароход!
Женщина поблагодарила Дикки и скрылась с китайцем по направлению к морю.
Через короткие промежутки времени Дикки отмечал в своей записной книжке колебания земли.
Толпы народа уменьшились. Дикки захотел есть. И сумерки, настоящие сумерки спустились на город. Развалины горели, а со всех сторон, даже с моря, горизонт облизывался заревом огромного пожара. Где-то далеко взрывались баки с керосином, нефтью и бензином.
И в наступающих сумерках, за несколько миль от Иокогамы, антенны радио метались с призывами о помощи ко всем странам мира. Страна восходящего солнца погружалась в ужас и мрак.
В Сан-Франциско приняли сообщение через три часа после катастрофы, а через четыре — сухопарый адмирал тихоокеанских флотилий давал распоряжения о погрузке на одном из военных судов продовольствия для потерпевших.
Через четыре часа из Фриско снялась эскадрилья военных самолетов. Через пять — флотилия серо-зеленых американских красавцев, с развевающимися флагами, покинула военную гавань Фриско и горделиво пошла к Иокогаме. На борту одного из бронированных судов скромно приютились ящики с консервами, маисом и бобовой мукой, и на всех нагло смотрели вперед из своих люков задранные дальнобойные…
В далекой стране на запад от Японии, в стране, которую японский империализм обворовывал и грабил, несчастье японцев нашло живой отклик и сочувствие. Во Владивостоке образовалось общество помощи, а в Москве — красной столице мира — газеты надрывались от боли и рабочая страна собрала сотни тысяч золотых рублей на помощь рабочим Японии.
Из Владивостока вышел пароход в пять тысяч тонн; пассажирский пароход, груженый продовольствием и медикаментами для потерпевших. Пароход назывался «Ленин»…
Диктатор Америки, Доллар в тайниках своей души радовался несчастью соперницы по Тихому океану… Он радостно потирал жирные руки и предвкушал последствия катастрофы.
На мировых биржах иена, стоявшая так же высоко, как доллар, сломя голову, проделывая невозможные прыжки, полетела вниз. Японские представители поубавили пылу и надели траурный креп на свои радужные пальто и броссалино. В Москве, на сельскохозяйственной выставке, в потоках солнца и пестрой толпы, как-то растерянно открылся японский павильон, такой хрупкий, нежный и маленький.
В розовом, низком помещении гирлянды всевозможных флажков, маленькие безделушки с обязательным вылизанным вулканом Фудзи-Яма.
Тонкой работы слоновая кость в виде всевозможных маленьких фигурок, искусственные цветы, бумага, краска, тушь, резиновые вещи, шелковые изделия…
Розовый павильон скромно сжался, осиротел, обиделся. А рядом с ним блестели полированные четкие машины итальянской фирмы «Чекки».
Известие о землетрясении собрало у японского павильона много народа; здесь же начались сборы в пользу пострадавших. На сцене открытого театра выставки делались доклады…
Японские представители, маленькие, хитрые дипломаты, ходили, скромно потупив глаза и разбрасывали фразы о своем желании наладить добрососедские отношения с СССР.
На русском Сахалине, оккупированном японскими войсками, фирмы, субсидирующие партии японских аристократов, капиталистов и буржуа, выкачивали нефть.
В Японии дети и женщины, в не задетых землетрясением областях, продолжали работать по двенадцать и четырнадцать часов в сутки.
У власти — стояли аристократы, непосредственно грабили народ мелкие дворяне; рабочие работали в городах, крестьяне — по деревням…
Товарищ Сен-Катаяма делал доклады и разоблачал телеграммы японского телеграфного агентства о восстании корейцев.
Он сказал, какие корейцы восстали в Японии. В телеграммах говорилось:
«Воспользовавшись паникой, вызванной катастрофой, корейцы попытались захватать власть в свои руки. Восстание подавлено полицией. Бунтовщики расстреляны».
Товарищ Сен-Катаяма оказался прав.
Пересекая Тихий океан, шла военная эскадра Соединенных Штатов Северной Америки.
Вздыбливая волны Японского моря, огибало остров Ниппон судно «Ленин».
Дикки Ред здорово хотел есть. Он запарился. Скольким он помог выбраться из каши! Каких только ужасов он не насмотрелся! Но в десять часов ему определенно захотелось есть и стало невыносимо душно в атмосфере гари, грязи и пламени. Он решил пойти туда, куда шли все. Все шли в две стороны. К морю и к полю. На запад и на восток. Дикки решил, что будет умнее, если он пойдет в поле.
Земля значительно реже, но все еще продолжала трястись. В поле, куда выбрался Дикки, мелькали бумажные фонари. Люди искали своих родных. Часто слышались заунывные полоумные крики.
С юга по небу двигались черные тяжелые тучи. Люди приняли их за грозовые и спешно начали устраивать прикрытие из досок и жестяных листов, сорванных с крыш. Но тревога оказалась напрасной. Тучи были сгустками дыма от пожарища.
У одного китайца Дикки купил пучок моркови. Он съел ее, забрался в длинный ящик и, не обращая внимания на шум, заснул.
Утро 2-го сентября завоевало симпатии Дикки ласковостью солнца и голубизной неба.
— Точка, — подумал он, — сегодня я должен отправиться дальше.
Нигде и ни у кого в поле не было воды. Позже она появилась у всех. В городе было много ледников. Кое-как Дикки отмыл грязь с рук и с лица, отряхнулся, пожалел о своей кепке и пошел в город.
Там шла хитрая, серьезная борьба за пищу и лед. Водопровод сломался и пресной воды, утоляющей жажду, достать было очень трудно. Дикки усмехнулся, увидев свалку у остатков дома французского консульства из-за льда из холодильника.
В городе ничего не изменилось к лучшему. Только крепче пахло жареным. От дыма и запаха в глазах ходили неприятный крути. Дикки решил обратить свое внимание на овощи и вернулся в предместье. Там, в огородах, воздух был свежее и люди, особенно ребята и женщины, тщательно рылись в земле, вспахивая ее и извлекая пучки моркови, свеклы и лука.
Подкрепившись таким меню, Дикки приободрился. Он подумал о том, что перед поисками товарища М. ему можно кой-что поснимать и опять пошел в город. Совершенно случайно он нашел уцелевший гастрономический магазин. Маленький домик оказался перерубленным пополам каменной стеной и со всех концов заваленным кирпичами, стеклом и трупами. Но оставался маленький проход, откуда Дикки почуял очень вкусный запах и полез в эту дыру. В одной половине магазина он увидел раздавленного японца. В другой никого из мертвецов, но кучу всякой гастрономии. Он не стеснялся, чувствовал себя, как дома, набрал полные карманы тартинок и завязал в небольшой узелок запас провизии.
Чтобы пробраться к лавке, нужно было пересечь метров тридцать нагроможденных развалин.
Дикки побежал на Блеф к холодильнику, у которого шла свалка из-за кусочка, льда и повел людей за собой к лавке.
Толпа возилась над обломками. Дикки пригласил несколько человек, говоривших по-английски, организовать правильную раздачу продовольствия.
После недолгих переговоров все согласились и выбрали представителей, которые прошли внутрь, учли количество продуктов и стали их распределять. Со стороны подходили новые группы голодных людей. Дикки пошел дальше.
Встречавшиеся по городу люди представляли самое неожиданное зрелище. Каждый оставался в той одежде, в которой его застала катастрофа.
Попадались полунагие женщины и малоодетые, мягко выражаясь, мужчины. Какой-нибудь длинноногий англичанин горделиво расхаживал в коротеньких трусиках и в очках. Желтые щеголяли в изодранных кимоно.
Недалеко от пристани, в квартале гейш, особенно много женщин, испуганных и неодетых, слонялось у развалившихся домиков.
Наконец, на Блефе Дикки встретил знакомого организатора международного комитета пропаганды среди моряков, огромного рыжего ирландца — О’Прэн.
— Ба, парень! — крикнул он Дикки. — Как тебя занесла судьба и если уж занесла, то почему ты не потрясся?!
— Старина Прэн! — Я ехал в Совьет Рошен и остановился в «Ориентале». — Дикки показал в неопределенную пылавшую кучу. — Ну, и повертелся, как кусок мяса на вертеле. А как ты?
— Я? Да, как видишь, ничего, вывезло!
Они прошли к морю.
Прэн рассказал Дикки про кошмары, которые творились внизу, на Майн-стрит. Вся улица провалилась в несколько минут и со всех концов с суши загорелась. Люди бросились к пристани. На берегу невозможно было стоять. Ураганный ветер гнал огонь и дым к толпе. Люди не выдержали и начали кидаться в море на баржи, сампаны и даже отдельные бревна.