Богданов, как видно уже из предыдущего, не разделял этой точки зрения. Более обстоятельно свое понимание взаимоотношений между «мышлением» и «бытием» он развил в ряде философских этюдов, изданных в 1904–1906 гг. под общим заголовком: «Эмпириомонизм» (три тома). Автор «Эмпириомонизма» не видит необходимости допускать, что показания наших чувств дают нам искаженные или, как выражается Плеханов, «иероглифические» отображения реальных свойств вещей; и самая идея нумерического удвоения мира, распадения его на «внешние» реальности и их отражение «в нас», представляется Богданову внутренне несостоятельной, противоречивой. В действительности мы видим, осязаем и вообще воспринимаем свойства «вещей» не «в нас», а вне нас, вне нашего тела, в тех самых пунктах пространства, где должны находится и сами воспринимаемые вещи. Локализация ощущений «в нас» не данное опыта, а теория, и притом теория неудачная; по мнению Богданова несостоятельность ее вполне убедительно обнаружена Р. Авенариусом в его учении об «интроэкции». Вместе с Авенариусом и Махом Богданов считает наиболее приемлемой и в то же время наиболее простой точку зрения «наивного реализма», принимающего, что объективные реальности, или, по крайней мере, их простейшие составные части, их «элементы» существуют «в себе» совершенно так же, как мы их воспринимаем, — причем в одном сочетании, в одной связи комплексы этих элементов образуют физическое тело, в другой связи — явления нашего сознания.
Тут еще нет «эмпирио-монизма». В этом исходном пункте философия Богданова не отличается принципиально от «эмпирио-критицизма». Но уже следующий шаг «эмпириокритицизма», понимание им связи между физиологическим и психическим процессом, заставляет Богданова внести свою монистическую поправку, в свете которой вся проблема приобретает существенно новую и в высшей степени оригинальную постановку.
Эмпириокритицисты довольствуются констатацией функциональной зависимости между процессами в центральной нервной системе (система «С» Авенариуса) и соответствующими им психическими «переживаниями», не определяя и не считая возможным определить вид этой функциональной связи; Авенариус указывает только, что ее нельзя мыслить как связь причинную. Богданова такая позиция решительно не удовлетворяет. По его мнению, довольствоваться чисто формальным математическим понятием функции допустимо лишь на той ступени абстрактного анализа, которая имеет дело только с величинами, только с количественными соотношениями, независимо от того, к каким именно реальностям эти соотношения приложимы. Если же исследование касается реальных элементов и комплексов элементов, то и взаимодействие их должно носить реальный, а не формально-математический характер. Но и причинность в данном случае вопроса не разрешает. Ошибка эмпириокритицистов состоит, согласно Богданову, в том, что они останавливаются на параллелизме психического и физиологического ряда, т. е., в конце концов, на дуалистической концепции, вместо того чтобы стать на строго монистическую точку зрения, рассматривающую физическое и психическое как две формы восприятия одного и того же реального процесса.
Припомним, что всякое «переживание», всякий психический процесс определяется Богдановым, как определенно организованный комплекс элементов, которые сами по себе нейтральны, не физичны и не психичны, но образуют, так сказать, те кирпичи, из которых строятся все явления нашего мира, как «внешние», так и «внутренние». Когда психический комплекс, переживаемый данным индивидуумом сталкивается с психикой другого индивидуума, т. е. с «элементами», организованными иначе, между этими двумя комплексами происходит реальное взаимодействие по закону причинности: первый комплекс производит изменение во втором, накладывает на него свою печать, так сказать, «отражается» в нем. Но так как организация первого и второго комплекса различна, то отражение существенно отлично от отражаемого. Физиологический процесс, непосредственно связанный с актом сознания, и есть такое извращенное отражение психического процесса в чужой психике. Чужие переживания мы воспринимаем не непосредственно, не так, как они на самом деле протекают, а лишь косвенно, в форме «соответствующих» им изменений организма, и лишь, руководствуясь собственным опытом, мысленно подставляем на место этих физиологических процессов процессы психические. Отсюда «всеобщая подстановка», как необходимый базис общения между сознательными индивидуумами.
Почему же внешние явления неорганической природы мы воспринимаем непосредственно, так, как они есть, в то время как чужая психика, воздействуя на нас, дает «отражение», не совпадающее с подлинником? Да потому, что психика есть усложненная и приспособленная к потребностям данного индивидуума организация тех же самых первичных комплексов, которые в своей непосредственно данной несвязанности образуют содержание внешнего мира. «Непосредственные комплексы» таким образом, целиком входят в поток психических переживаний. Что же касается чужой психики, то, представляя по своей сложности образование того же порядка, как и наша собственная психика, она по форме организации отлична от последней, ибо является приспособлением к потребностям иного индивидуума с иной наследственностью, с иной исторической судьбой. Поэтому непосредственное вхождение одной психики в другую или взаимопроникновение двух психик невозможно, — воздействие их друг на друга осуществимо лишь непрямым путем, в форме косвенных отпечатков, каковыми и являются непосредственно воспринимаемые физиологические корреляты чужих переживаний.
Итак, в противоположность материализму Плеханова-Ленина, «Эмпириомонизм» не признает трансцендентной границы между миром, как он существует сам по себе, и нашим познанием мира. Бытие «в себе» и бытие «для нас» в своих основных элементах и их простейших сочетаниях тождественны; мы воспринимаем реальные, действительные свойства вещей, а не их отражения, не их более или менее искаженные копии. Но в нашем сознании «непосредственные комплексы» вступают в новые связи между собой, организуются в сложное единство, отвечающее специфическим особенностям данного индивидуума. Такой «индивидуально организованный опыт» мы и называем нашей психикой.
Взаимодействие между различными психиками, общение между людьми осуществляется, по Богданову, посредством «всеобщей подстановки», т. е. посредством подстановки психических комплексов, известных нам из личного опыта, под те физические изменения, которые мы непосредственно наблюдаем в организме других людей. Отрицая, таким образом, непосредственное восприятие данным индивидуальным сознанием переживаний других сознательных существ, эмпириомонизм тем не менее не вырывает между отдельными сознаниями той пропасти, какая постулируется идеалистической философией со времен монадологии Лейбница. По Лейбницу никакое действительное воздействие одной монады на другую невозможно, ибо монады абсолютно замкнуты в себе самих, «не имеют окошек», чтобы общаться между собой. По Богданову, познание чужой психики является хотя и опосредствованным, но вместе с тем совершенно реальным взаимодействием и тем точнее воспроизводит свой объект, чем ближе по своей организации воспринимающая психика к воспринимаемой. При полном тождестве организации имело бы место вполне адекватное познание чужих переживаний. Разграничение носит здесь, следовательно, не абсолютно-метафизический, а относительно-эмпирический характер. Чем гармоничнее построено общество, чем однороднее принципиальные ориентировки составляющих его индивидуумов, тем глубже, разностороннее, точнее взаимное понимание людей. В идеально гармоничном обществе, где нет почвы для принципиально различной организации индивидуального опыта, границы между сознаниями различных людей практически преодолеваются до конца и так наз. «Du-Problem» перестает существовать.
Из предыдущего, по-видимому, вытекает, что с точки зрения эмпириомонизма человеческое сознание связано с «внешним» физическим миром более тесно, более интимною связью, чем с сознанием окружающих людей: физические явления воспринимаются в их непосредственной подлинной реальности; психические — лишь косвенным путем. И это действительно так, если разуметь под «физическим миром» то, что Богданов называет «непосредственными комплексами», т. е. материальные процессы. Последние представляют собой более простые сочетания тех же элементов, из которых построяется психическая жизнь, в акте познания входят в содержание психики, как ее составные части.
Но совершенно иное соотношение получится, если под «физическим миром» разуметь ту картину мира, какую рисует научное естествознание. Наука объединяет непосредственные комплексы внешнего мира сложною связью закономерностей, имеющих универсальную значимость. Эта «общезначимость» или «объективность» физического мира науки есть продукт коллективной организации опыта. Богданов доказывает, что только на почве познавательного сотрудничества между людьми могли сложиться такие всеобщие формы научной картины мира, как абстрактное, равномерно текущее время и абстрактное, «изотропное» бесконечное пространство. В нашем психическом, «индивидуально организованном опыте» течение времени причудливо изменчиво, а пространство конечно и неоднородно. В процессе социальной организации опыта устанавливаются также все прочие научные понятия и закономерности. «Законы, — пишет Богданов, — отнюдь не принадлежат к сфере опыта, к сфере непосредственных переживаний; законы — результат познавательной обработки опыта; они не даны в нем, а создаются мышлением, как средство организовать опыт, гармонически согласовать его в стройное единство. Законы — это абстракции познания; и физические законы так же мало обладают физическими свойствами, как психологические — свойствами психическими. Их нельзя относить к тому или другому ряду опыта; а потому, если они сами и образуют социально-организованную систему, то из этого не следует, чтобы была социально организована и охватываемая ими область опыта… Антитеза физического и психического ряда сводится к различию опыта социально организованного и опыта, организованного индивидуально».