Пауза в их общении длилась не больше двух минут, но в сознание Прохора она отложилась сумрачной, чужеродной вечностью. В районе середины паузы или может ближе к её концу Прохор начал чувствовать неприятную скованность, ему захотелось произнести что-то самому, лишь бы поскорее оборвать тикающую пьяным пульсом тишину, но ничего более менее подходящего не могло появиться в его голове, как он ни старался подобрать хоть что-то для продолжения внезапного и отдающего запахом психиатрической истерики — знакомства.
Затруднение, в которое попал Прохор, разрушил, не обратив особого внимания на оставленную позади паузу, капитан Резников.
— Ненужно особо нервничать господин Афанасьев. Мы вам не враги, а совсем напротив. Можно сказать, что мы в какой-то мере часть вас. Конечно, не стоит воспринимать это дословно. Мы не вы, и не ваше воображение, и тем более не психическое расстройство. Я хочу сказать, что мы единомышленники. Мы ваша возможность узнать, ощутить. Так что мы друзья Прохор. С нами ты можешь проверить себя, а там будет видно.
Прохор обдумывал, что ответить капитану на столь любезное определение их встречи. Немного смущала манера Резникова, то называть его на вы, а затем неожиданно приближать к себе с помощью обращения — ты.
— Я не совсем понимаю тов… Прохор хотел произнести привычное для себя обращение, но осекся на третьей букве — господин капитан — исправился Прохор. Резников терпеливо ждал когда Прохор закончит озвучивать свою мысль.
— Что я смогу проверить, ощутить, как вы говорите.
— Одно дело представлять, переживать, сочувствовать. Совсем иное стать частью того мира, который вы очень давно боготворите. Помните отца Кирилла, ваши вопросы его ответы.
— Если честно, то я больше помню его лицо, аккуратную бороду и то, что мы действительно когда-то разговаривали, но вот сами вопросы и его ответы.
— Собственно, суть всего этого осталась для вас неизменной, а чувство романтизма к белому делу и сейчас волнует вашу кровь. Не смотря на вполне объяснимый испуг. Конечно, понятие этого самого романтизма выглядит несколько иронично, но я признаюсь честно, бывает приятно осознавать подобную искренность от такого большого количества людей.
Ненормальная атмосфера пропитавшая собой каждое слово, каждый вздох и, как казалось проникнувшая в каждую ещё незаконченную мысль, подсказала Прохору смысл того о чём косвенно, очень аккуратно говорил капитан Резников. От этого Прохор почувствовал холодок по всему телу, волна озноба накрыла его сознание. Он понимал, что находится в одном шаге от чего-то крайне нереального, но абсолютно возможного в сложившемся положении вещей.
— Разве подобное возможно? — с хрипом в голосе спросил Прохор.
Выдыш за всё это время не произнёс и слова. Он по большей части по-прежнему что-то разглядывал в темноте, за смотрящим, так же как и он, в ночную чернь — окном. Лишь изредка он поворачивал голову, реагируя на слова Резникова и вопросы Прохора. В какой-то момент Выдыш выдернул из деревянного пола заскучавшую, уже начинающую остывать шашку. Несколько раз демонстративно проделал движения рассекающие воздух перед собой. Затем бережно начал вытирать холодный клинок чем-то похожим на грубую портянку. Прохор же пару раз останавливал свой взгляд на Выдыше, и тот один раз улыбнулся ему в ответ.
Массивное, грубое лицо Выдыша озарилось чем-то детским, но недобрым, а напоминающим ухмылку неисправимого хулигана.
— Дело нехитрое и вполне возможное. Если мы сейчас здесь и спокойно с тобой разговариваем, то какие могут быть сомнения. Я думаю, что тебе Прохор должно понравиться наше общее дело. Разве может таить в себе разочарование, давно дышащая с тобой одним воздухом мечта. Прикоснуться к ней, должно быть счастьем. Ты просто не можешь совместить в самом себе то, что считаешь несовместимым. Расслабься и спокойно воспринимай свои новые возможности.
Выдыш удивил этим словами Прохора. Его грубая внешность с массивными чертами лица, неправильными пропорциями совсем не соответствовала его обстоятельным словам, которые странным образом подействовали на Прохора, успокоительно. Выдыш к тому же смотрел на Прохора несколько иначе, чем это делал Резников. От этого Прохор чувствовал что-то, вроде, примитивной простоты, либо, — это, — либо вовсе никак. Отступления быть не может. Давно и основательно сожжены все мосты, ведущие к дорогам дня вчерашнего. Выдыш своим видом интонацией голоса и неторопливыми жестами предлагал Прохору, не только общее дело, но и как бы это ни было странным, что-то похожее на простецкую дружбы. Отказаться было нельзя. Огорчаться уже не было смысла.
Светлые волосы Выдыша были коротко стрижены. Ресницы и вовсе чуть заметны. Высокий лоб плохо сочетался с небольшим ртом. Глаза скрывались в неясной пелене. Кажется, были они под стать волосам, такие же светлые, только Прохор не мог определить их цвет, от того, что темнота тусклого сумрака скрывала, что стол за которым сидели они, что всё остальное включая нескончаемый для Прохора вечер. Эта же темень, тревожа собою душу, бесновалась внутри неосознанно, но очень четко боясь стоявшего уже совсем недалеко отсюда утра, так как заставший Прохора врасплох, поздний вечер давно уступил место своей хозяйке по имени ночь.
— Назад уже не вернуться — произнёс капитан Резников.
— Не понял? — просто спросил Прохор.
— Теперь мы вместе навсегда. Чтобы выйти нужно умереть — жестко пояснил Резников.
— Но вы же… — не понимая или скорее боясь собственных слов, попытался начать Прохор.
Капитан громко рассмеялся. Выдыш добродушно улыбнулся.
— Мы уже мертвы. Потом узнаешь, что значит всё это. Хотя вспомни Прохор, напряги свою пьяную голову. Ну, попробуй — развеселился Резников.
Прохор теперь окончательно ничего не понимал. Он лишь переводил свои глаза с капитана Резникова на поручика Выдыша и ждал дальнейшего объяснения. Резников понимая, что Прохор не в состоянии вспомнить, то, что он хочет от него услышать, решил напомнить тому всего лишь один эпизод.
— Отец Кирилл водил тебя на берег дальнего озера. Что он тебе там сказал, о ком он тебе плакался, растирая свои старческие слезы.
По телу Прохора пробежали холодные мурашки, алкоголь отступил, впустив на своё место головную боль и гадкую сухость во рту.
— Можно водки — простонал Прохор, обращаясь к Резникову.
— Конечно, водка и создана, для того, чтобы её пить — рассмеялся Резников.
Прохор жадно влил в себя полстакана, схватил в руку сигарету и через мгновение белесый дым окутал его голову, скрывая отчасти тяжелое напряжение, что давило на пульсирующие виски, дергающиеся веко над правым глазом. Воспоминание стояло на пороге робко. Топталось в ожидании, когда его любезно позовут на принадлежащее ему по закону место. Прохор сопротивлялся, как мог. Частички, отголоски долгой жизни в нормальной реальности не хотели просто так покориться, как новому сумасшествию, так и тому, что уже сделало два шага навстречу Прохору, протянуло холодную руку смертельного рукопожатия, под довольный взгляд капитана Резникова. Удовлетворенную улыбку поручика Выдыша и еле слышный тихий полностью уже загробный голос отца Кирилла…
4
Озеро покрылось в тот день тревожной рябью. Холодный ветерок заставлял двигаться густые заросли прибрежного камыша. Земля начала по-сентябрьски впитывать в себя всё чаще приходящую ночную прохладу, от этого она уже не казалась теплой, что было совсем недавно. На обуви оставались следы влаги, куртка перестала быть тяжелой. Прохладный воздух сделал её легче, почти невесомой. Отец Кирилл, одетый в какой-то нелепый до самой земли доходящий плащ, с трудом передвигал ноги. Постоянно вздыхая, осматривался по сторонам. Затем возвращался к Прохору, начинал его спрашивать о чем-то банальном взятом из повседневной обыденности. Прохор охотно отвечал, объясняя дела по-своему. Дополнял что-то с присущей ему иронией. Отец Кирилл одобрительно кивал головой, вставлял многозначительные пояснения, чуть заметно улыбался, реагируя на приятную для него позицию Прохора.
Они были совсем немного времени знакомы. Были, как говорится, на ты и разница в возрасте особо не мешала общению. Хотя, как положено, накладывала привычные для этого рамки. Впрочем, отец Кирилл лишний раз не старался ставить Прохора в положение ученика или названного сына, а напротив давал Прохору чувствовать себя в полном объеме равным себе и лишь иногда поправлял того с высоты своего возраста и жизненного опыта. Прохор был совсем не против выслушивать бесконечные и совсем нескучные истории отца Кирилла, которые всё время подкреплялись выводами высокой морали утраченной за последние годы, как казалось Прохору навсегда. От этого появлялся, тревожа сладким ощущением романтики особый антураж причастности к инакомыслию. Неприятие не могло нести в себе серьезного протеста, но оно находило себе пристанище в иронии, сарказме и хорошо поставленном со времени ранней молодости Прохора цинизме.
Он сам нашёл отца Кирилла. Сам сумел разговорить старика, который к тому времени жил абсолютно замкнуто. Не любил лишних разговоров старательно избегал воспоминаний особенно тех, что могли утянуть его в далекие годы молодости. Мало кто знал чего-то особенного о жизни отца Кирилла. В селе Яровом жил он не так давно, появился в начале пятидесятых годов, обосновавшись в доме одинокой женщины Светланы. Конечно немногие из сельчан всё же знали отца Кирилла, но их дорожки пересекались редко и это, в общем, было немудрено, от того, что отец Кирилл до этого проживал в селе Петровском, которое находилось на расстоянии более сотни с лишним километров от Ярового. К счастью отца Кирилла, те кто знал его чуть глубже сами не любили касаться общего прошлого, а те, кто мог бы трезвонить обо всём не уступая в этом пропавшему с колокольни ещё в восемнадцатом году колоколу, особо ничего интересного из жизни бывшего священника и белогвардеского добровольца не знали. Могли догадываться, питаться слухами, фантазировать, но отсутствие информации быстро охлаждало пыл, и появлялся он в очередной раз, когда в какой-нибудь сильно оп