Ленка перестала петь.
Она скрестила над головой руки, взмахнула ими, и кофточка ее, на мгновение задержавшись над головой, упала на песок. Потом коснулась пояса — и темная юбка скользнула вниз… Я увидел ее.
Я всегда знал, что Ленка красивее всех. А вышло, что вовсе ничего и не знал.
Сердце у меня билось. Больше всего в эту минуту я боялся, что Ленка вдруг обернется и увидит меня. Но она не обернулась.
Вышагнув из юбки, она тихонько пошла в воду. Медленно-медленно, словно скользила под водой, брела она в глубину. Заходила в реку наискось, навстречу течению.
— Подлец… Бесстыдник… — шептал во мне чужой голос, а сам я не мигая глядел на Ленку.
И вот уж только грудь Ленкина белела над водой да шея…
Каменная гора качнулась, все поплыло у меня перед глазами.
…Когда я опомнился, Ленки не было.
Я стал искать ее глазами и чуть не вскрикнул: Ленка плавала в самой Каменной Пасти! Она взмахивала рукой, словно касалась мокрой холодной стены.
И ни разу Каменушка не всплеснулась возле нее.
…Я видел потом, как Ленка выходила из воды, роняя с плеч светлые капли, как склонилась над своим бельем.
Когда она выпрямилась, мокрая кожа ее белела, как кора молоденькой березки.
А потом на песке рядом со стежкой старых следов легла еще одна.
Уже далеко-далеко за моей спиной слышался голос: «Ля-ля, ля-ля! Ля-ля-ля!..»
А я все шептал:
— Дура Анисья! Дура Анисья! Дура Анисья!..
Сердце у меня билось часто-часто. Но не от страха.
Теперь я не боялся, что Ленка увидит меня.
Я вылез на самый верх, где лежал большой плоский валун, и лег на него.
Мне даже не было стыдно уже.
Я смотрел в небо, искал звезды и спрашивал у них по очереди:
— Моя?!
И слышал:
— Не твоя.
Потом находил новую:
— Моя?!
— Не твоя.
— Моя?!
— Не твоя…
Своей звезды на небе я не нашел.
Я вскочил на ноги.
Передо мной плыла по синему небу Каменная Пасть, вся глыба утеса, совсем не страшная, совсем не холодная.
— А где моя звезда? — спросил я.
— А-а-а… — ответила гора эхом.
— Ленка — моя звезда! — крикнул я изо всей силы. — Понятно?!
— О-о-о!..
Я бежал по лесу домой. Смеялся над кустами, похожими в темноте на чертей. Перепрыгивал с разбегу тени, неожиданно перегораживающие поляны.
И не смотрел, правильно ли иду, хотя давно потерял тропу.
Я ничего не боялся!
4
Доболтались наши станционные: все по носу получили.
Целый день отец и мать Бояркины вместе с Колькой просидели у Заяровых. Набрали водки и пришли сватать Ленку.
Макар Заяров, и всегда-то не шибко говорливый, сразу отсек:
— Я лично советую Елене учиться. А по другим линиям пусть решает сама.
Партийный он был, Макар Заяров-то.
Но Бояркины тоже упрямые. Ленки дома нет, а они хоть бы что: сватаются и сватаются.
Макар не вытерпел и ушел. Ленкина мать одна против всех осталась. Разговаривала да закуску подавала, потому что выгнать нельзя: все-таки люди не ругаться пришли.
Макар вернулся, а сваты еще сидят.
— Ну, вот что, — сказал тогда Макар, — давайте шабашить. Женитьба — дело полюбовное. Пора застигнет — без нас устроится. — Да и спросил Кольку напрямки: — Ты, женишок, с Еленой-то рассуждал по этому вопросу?
Колька залился краской.
— Нет еще, дядя Макар.
— Тогда ни к чему и водку переводить, — заключил Макар. — Прощайте.
И подались Бояркины веревочкой домой.
Первой мать шла, за ней отец, а позади всех — Колька. По станции он всегда как гоголь вышагивал. А тут его как подменили: шел — озирался, будто только из чужого огорода вылез, где ему в штаны крапивы натолкали. Не хотел, чтобы его люди видели.
Да разве на Купавиной что скроешь! Разговоров про Колькин позор на неделю хватило. А женихи совсем с ума сошли.
Идет Ленка вечером в клуб, а за ней хвост тянется. Возле палисадников идет Колька в новых хромовых сапогах, пиджак внакидку; по другую сторону улицы — сразу двое: помощники машинистов Васька Попов и Васька Петров — Поп с Петром по кличке. Отстанут от Ленки шагов на тридцать, головы отвернут, а все равно видно, куда глаза косят.
Да без толку: Ленка ни разу на них не поглядела. Я все видел.
…Летом на Купавиной почти каждый выходной проходили гулянья.
С утра станционные семьями отправлялись на стадион, к березовой роще. На футбол не смотрели, потому что первая и вторая команды «Локомотива» всем надоели. Да и знали заранее, что победит первая.
Главным образом на стадионе пили пиво, которое привозили в бочках из орса, целый день играли на гармошках и пели песни.
Единственную скамью вдоль футбольного поля каждый раз занимали мы, ребятня. В тот выходной, как только началась игра, на стадион пришла Ленка. Я знал, что она стоит позади, но не оглядывался: еще подумает что-нибудь. Поэтому и не заметил, когда подошел Колька Бояркин.
— А ну, орда! Кыш на землю! — вдруг раздался у нас за спиной его хрипловатый голос.
Мы с ребятами обернулись, но с мест не поднялись.
— Что, оглохли?
Мы видели: Колька выпивший, спорить с ним бесполезно. Уступили. Я смотрел, что будет дальше. А Колька широко повел рукой:
— Садись, Леночка.
Ленка усмехнулась, но на скамейку села. Колька примостился рядом. Только он уселся, по другой бок Ленки пристроились Поп с Петром. Колька покосился на них, придвинулся к Ленке и что-то сказал ей тихонько. Она взглянула на него с удивлением и стала смотреть игру.
Что было потом — не знаю. Только перед самым перерывом Ленка вдруг громко расхохоталась. Я увидел, что Колька красный, как пареная свекла, сидит возле нее и мнет в своих огромных ручищах папироску.
Поп с Петром важно глядели на игру.
— Нет, Коля, — услышал я. — Не смеши людей и не надейся. Пойди-ка лучше спать.
Ленка поднялась и, откинув волосы, направилась к девчонкам, кучкой стоявшим неподалеку. В это время заорали и засвистели. Тайм окончился.
Колька отошел в сторону, облокотился на жерди чьего-то огорода и закурил. Поп с Петром, посоветовавшись, двинулись к нему.
— Огонек есть, Коля? — вытаскивая папиросы, ласково осведомился Васька Петров.
Колька молча подал ему спички. Васька закурил. Выпустив клуб дыма, посочувствовал:
— Слышали, Коля, слышали… Отворот, значит?
— А тебе что?
Колька прищурил глаза. Они стали злыми. Оставив папиросу в зубах, он спрятал руки в карманы. Выпрямился.
— Да ничего, — довольно тянул Васька. — Рожа, выходит, не по циркулю у тебя.
— Может, твою подправить? — Колька перекинул папиросу во рту из угла в угол.
— Бесплатно это, Коля, — добродушно усмехнулся Васька. — Меня не столкнешь.
Васька Петров хоть и пониже Кольки, зато в плечах шире вдвое. Но Колька подошел к нему вплотную и прохрипел в глаза:
— Не стой на дороге, Вася. Хуже будет!
— Бесплатно это, Коля.
— Увидишь.
— Бесплатно, Коля, — с прежним добродушием тянул Васька.
«Хоть бы подрались! Хоть бы подрались!.. — с замиранием сердца думал я. — Как бы ему Васька съездил!»
Меня распирало от желания досадить Кольке еще больше, и, не сдержавшись, я почти крикнул:
— Что? Получил, жених?
Не успел я сделать и шага в сторону, как Колька обернулся и так смазал мне по носу, что у меня дыхание перехватило.
«Хоть бы кровь не побежала. Хоть бы кровь не побежала…» — молил я бога в беспомощности и не мог пошевелиться от боли.
Крови не было.
Поп с Петром даже не подумали заступиться за меня, на что я, откровенно говоря, рассчитывал. Они не торопясь отправились к пиву. А Колька, закурив новую папиросу, по-прежнему облокотился на жерди.
Я видел его огромные ручищи, жирные губы, мусолившие папиросу, и уже не чувствовал боли в переносице.
Отойдя в сторону, я пролез между жердями в огород, сел посреди разросшихся картофельных гнезд.
Палило солнце, кружилась голова, а я вспомнил ту ночь, когда Ленка купалась в Каменушке. Снова увидел ее в лунном свете такой, какой никто, кроме меня, не знал ее. Все понял я тогда: и что такое красота, и что такое любовь, и отчего люди бывают счастливыми, и почему за все это можно умереть. Я вновь пережил то, что стало моей самой большой и священной тайной.
И вдруг я увидел грабастые руки Кольки Бояркина. Представил, как он прикасается к Ленке, и у меня едва не вырвался стон.
Я поднял голову.
Колька по-прежнему стоял, облокотившись на изгородь. Его черный затылок торчал над белым воротом рубашки, выпущенным поверх пиджака. Колька дымил папироской.
Не помню, как я поднялся.
Не помню, как я пошел к Кольке.
Не помню, как вывернул по пути подсолнух с тяжелым, облепленным землей комлем.
Я смотрел только на Колькин затылок.
Когда, размахнувшись-изо всей силы, я ударил его, земля бисером брызнула во все стороны, резанула мне по глазам. Ничего не видя перед собой, я кинулся прочь, перепрыгивая через картофельные кусты. Только миновав огуречники и конюшни, оглянулся.
Погони не было.
Но Колька мог догнать меня, если бы захотел. Поэтому за станцией я свернул к болоту.
На своем островке я перевел дух и, вытянув руку с кукишем, крикнул:
— На-ка выкуси!
Потом я лежал возле березки и мечтал.
Я видел, как Колька, оглушенный ударом, с засыпанными глазами стоит ополоумевший возле изгороди. Слышал даже, как он матерится в бессильной ярости…
Я видел, как, очухавшись, он бросается за мной по огороду, но запутывается в ботве и растягивается на рыхлой земле…
Слышал, как хохочет весь стадион, и Ленка громче всех, когда Колька выплевывает изо рта землю…
Мне было нисколько не жалко, что сегодня не придется поиграть в футбол после матча. Что вечером нельзя показаться в клубе, где будет выступать гипнотизер из города.
Я лежал на своем островке и думал о том, что если бы сейчас меня встретила Ленка, то, наверное, обняла бы.