ейки, через которые могли во время стрижки проникнуть за воротник волосы.
Покончив с подготовкой клиента, приступил к подготовке инструментария: обдал пламенем спиртовки металлическую расческу, потом ножницы, затем поочередно все сменные головки от электрострижки.
Для полного сервиса не хватало интересной беседы, и он закричал восторженно:
— Нет, вы слыхали по радио, как наша «Сибирь» киевлян-то сделала?
— Увы, не болельщик, — виновато признался профессор.
Ах, не болельщик? Что же, бывает, на такие случаи у Вальки имелись в запасе другие темы.
— Без шляпы ходите? — заботливо поинтересовался он, чуть приглушив скороговорку ножниц.
— Да… Но как вы определили?
— Волосы от солнца жесткими сделались. Понимаете, солнце — оно ведь что…
Принялся развертывать печальную картину пагубного воздействия на волосы солнечных лучей. Похламков понимал, Валька затеял разговор с единственной целью — вызвать возражения, а там, коль скоро у собеседника возникнет охота поспорить, пусть себе развивает свою точку зрения. Однако профессор был, как видно, не расположен к спору, лекция пропала впустую.
Похламков тем временем постриг и побрил своего клиента, тот поблагодарил, расплатился и направился было к выходу, но Валька остановил, спросив с беспокойством:
— Вы кореши, что ли, с тем парнем? Ну, которому плохо стало?
— Дружим. А что?
— Так я, считай, закончил ему стрижку…
— Ва-аля, — одернул Похламков, — человек заболел!
— Я же ничего, — не унялся Валька, — пусть болеет, только…
— Ва-аля!
— Да не лезьте вы, Иван Федорович.
Профессор, уразумев, чего Валька добивается, посоветовал:
— Вы назовите сумму, какая причитается, и молодой человек, я не сомневаюсь, уплатит за своего приятеля.
— Ну, если об этом речь, — заторопился тот, — я готов, пожалуйста!
— Вот и прекрасно, — с усмешкой одобрил профессор, — вот и чудненько. Больной, здоровый — какое имеет значение? Главное, копейку не упустить.
Похламков счел долгом вступиться за воспитанника:
— Зеленый еще, — сказал профессору.
— А вы рекомендовали: грамотный.
— В работе — да, не отнимешь, а в жизни…
Они говорили так, словно Вальки здесь не было. Но Валька-то не мог сделать вида, будто не слышит.
— Всю дорогу этот план в голове, — забормотал пристыженно, — а без копейки плана не дашь.
Профессор подхватил все с той же усмешкой:
— Вот именно! Больной, здоровый — этим сыт не будешь, а копейка никогда в обиду не даст.
Скользнул взглядом по красным буквам.
— И бороться с копейкой в кармане куда как веселее.
— Сегодня только повесил, — опять вступился Похламков, тоже посмотрев на «вывесочку», — еще не прочувствовал.
Между тем клиент Похламкова достал кошелек:
— Сколько там с моего товарища?
Похламков не дал Вальке ответить:
— Ладно, чего уж, — сказал поспешно. — Поправится товарищ, пусть приходит, тогда и рассчитается.
Возвратилась с улицы Феня, сообщила Вальке:
— Очухался твой-то, просит позвать, как освободишься.
Валька смущенно покашлял:
— Хорошо, позовешь минут через пяток.
Он уже, можно считать, обиходил профессора — закончил стрижку и даже успел побрить, но теперь вновь взял ножницы, захлопотал вокруг головы, создавая видимость устранения каких-то шероховатостей, заметных лишь глазу мастера. Делалось это исключительно «для сервиса» — такое и Похламков практиковал, обслуживая особо уважаемых клиентов. Однако сейчас Вальке не усердствовать бы, не перебарщивать.
— Вас ждут, — сухо напомнил профессор. — Да и у меня минуты на счету.
Валька смолчал и, убрав ножницы, принялся распаковывать его, обметать салфеткой шею, уши, лицо. Похламков, изучивший вкусы давнего клиента, предупредил:
— На голову одеколон не нужен.
— Знаю, — отозвался Валька.
Заправил в расческу ваты, смочил водой, причесал профессора.
— Шипр, — подсказал Похламков, когда Валька потянулся к пульверизатору.
— Знаю, — снова буркнул тот.
Пустил распыленную струю одеколона на обвислые щеки, обдал слегка шею — те места, где проходил с бритвой. Взял после свежую салфетку, заботливо промакнул лицо. Делал все так, как в данном случае действовал бы и сам Похламков.
— Пудра не нужна, — не удержался он все же от очередной подсказки.
Валька лишь молча кивнул, еще раз прошелся по волосам расческой и склонился в полупоклоне, который перенял у него, Похламкова:
— Будьте здоровы!
Профессор вежливо поблагодарил, достал деньги:
— Что я вам должен?
Похламков видел: Валька растерялся. Не ждал этого вопроса. Да и Похламков удивился, привыкнув к тому, что профессор без лишних слов клал на тумбочку рубль и уходил, не ожидая сдачи, хотя действительная стоимость услуг редко переваливала за полтинник. Точно так поступали и некоторые другие посетители из числа постоянных похламковских клиентов, Валька не раз оказывался свидетелем этой немой сцены, и сейчас, как видно, надеялся на подобный же финал.
— Что я вам должен? — повторил профессор.
Вальке, коль такое дело, прибросить бы на счетах: согласно прейскуранту да и удовольствоваться этим, a ему, знать, обидным показалось упустить «законный» рубль.
— Спрашиваете, будто первый раз в жизни подстригаться сели, — выдал.
Сказано было на манер шутки, но все равно грубовато получилось, с явным намеком. Профессор тем не менее ответил спокойно:
— Вообще-то не впервые, но к будущему ударнику сел первый раз и таксу еще не изучил.
И-и, какой штучкой обернулся старик: не изучил! Что, Валька меньше выкладывался, чем обычно делал это он, Похламков? Или в мастерстве уступает?
— Так сколько с меня?
— Десять копеек, — ляпнул Валька, встряхивая с резким хлюпающим звуком простыню, только что снятую с профессора.
Профессор принял вызов:
— Все, Иван Федорович, потеряли вы клиента: oтныне буду иметь дело только с ударником.
Выложил на стол гривенник.
Подошла с половой щеткой в руках Феня, принялась заметать осыпавшиеся на пол волосы. Это послужило сигналом парню, ожидавшему своей очереди, он шагнул к освободившемуся креслу.
— Куда лезешь без приглашения? — накинулся Валька. — Видишь же, уборка не сделана!
Тот было опешил, но быстро нашелся:
— Извините, больше не имею времени ждать.
Протянул Вальке пятерку.
— Нет у меня сдачи, — рявкнул Валька. — Вон вся наличность — гривенник.
— Тогда скажите, сколько с меня, займу у товарища.
— Сорок пять копеек.
— Что, съели? — пульнул от двери профессор. — Вели бы себя смирно, как я, гривенник заплатили бы, а то лезете в кресло без приглашения…
— На самолет опоздаете! — крикнул вслед ему Валька и, когда уже захлопнулась дверь, выплеснул оставшиеся помои: — Чтоб тебе и правда опоздать, жмот несчастный, профессор кислых щей!
Парень усмехнулся, молча отсчитал деньги.
Посторонних в мастерской не осталось.
— Ну, отмочил сервис, спутник красоты! — выдохнул Похламков, разминая трясущимися пальцами папиросу.
— Только без этого, — заорал Валька, — без моралей!
Феня, занявшая после уборки свое обычное место у окна, замахала на них руками:
— Тише вы, клиенты идут!
Дверь приоткрылась, заглянула молодая женщина.
— Мальчик у меня, — проговорила неуверенно.
— Детская мастерская через два квартала, — отрезал Валька.
Дверь закрылась. Наступила тягостная тишина.
Похламков прикурил, сел в кресло, начал с преувеличенным вниманием разглядывать в зеркале собственное отображение. Феня поставила на колени всегдашнюю свою корзинку с мотком ниток и спицами. Валька послонялся некоторое время из угла в угол, потом открыл тумбочку, принялся выставлять полученные накануне флаконы с одеколоном.
— Провернуть пока операцию облагораживания, что ли? — сказал, ни к кому не обращаясь. — Все равно клиентов нет.
Облагораживание заключалось в том, что в одеколон добавлялось «для смягчения» определенное количество обыкновенной воды. Название нехитрому процессу придумал в свое время Похламков, он же преподал Вальке и технологию.
Как во всякой уважающей себя мастерской, у них имелся «зал ожидания» — небольшая прихожка, в которой с помощью ширмы был выгорожен закуток для Фениного хозяйства. В этом закутке они обычно и манипулировали с одеколоном. И Феня не только беспрепятственно пускала их туда, но частенько и помогала. Сейчас вдруг демонстративно загородила вход за ширму, переместившись вместе со стулом от окна.
— Не лезь сюда со своим жульничаньем, — заявила Вальке, — без тебя повернуться негде!
— Чего это с тобой сегодня? — оторопел он, — Иван Федорович, скажите ей!
Однако Похламков неожиданно для Вальки, а главное, для себя, поддержал Феню:
— Там и правда теснота, Валентин.
Валька растерянно остановился с флаконами в руках посреди комнаты.
— Что же я, на глазах у клиентов облагораживать его стану?
— Эх, Валька, Валька, — вздохнула жалостливо Феня, — тебе не одеколон — себя облагораживать в самый раз начинать.
— Знаешь что, — он шагнул к подоконнику, сгрудил на него флаконы, — знаешь, чья бы корова о благородстве мычала…
— Ну и что? Не отрицаю, принимала тебя пару раз. Но я женщина одинокая, мне мужская ласка даже по медицине полагается, а вот как ты от молодой жены ко мне?..
— Хватит! — не выдержал Похламков. — Грязь какая!
Повернулся к Вальке, кивнул на «вывесочку»:
— Сними!
— Чего вдруг помешала?
— Не вдруг. Все утро думаю. Зеленый ты еще для такого. Все мы зеленые.
— Я не лезу в ваши дела и вы…
— Не снимешь?
Шагнул к стене, с которой звали в будущее четко выписанные красные буквы. Валька метнулся к столу, схватил бритву.
— Только попробуйте!
Похламков молча сорвал дощечку, кинул к порогу. Куски стекла разлетелись со звоном в стороны. Тотчас Валька прыгнул с бритвой в руках на Похламкова, но удар по голове свалил его на пол. Был он настолько сильным, что Вальку отвезли в больницу.