елали совершенно бесполезными все предосторожности, которые он принимал, чтобы скрыть зарождавшуюся страсть. Надо признать, что эта любовь между двадцатидвухлетним молодым человеком и семнадцатилетней девушкой приняла характер, не отвечающий требованиям осторожности. Не прошло и трех месяцев, как синьор Кампиреали заметил, что Джулио Бранчифорте слишком часто проходит под окнами его палаццо (это палаццо еще и сейчас можно видеть на середине улицы, ведущей к озеру).
В первом же поступке синьора де Кампиреали проявились вся его резкость и непосредственность — естественные следствия свободы, которую допускает республика, и привычки к откровенному проявлению страсти, не подавленной еще нравами монархии. В тот день, когда его внимание привлекли слишком частые прогулки молодого Бранчифорте под окнами палаццо, он обратился к нему со следующими грубыми словами:
— Как смеешь ты шататься перед моим домом и бросать дерзкие взгляды на окна моей дочери, ты, у которого нет даже приличной одежды? Если бы я не боялся, что мой поступок будет ложно истолкован соседями, я подарил бы тебе три золотых цехина, чтобы ты съездил в Рим и купил себе более приличную одежду. По крайней мере вид твоих лохмотьев не оскорблял бы так часто мои глаза и глаза моей дочери.
Отец Елены, без сомнения, преувеличивал: платье молодого Бранчифорте совсем не было похоже на лохмотья; оно просто было сшито из грубой ткани и сильно поношено, но имело опрятный вид и говорило о близком знакомстве со щеткой. Джулио был так оскорблен грубыми упреками синьора де Кампиреали, что не появлялся больше днем перед его окнами.
Как мы уже сказали, две аркады, остатки старинного акведука, послужившие в качестве капитальных стен для дома, построенного отцом Бранчифорте и оставленного им в наследство своему сыну, находились всего в пяти- или шестистах шагах от Альбано. Чтобы спуститься с этого возвышенного места в город, Джулио необходимо было пройти мимо палаццо Кампиреали. Елена тотчас же заметила отсутствие странного молодого человека, который, по рассказам ее подруг, порвал всякие отношения с другими девушками и посвятил себя исключительно счастью созерцать ее.
Однажды летним вечером, около полуночи, сидя у открытого окна, Елена вдыхала морской ветерок, который доходит до холма Альбано, несмотря на то, что он отделен от моря равниной в три лье. Ночь была темная и тишина настолько глубокая, что можно было слышать, как падают листья. Елена, опершись на подоконник, думала, быть может, о Джулио, когда вдруг заметила что-то вроде крыла ночной птицы, бесшумно пролетевшей у самого окна. Испугавшись, она отошла вглубь! Ей и в голову не пришло, что это может быть делом рук какого-нибудь прохожего; третий этаж палаццо, где было ее окно, находился на высоте более пятидесяти футов от земли. Внезапно она увидела, что темный предмет, который неслышно колыхался перед ее окном, был не что иное, как букет цветов. Ее сердце забилось; букет этот, как ей показалось, был привязан к концу двух или трех стеблей тростника, похожего на бамбук, который растет в окрестностях Рима и достигает длины в двадцать — тридцать футов. Хрупкость стеблей и довольно сильный ветер были причиной того, что Джулио не удавалось удержать букет как раз напротив окна, у которого, по его предположению, находилась Елена; к тому же ночь была настолько темна, что с улицы на таком расстоянии ничего нельзя было разглядеть. Стоя неподвижно у окна, Елена испытывала сильнейшее волнение. Если она возьмет букет, не будет ли это признанием? Впрочем, у нее не возникало ни одного из тех чувств, которые в наши дни вызывает у девушки из высшего общества приключение подобного рода. Так как отец и брат Елены были дома, первой мыслью ее было, что малейший шум повлечет за собой выстрел из аркебузы, направленный в Джулио; ей стало жаль несчастного молодого человека, подвергавшегося опасности. Второю была мысль, что, хотя она и знала его еще очень мало, все же он был самым близким ей после родных человеком на свете. Наконец, после нескольких минут колебаний, она взяла букет и, коснувшись в темноте цветов, заметила, что к их стеблям было привязано письмо; она выбежала на широкую лестницу, чтобы прочитать его при свете лампады, горевшей перед образом Мадонны. «Несчастная! — воскликнула она мысленно, в то время как краска счастья при первых же строках письма разлилась по ее лицу. — Если меня заметят, я пропала и мои родные на всю жизнь станут врагами этого бедного юноши!» Она вернулась в комнату и зажгла лампу. Это был счастливый момент для Джулио, который, стыдясь своего поступка и как бы желая укрыться во мраке ночи, прижался к огромному стволу одного из зеленых дубов причудливой формы, которые еще по сей день стоят против палаццо Кампиреали.
В письме Джулио простодушно приводил оскорбительные слова, сказанные ему отцом Елены. «Я беден, это правда, — продолжал он далее, — и вы с трудом можете себе представить всю глубину моей бедности. У меня ничего нет, кроме домика, который вы, быть может, заметили у развалин акведука Альбы. Около дома находится огород, который я обрабатываю сам и плодами которого я питаюсь. Есть у меня еще виноградник, который я сдаю в аренду за тридцать экю в год. Не знаю, к чему приведет моя любовь; не могу же я предложить вам разделить мою нищету. А между тем если вы не любите меня, то жизнь не имеет для меня никакой цены. Бесполезно говорить, что я тысячу раз отдал бы ее за вас. До вашего возвращения из монастыря жизнь мою нельзя было назвать несчастной. Напротив, она была полна самых блестящих мечтаний. Я могу сказать, что видение счастья сделало меня несчастным. Никто в мире не осмелился бы сказать мне слова, которыми оскорбил меня ваш отец: мой кинжал быстро отомстил бы за меня. Сильный своей отвагой и оружием, я считал себя равным всем; я не чувствовал ни в чем недостатка. Теперь все переменилось: я познал страх. Довольно признаний! Быть может, вы презираете меня. Если же, несмотря на мою поношенную одежду, вы чувствуете ко мне хоть каплю сострадания, запомните, что каждый вечер, когда в монастыре капуцинов, на вершине холма, бьет полночь, я стою, прячась под дубом, против окна, на которое я смотрю беспрестанно, так как предполагаю, что это окно вашей комнаты. Если вы не презираете меня, как ваш отец, бросьте один из цветков букета, но постарайтесь, чтобы он не упал на какой-нибудь балкон или карниз вашего палаццо».
Письмо это Елена перечла несколько раз; мало-помалу глаза ее наполнились слезами; она с умилением смотрела на прекрасный букет, перевязанный крепкой шелковой ниткой. Елена попыталась вырвать один цветок, но не смогла; затем ее охватили сомнения. У римских девушек существует примета: вырвать цветок из букета, являющегося залогом любви, или каким-нибудь образом испортить его — значит погубить самую любовь. Она боялась, что Джулио потеряет терпение, подбежала к окну, но тут же сообразила, что оказалась слишком на виду, так как комната была ярко освещена. Елена не могла решить, какой знак она может себе позволить; любой казался ей слишком многозначительным.
В смущении она вернулась к себе в комнату. Время, однако, шло; вдруг ей пришла в голову мысль, которая повергла ее в сильнейшее смятение: Джулио подумает, что она, как ее отец, презирает его за бедность. Взгляд ее упал на образчик драгоценного мрамора, лежащий на столе; она завязала его в платок и бросила к подножию дуба против окна. Затем сделала знак, чтобы Джулио ушел. Она слышала, как он удалялся, так как, уходя, он не счел нужным скрывать шум своих шагов. Достигнув вершины скалистого хребта, отделяющего озеро от последних домов Альбано, он запел; она разобрала слова любви и послала ему вслед прощальное приветствие, уже менее робкое; затем принялась вновь перечитывать письмо.
Назавтра и в следующие дни были такие же письма и такие же свидания, но трудно скрыть что-нибудь в итальянской деревне, тем более, что Елена была самой богатой невестой в округе. Синьору де Кампиреали донесли, что каждый вечер после полуночи в комнате его дочери виден свет; что еще более странно, окно бывает открыто, и Елена стоит в освещенной комнате, не боясь zinzare (род очень назойливых комаров, которые отравляют прекрасные вечера римской Кампаньи. Здесь я должен снова обратиться к снисходительности читателя. Кто хочет изучить обычаи чужой страны, должен быть готов к тому, чтобы натолкнуться на самые неожиданные понятия, не похожие на наши). Синьор де Кампиреали зарядил аркебузу своего сына и свою. Вечером, за четверть часа до полуночи, оба, стараясь производить возможно меньше шума, пробрались на большой каменный балкон, расположенный во втором этаже палаццо, под окном Елены. Массивные столбы каменной балюстрады защищали их до пояса от выстрелов извне. Пробило полночь; отец и сын, правда, услышали какой-то легкий шум под деревьями, окаймлявшими улицу против их палаццо, однако, к их удивлению, в окне Елены свет не появлялся. Девушка эта, всегда столь простодушная, казавшаяся ребенком, совершенно переменилась с тех пор, как полюбила. Она знала, что малейшая неосторожность угрожает смертельной опасностью ее возлюбленному; если такой важный синьор, как ее отец, убьет бедняка вроде Джулио Бранчифорте, то ему в худшем случае придется скрыться на некоторое время, например, уехать на три месяца в Неаполь. В течение этого времени его друзья в Риме успеют замять это дело, и все кончится приношением серебряной лампады стоимостью в несколько сот экю на алтарь наиболее чтимой в то время мадонны.
Утром за завтраком Елена заметила по лицу отца, что он чем-то сильно разгневан, и по тому выражению, с каким он смотрел на нее, когда думал, что никто этого не замечает, она поняла, что является главной причиной его гнева. Она сейчас же поспешила в комнату отца и посыпала тонким слоем порошка пять великолепных аркебуз, висевших над его кроватью. Точно так же она покрыла порошком его кинжалы и шпаги. Весь день она была чрезвычайно возбуждена и беспрестанно бегала по всем этажам дома; она ежеминутно подбегала к окнам, намереваясь подать Джулио знак, чтобы он не