Борисыч снимает противогаз и всё так же гундосит, никакой разницы:
– Ты вышел из машины.
– Нам не нужен молодой красивый труп. В плане операции его не было.
– А если бы труп оказался твой?
– Не будь занудой, папаша, – подаёт голос Тим. – Алекс поступил очень глупо, но… Нельзя за такое ругать.
– Тебя не спросили… Сынок! – цедит Борисыч.
Маршрут рассчитан по секундам, три зелёных светофора, потом направо и к трассе. Выезд из города закрыть не успеют, воздушный патруль когда ещё поднимется, и только на трассе нас догонят перехватчики с ближайшего поста. Ничего, пусть догоняют. Минуту назад мы не хотели быть заметными, теперь наоборот. Пускай рассмотрят нас получше. И раструбят на всю обитаемую вселенную, кто именно их ограбил.
Держу пятьдесят пять миль, незачем устраивать в городе корриду, надо просто спокойно пройти светофоры. Левый ряд свободен, не езда – сплошное удовольствие. Было бы. Если бы.
Сейчас не время наслаждаться поездкой, я просто спокоен, привычно спокоен. За штурвалом нельзя волноваться и впечатляться. Чем сложнее маневр, тем я холоднее. В самых трудных ситуациях я превращаюсь вовсе в камень. Нервничать можно потом, когда встанешь на обочине и заметишь, как трясутся руки. Дорога нервных не любит.
А вот подельников моих заметно колотит. Спиной чувствую, как трясёт Тима. Борисыч-то с виду ничего, но трудно дышит.
Я не задаю вопросов. Оба здесь – ну и хорошо. Третий светофор, и я прямо из левого ряда заправляю машину в глубокий правый вираж. Сзади гудят заполошно, но вроде никто не стукнулся.
– Ты мог просто из окна выстрелить ей под ноги, – говорит Борисыч. – И тут же закрыться.
Вот заело человека. В общем, понятно, он же весь план разработал.
– Ага, и рикошетом – в живот.
– Ну показал бы пистолет… Ты не имел права рисковать собой.
Движение на вылетной магистрали чуть плотнее, чем хотелось бы, мы ныряем из ряда в ряд, но Борисыч никогда не стеснялся говорить мне под руку, привык, что я не реагирую. Семьдесят миль, сейчас выскочим, и будет сто.
– Тим, я не слышал, как ты пристегнулся, – говорю.
Сзади клацает замок.
– Борисыч, дорогой, не дуйся… Она вышла из-за угла, оставалось мало времени, от силы двадцать секунд. Я видел, какие у неё были глаза. Махать стволом не имело смысла. Она успела бы подойти вплотную, да ещё и спросила бы, чего мне надо.
– И что за глаза у неё были? – спрашивает Борисыч как-то подчёркнуто недобро.
– Счастливые, – говорю.
Позади хрустит и щёлкает пластмасса – судя по звукам, Тим цепляет на пистолет тактический обвес. Недолюбливаю пистолеты, неудобное оружие, слишком большой привычки требует, но с передней рукояткой, прикладом и коллиматором уже пострелять можно. Впрочем, я и без приклада с тридцати шагов легко попаду в неподвижного человека, а будет дрыгаться, так хотя бы напугаю и заставлю убежать. Тем не менее особого доверия к пистолетам не испытываю. Опыта не хватает. Пускай Тим с ними забавляется, у него опыта полным-полно.
Если всё пойдёт как надо, стрелять Тим сегодня вообще не будет.
А пойдёт совсем худо, я ему случайно башку продырявлю. И никто меня не заставит ответить, зачем. Скажу, что так и было. Тим очень симпатичный парень и квалифицированный убийца. Его на это дело всю жизнь натаскивали, короткую и глупую. Двадцать два года, чёрт возьми, мне бы столько.
Я к Тиму хорошо отношусь, сочувственно. Просто я намного старше, и у меня звериная интуиция военного преступника, с которой трудно справиться. С самого начала, с первого взгляда на Тима интуиция подсказывает: избавься от мальчишки, он принёс с собой беду.
Это отвратительно, это бесчеловечно, и я с этим борюсь, честное слово, но грохнуть парня хочется всё равно. Меня раздражают мальчики с честными глазами, убивающие по приказу, извините. Я от них ничего хорошего не жду.
Убивать надо со смыслом и от всей души. Это занятие взрослых. Тогда не будет лишних трупов. Война – не дело молодых.
– Что с погодой на развязке?
– Полный штиль. Я слежу, – говорит Борисыч.
– Ну, погнали.
У выездного поста машины начинают тормозить, но левый ряд свободен. Не успели выставить заслон, на это нужна особая санкция, на санкцию нужно время, а пока что автопилоты не пустят никого в левый, раз справа все нормально. Поэтому в левом отважно стоит одинокий полицейский и машет жезлом.
У Маши нет автопилота. Конструктивно не предусмотрен. Это вам не современное модное недоразумение, а старый добрый автомобиль. Зверски красного цвета, очень красного. Теперь не то что таких машин не делают, а даже такого красного цвета не бывает.
С Машей нельзя связаться по вайфаю, приказать ей сбросить газ и прижаться к обочине. Полиция не может с ней договориться ни по-хорошему, ни по-плохому. Маша по сегодняшним меркам – неуправляемая.
Дикая красная машина.
В прекрасном новом мире она не имеет права ездить вне специально отведённых спортивных трасс. То, что мы с ней сегодня выбрались в город, – лютое нарушение, тянет на конфискацию транспортного средства и запрет вождения чего бы то ни было лет в десять. Поэтому я прятался от камер.
Впереди проём в отбойнике, наша первая точка отмены. Если переходить на запасной план, тогда здесь. Остальные две точки намного хуже, там шансов уцелеть всего ничего.
– Погода?
– По нулям.
– Продолжаю движение.
Сто десять миль. Полицейский отпрыгивает через отбойник, резвый парень. Сейчас за нами сорвутся перехватчики. Вот что им стоило, казалось бы, уже катиться впереди и пытаться нас заблокировать, стрелять электромагнитными «пауками» не вдогон, а в лоб и в борт? Что стоило раскатать по левому ряду ленту с шипами?
Рабочего места им это стоило бы. У них инструкция. Мы знаем полицейскую инструкцию назубок. Они держатся за свои рабочие места – хорошие, послушные ребята. Как все теперь. За малейшее нарушение их ждёт наказание. Кого угодно ждёт наказание за что угодно.
Самое удивительное – они всё равно воруют, как твари последние, и охотно продают секреты, которые никто из наших не продал бы никогда. Они не такие, как мы. Не любят свою корпорацию, хотя та и победила.
А мы с Борисычем, гады и сволочи, деятельные участники конфликта, который запрещено называть Второй Корпоративной Войной. И никто на Земле – ах, хорошие вы мои, послушные, – его так не называет. Не было такой войны. И нас там не было. Да и кто мы, собственно, инфослужба. Сколько длилось это дерьмо, полтора года, толком даже не стреляли. Так, пару раз отстреливались, и то по собственной дурости.
Но мы нарушали правила, какие вам и не снились. Мы военные преступники ничуть не лучше тех наёмников, кто разносил города ракетными ударами. Они-то за деньги и по приказу, они всегда могут спрятаться за прейскурант и приказ. А мы-то от всего сердца. Провокаторы и манипуляторы. Кукловоды.
Наш директорат поздно сообразил, что драка идёт не на жизнь, а на смерть, мы отбивалась – и проиграли. Нас выдавили из родного дома в дальние колонии. Передел сфер влияния, захват ресурсов, включая людские, ничего личного.
И очень личное для простых участников конфликта, потерявших на войне всё, кроме своей шкуры, местами тоже продырявленной.
Сейчас Тим придерживает одной рукой на сиденье чемодан, в котором – собственность нашей корпорации. Нам чужого не надо, мы просто забрали своё. Это расчёты по гипердрайву, двигателю второго поколения. Враг ковырялся с ним шесть лет, но так и не продвинулся. Туда на всякий случай воткнули системную ошибку. А наши знают, что делать. У нас будут непобедимые боевые беспилотники, и вслед за ними придём мы на новых транспортных кораблях и заберём всё своё обратно. И ваше заберём, раз вы не умеете им пользоваться и народ вас не любит.
И спросим, какого чёрта вы раздробили родину на княжества сообразно числу дочерних компаний и устроили там новый феодализм, обозвав его, естественно, народным социализмом. И поднимем из архива – этот секрет нам тоже продали – боевые приказы времён той войны. Приказы вашим наёмникам бомбить гражданских без стеснения. Ваши аналитики считали это разумным: надо, чтобы под конкурентом горела земля, а населения и так слишком много, нам столько ни к чему… Очень разумно, очень продуманно, и ничего личного. Уж мы постараемся эти бумажки положить в гробы тем, кто их подписывал.
Мы убивали ради свободы, вы – ради выгоды.
Вы сохранили документы, чтобы при случае напоминать друг другу, какой большой кровью повязаны. Мы напомним это вам всем и сразу…
Не вижу перехватчиков, но слышу в левом ухе на полицейской волне, что они где-то сзади, чётко по инструкции, пошли догонять. Чудесно. Взять нас со встречной полосы не выйдет, тут сплошной отбойник, вертолёты не успевают, а заслон сейчас выставляют под развязкой, к которой мы и шпарим, быстро наращивая скорость.
– Погода?
– Все по нулям. Я скажу, если переменится.
– Принято.
Я не гонщик, самый обычный водитель, умеренно опытный, и люблю сто десять миль – тогда Машу можно держать одной рукой, буквально двумя пальцами. Но сейчас уже сто пятьдесят. Этого пока достаточно. Трасса визуально сужается, пейзаж по сторонам начинает сливаться в серо-зелёную стенку с яркими пятнышками реклам, ещё немного прибавить, и будет полное впечатление, будто едешь по трубе. Движения в правых рядах почти нет, я так и планировал, выбирая время.
От института до космодрома – моя часть операции, здесь я был голова, когда мы всё продумывали, Борисыч только кивал. Ему не понравилось узкое место на развязке, мне оно тоже совсем не нравится. Собственно, это единственное откровенно слабое звено в нашей затее. Но других вариантов нет.
У здания института тоже не было вариантов, где встать – и в итоге я доброе дело сделал, прелестную девчонку спас. Пускай теперь на развязке я нас спасу. Лишь бы подвеска выдержала. И лишь бы туда прямо сейчас не заехала какая-нибудь внеплановая бетономешалка. Вот это будет неприятный сюрприз. Там и без того до черта техники, и вся она мне мешает.