– Борисборисыч, посмотри на стройку, нет там шевеления?
– Только что смотрел, глухо. Я же обещал, там до конца недели будет полный стоп, украли всё.
Он сам и сделал, что украли, даже знать не хочу, каким образом. У Борисыча старые связи, дай бог каждому. Гуманитарный технолог не ворует своими руками, он уничтожает имущество врага методом стимуляции промотания и разбазаривания. Борисыч на этом ещё до войны съел очень большую собаку.
Выкручиваю заднюю камеру до упора и наконец-то вижу перехватчики, две белые зализанные капли у нас на хвосте. По-своему они красивы, хотя совсем не похожи на автомобили. Приближаются медленно, но неотвратимо. У обоих на крыше плоские башенки с пушками для запуска «пауков». Вцепится такая дрянь в задницу, шибанёт разрядом, тут у машинки и мозги набекрень. И приехали.
– Вижу наш почётный эскорт.
– А то пуганём их? – это Тим.
– Отставить, – говорит Борисыч. – Ты Алексу не веришь, что ли?
Тим никогда так быстро не ездил, ему просто невдомёк, что значит приоткрыть заднее окно на ста пятидесяти милях. Сейчас никто так быстро не ездит, кроме гонщиков-профессионалов. Я пытался объяснить, что для начала мы оглохнем, потом нашего стрелка треснет головой об рамку двери, потом он наверняка потеряет ствол, и тот будет лететь за нами на ремне, колотясь об машину так и сяк, да ещё и запросто вывихнет стрелку руку. Тим сделал вид, что поверил.
Ему хочется пострелять хотя бы неприцельно в полицию, я понимаю. Для него полицейские – верные псы корпорации, сломавшей жизни поколения родителей и моего поколения заодно. Тим даже не будет непременно убивать, ему бы просто как следует опустить их, сурово и убедительно. Заставить держать приличную дистанцию. Остаться там, где и место этим хорошим полицейским – от нас как можно дальше.
Тим хочет отомстить за нас. Очень мило с его стороны. Но совершенно излишне. Он рвётся на войну, которой не было, не понимая, что это не его война. С моей точки зрения, он просто не имеет права лезть в наши разборки. Хватит и того, что его взяли на дело. Он неплохо справляется с задачей, но одним своим присутствием в нашей команде, одной своей слепой мальчишеской яростью выматывает мне нервы.
– Спасибо, Тим, – говорю. – Но действительно не стоит.
Борисыч влип в сиденье и крепко держится за подлокотник. Ему трудно, он ведь не гангстер, просто суровый, рано постаревший мужчина сорока восьми лет от роду. Ему бы сейчас занятие какое, а он вынужден сидеть в роли чемодана и покорно ждать развития событий.
Мне легко, я – водитель. Уже почти совсем окаменел, а ближе к развязке буду просто кирпичом.
Тим у нас гангстер, вот у кого шило в тощей заднице, меткий стрелок и умелый подрывник, без приключений – как без пряников. Службой безопасности характеризуется крайне положительно. Знай они, какой энтузиазм из него попрёт, когда Тим окажется тут, на Земле, которая для него по умолчанию враждебная территория, три раза бы подумали. Хороший мальчик, но с промытыми напрочь мозгами. Нам этого шибздика дали, поскольку он вылитый Борисыч в молодости и, по легенде, его сын. Ну Тим и вошёл в роль как нельзя лучше. Задирал «папашу» всячески, пару раз едва по шее не схлопотал.
Самое забавное, что он в «отца» искренне по-детски влюблен, диверсант этот. Своего-то папу не помнит вовсе, погиб тот на войне. Я Тима слегка взломал, когда мы готовились, вызвал на откровенность – и с тех пор вдвойне уверен, что от него можно ждать срыва в любой момент, дай только повод. Он ничего плохого не хочет, только устроить кровавое месиво и много лишнего грохота, опасного для исхода операции. Нашёлся, понимаешь, народный мститель. Как всё его поколение, он живёт легендами и мифами.
А мы вообще не живём, давно уже.
– На космодроме никакой активности, – говорит Борисыч.
– Понял.
У Борисыча вся семья под бомбёжку попала. Двое у него было, мальчик и девочка.
Я хотя бы без детей, а тоже есть, за кого спросить с конкурирующей организации.
На космодроме ждёт Дана, она о своём прошлом молчит, но и с ней более чем понятно всё.
Дана похожа на ту девчонку, что я встретил сегодня. Такая же неуловимая труднообъяснимая прелесть, только глаза усталые, но породу-то не спрячешь. Ну и возраст, конечно – моя ровесница, тридцать пять по документам, да и реально вряд ли больше. Очень привлекательная мёртвая женщина. Перепахало её страшнее, чем Борисыча. Ей бы начать всё заново, только она не может. Или не хочет. Я бы помог. Она, в общем, знает.
– Приближаются, – говорит Борисыч.
А то я не вижу. Я – водитель, обязан видеть.
Для перехватчиков у нас в багажнике сюрприз. Компактный, зато увесистый. С него можно дать такую нагрузку на оба Машкиных движка, что обмотки сгорят, только раньше, наверное, порвётся трансмиссия. А ещё у меня в задних фонарях почти не осталось места для светодиодов, туда вкорячены разрядники, на которые я тоже могу дать хорошую нагрузку. «Пауки» как прицепятся, так и сдохнут. Если вообще долетят, не тестировали эти пушки на скорости под двести. Никто не знает, как поведут себя «пауки» в таком встречном потоке. А к развязке мы должны выйти ровнёхонько на ста девяноста милях в час.
И взять чуть-чуть вправо.
Строго говоря, основная ценность лишних полутора центнеров на задней оси для меня в том, что у машины изменилась развесовка. Я двигал реактор туда-сюда по миллиметру целый день. Разогнаться до ста девяноста Маша и без него смогла бы. Но с ним лучше. Иначе пришлось бы класть балласт…
В этот момент перехватчики стреляют, оба сразу.
У меня рука лежит запястьем на рукоятке КПП, пальцы в миллиметре от кнопок.
Но сначала я резко наступаю на педаль.
Машка кидается вперёд так, будто раньше стояла на месте. На миг мне кажется, что все четыре колеса едва не сорвались в букс, и я лишний раз хвалю себя – догадался отключить антипробуксовочную систему, а то мало ли… Темнеет в глазах. Ничего себе.
Внезапно двести двадцать.
Вот теперь мы в трубе. Даже попутный транспорт не разглядеть толком.
Машина буквально влипает в трассу, роскошная у неё аэродинамика, умели ведь делать. Даже представить не берусь, какая сейчас прижимная сила на нас обрушилась. Указатели температуры масла в вариаторе и приводах стоят, как вкопанные. Уфф… Посмотрим, что дальше будет.
– О-бал-деть! – доносится с заднего сиденья.
– Предупреждать надо, – говорит Борисыч, с видимым усилием отрывая затылок от подголовника.
Не долетели «пауки». Вообще не долетели. Перехватчики болтаются далеко позади. На полицейской волне истерика. Выясняют, куда запропастился этот долбаный вертолёт. Ага, этот долбаный вертолёт нагонит их через три минуты. Ему объясняют, что я расшибусь в лепешку об заслон под развязкой уже через две. Вертолёт отвечает – так мне и надо, психу. Кто я вообще такой. Из-за чего суматоха.
Знал бы ты, из-за чего, сам расшибся бы.
А я за три минуты успею десять миль пролететь. Да мне столько и не надо. Мне до трюма в грузовике Даны заметно ближе.
Немного отпускаю педаль. Пускай воздух нас тормозит.
– А чего ты не… – Борисыч тычет пальцем через плечо.
– Если честно, я побаиваюсь лишний раз давать разряд на корму. Не понравилось мне это силовое поле. По-моему, оно для Машкиных мозгов не намного лучше, чем «пауки». Такие наводки, что пробивает защиту. Легонько, но пробивает. Ладно, джентльмены, готовимся.
– На космодроме по-прежнему тихо.
– Понял.
– Беспокоит меня это. Должны они были догадаться, куда мы нацелились.
– А меня не беспокоит. Погода?
– По нулям.
– Понял. Внимание, зажимаю подвеску. Сели ровно, и чтоб ни звука.
Впереди та самая развязка. Камера показывает, что под ней затор, битком набиты грузовики, и вовсю суетится полиция. А нам туда не надо. Нам чуть-чуть правее, на недостроенный вылет. Его и не думали перекрывать, там пластиковое ограждение с мигалками. Бедная Маша, получишь ты сейчас по морде.
Маша – это тебя Лена так назвала.
Машина – из спокойной прошлой жизни, Лена – из счастливой прошлой жизни, до войны, которой не было.
Они признали наш город легитимной военной целью. Просто транспортный узел, ничего больше. Там даже офиса корпорации не было. И меня там не было. Лучше бы я там был. Лучше бы я тогда сдох под обстрелом…
Сто девяносто миль.
– К маневру!
Под развязкой все разбегаются, думают, сейчас воткнусь. Легонько двигаю рулём вправо.
Это момент истины, о котором я Борисыча не предупреждал. Есть шанс, что я просто возьму да промахнусь, не впишусь в поворот. Или уже на вылётной дорожке не впишусь – она на полпути загибается влево. Полностью уверен в машине, полностью уверен в резине, полностью уверен в себе.
Но чего будет, не знаю.
Машка с зажатой намертво подвеской выпрыгивает на подъём, раскорячившись, словно турбореактивная черепаха. Бац! Мы не сбили и не пробили ограждение, мы его проткнули.
Мчимся вверх, к небесам. С заднего сиденья доносится тоненький противный вой.
Идеально прописываем левый, встаём на прямую, размётываем ещё одно ограждение, проходим в сантиметре от асфальтоукладчика и упираемся носом в серое пасмурное небо. Хрусь – под колёсами шершавый бетон. В момент отрыва я бросаю педаль.
Кончилась дорога.
Мы взлетаем.
– Спокойно! – очень спокойно говорит Борисыч непонятно кому, себе, наверное.
Вой сзади усиливается и переходит в восторженный оргазмический вопль. Просили ведь – ни звука. Но чего с них взять, с чайников. Они никогда не летали на автомобилях.
Под нами на долю секунды мелькает широкая магистраль, мы пересекаем её под углом. Я с холодным интересом смотрю в окно. Высоко летим, должно быть, к ясной погоде.
Чёртова погода, ждали штиля трое суток.
И ждали шанса долгие годы.
«Тим, ну хватит орать, кончай уже», – думаю я.
Машина опускает нос. Гляжу вперёд. Там нас поджидает ещё один момент истины, последний.
Если, конечно, на космодроме не приготовились к встрече и не расставили технику по периметру. Тогда придётся снова прыгать. А может, сейчас так мягко приземлимся, что прыгать будет уже некому.