Впервые я вижу, как Дана улыбается. Господи, какая же она милая. Потом замечаю, что Борисыч на неё таращится во все глаза и как-то откровенно по-хозяйски. Да неужто?… Не про меня, значит, эта лёгкая походка, русые кудри, аккуратная маленькая грудь прекрасной формы – я очень наблюдательный, профессия обязывает, – чудесный рисунок губ и всё такое прочее. Хреново быть наблюдательным. Ладно, утешусь тем, что мои товарищи, кажется, оттаяли и попробуют начать жизнь заново…
Тим на радостях, что мы всех победили, нажирается синтетики и бегает по стенам, насилу утихомириваем его. Тогда он виснет у Борисыча на шее и называет его папой. Тут мне реально хочется мальчика пристрелить, но я вовремя соображаю, что применять армейскую мелкашку на корабле запрещено под страхом прогулки за борт. Нельзя – пуля башку просадит навылет, а потом ещё что-нибудь повредит тоже навылет. Кстати, ради такого случая, когда надо убить кого-нибудь по делу срочно, командиру экипажа полагается старый добрый ствол под патрон 9×19. Тоже не подарок, но гораздо меньше риска испортить звездолёт.
Мы неспешно обедаем, болтаем о всякой ерунде, потом я замечаю, что Дана хмурится и вроде бы к чему-то прислушивается. Пора бы разойтись по каютам и как следует выспаться. И проснуться наконец без ощущения привычного страха – меня этот страх убивал на Земле полгода, а Борисыча и Тима – три месяца, всю активную фазу подготовки к операции. Въевшийся в мозг ужас разоблачения. Думал, ничего больше не боюсь на этом свете, но когда появилась цель – научился бояться заново. Мертвецам не страшно: у них нет смысла жизни. Придумай смысл и живи. Но вслед за смыслом придёт и страх.
Дана хмурится снова и отворачивается к приборной доске. Начинает что-то крутить и опять вслушиваться. Прижимает ладонь к виску: типичный рефлекторный жест командира звёздного корабля, совершенно бессмысленный, но все они так делают. У командира на висках датчики интроскопа. Через него ты воспринимаешь корабль, словно живой организм, и этот организм – ты сам. Видишь его насквозь, чувствуешь свою машину, как себя. Не отказался бы я так сливаться с Машей. Мы бы с ней тогда летали, не боясь случайного ветерка. Люблю Машку. Я бы лучше нормальную человеческую женщину полюбил, конечно, но где её взять – вон, Дану уже Борисыч прибрал к рукам. А я кого попало не подпущу к себе, привередливый. Удивительно, что вообще хочу серьёзных чувств – кажется, и меня начинает отпускать полегоньку. Или время лечит, или сегодняшний акт мести подействовал: надежда появилась, надежда… Ты её только сейчас не обломай, дорогой наш командир.
Все глядят на Дану, ждут неприятностей и боятся спросить, какие именно они планируются.
Тим спросил бы, наглости хватит, но опасается, что мы с Борисычем его заклюём. Допустим, мой персональный статус непонятен, зато Борисыч – старший по званию и руководитель операции.
Сам Борисыч слишком влюблён в Дану, сейчас я вижу это отчётливо, влюблён нежно и трепетно, не вполне ещё веря, что способен испытывать такие чувства и на них ответила такая женщина, не доверяя своему нечаянному счастью. Он будет ждать.
А я просто не имею дурной привычки говорить водителю под руку. Даже если водителю это всё равно. Разберётся – скажет.
И Дана говорит:
– Пищим, ребята. Даём пеленги.
Тим напрягается и шипит нецензурное, Борисыч охает, я откидываюсь на спинку кресла и пытаюсь думать. Не получается.
– Если вам всадили «жучка»… – тянет задумчиво Тим. – Значит, что-то подозревали…
Глядит на Борисыча, потом на меня. Нехорошо глядит. Зря ты это, парень.
– Не мне, – Дана грустно качает головой. – Вам, ребята. Он прямо здесь. В радиусе метра.
Теперь уже все глядят на всех. Кажется, я единственный, кто глядит по-доброму. Чего вы злые-то такие, коллеги?
– Современные «жучки» размером с булавочную головку, – говорю. – Может, я его на завтрак съел.
Напрасно я это ляпнул, потому что все дружно упёрлись глазами в меня.
– Дело не в том, дорогой, что ты съел на завтрак, а кто его тебе подсунул, – заявляет Борисыч. – Мы-то с Тимом друг друга контролировали. А ты работал в одиночку.
– Вот именно, – поддакивает Тим.
Гляжу на них ещё по-доброму. Честное слово. Даже стараться не приходится. Мог бы напомнить, что эти двое тоже не всё время были друг у друга на виду, но – зачем? Сами знают. И топят меня. Получается, один из них. Или оба сразу.
Или Дана нас стравливает.
Только этого не хватало.
– Опять пискнул. Странно, промежутки неравномерные.
– Я уверен, что это не я, – заявляет Борисыч.
– А я уверен, что не я, – говорит Тим.
– А я ни в чём не уверен, – говорю. – И вы напрасно такие уверенные. Миссия у нас непростая, с кем угодно могло случиться что угодно.
– Ты сколько баб осчастливил на исторической родине, Казанова? – спрашивает Дана. – Кто тебе инфу продавал? Уж сто процентов не мужик. С кем ты проснулся сегодня? Подумай.
Ничего себе. Трудно меня озадачить, но у Даны получается.
– Не ожидал от тебя, – говорю. – Вот от кого не ожидал, это от тебя.
Смотрю ей прямо в переносицу и вижу: смутилась.
Неужели – она?…
Звериный инстинкт военного преступника рекомендует немедленно пристрелить Тима, потом жестоко допросить Борисыча, выкинуть обоих в космос и разбираться уже по-хорошему с Даной. Когда я её любовника грохну, она станет шёлковая. Не успела ещё к Борисычу привязаться как следует, он только разбудил в ней женщину заново. И мне из этой едва проснувшейся женщины душу вынуть – раз плюнуть.
Пальцем к ней не прикоснусь. Пусть её наша служба безопасности трахает всем личным составом, им положено по долгу службы не брезговать предателями…
Если бы я слушался инстинкта, трупов набралось бы изрядно.
Ничего подобного со мной до войны не было, милейший ведь человек. Я по работе «тракторист», по-вашему – «аттрактор», мастер разработки позитивных образов и влюблению в себя всего, что шевелится. Мне нельзя быть плохим. Для меня кодекс Всемирной ассоциации паблик рилейшнс – закон жизни, а этот кодекс, он вроде клятвы Гиппократа, там главное правило: «Не навреди».
Я и сейчас добрый. Только доброту свою успешно применяю во зло. В период военных действий мои разработки имели грандиозный успех. Жалко, мы тогда не победили, меня бы народ на руках носил. Ничего, ещё победим, но я больше не хочу на руки. Убивать хочу.
Ненавижу вас, твари, и себя ненавижу – что вы со мной сделали.
– Основную инфу, Дана, чтоб ты знала, покупал Борисборисыч, я давал только общее направление. Он у нас специалист по мотивации, ему и карты в руки. А проснулся я сегодня один. Проснувшись, думал о том, какая ты замечательная и как жаль, что совсем меня не любишь, и ничего у нас не получится… А теперь заткнитесь все, пожалуйста. Думать буду.
Как ни странно, они затыкаются, а Дана даже глаза опустила.
Размышляю. Ничего не вижу, ничего не понимаю. Хотя… Есть вариант. Попробуем. Вряд ли сильно поможет, но…
– Это чистая формальность, но отдайте мне оружие, Алекс, – говорит Тим.
– Вот напрасно. Я без пистолета только опаснее. Я сразу превращусь в полную гадюку и уболтаю эту сладкую парочку грохнуть тебя.
«Сладкая парочка» нервно переглядывается.
Тим делает плавное красивое движение – так летит в лицо кулак профессионального бойца, ты его прекрасно видишь, но успеваешь только чуть-чуть отклонить голову, чтобы удар не пришелся в нос или глаз.
Сейчас мне в глаз смотрит дуло.
Отмечаю, что мальчик совсем обнаглел и ни в грош меня не ценит: ну где это видано, тыкать стволом человеку в физиономию. Человек ведь может ствол у тебя немедленно отнять. Таким же плавным красивым движением. Дурак ты, мальчик. Но я всё равно к тебе хорошо отношусь, сочувственно.
Или ты готов убивать, и едва я дёрнусь, нажмёшь на спуск. Тогда ты вдвойне дурак, ведь тебя пришьют через секунду, вон у Борисыча где рука, я же не слепой. Их двое, ты один, ты просто не успеешь.
– Ладно, – говорю. – Ты меня не услышал, теперь это твой риск.
Откидываю в сторону полу куртки, Тим вытаскивает из моей кобуры пистолет. Он не боится, что я ношу второй ствол. На Земле все покупается и продаётся, особенно женщины и секреты, но достать там оружие нельзя. Его изъяли тотально, выковыряли отовсюду, а у военных и полиции оно посчитано и, не дай бог, хоть патрон куда-то запропастится – всех накажут.
– А теперь, когда вы меня больше не боитесь – встали и пошли в трюм. Есть идея. Надо посмотреть, что видела машина.
– Опять пищит… – бормочет Дана, не поднимая глаз. Зацепил я её.
– Ну вот встали и пошли!
Послушно встают и идут. Борисыч озабоченно пыхтит, Дана, похоже, мучается совестью, Тим старается всех держать в поле зрения. Спасибо, пистолет убрал. Чисто из уважения к Борисычу, думаю. А то бы он сейчас напоказ всех боялся – ведь я его тоже слегка зацепил.
Маша грустит в трюме, вид у неё какой-то унылый, не боевой. Мне тоже сейчас тухло, подруга. Мне уже шестой год так. И едва-едва пытаюсь стать человеком, тут же другие человеки ставят твоего хозяина на подобающее ему место. Тухлое.
Я знаю, что искать, вывожу картинку на монитор в два движения. Ну вот она, запись – водитель прыгает навстречу прелестной девушке, хватает её в охапку, что-то говорит, валит наземь… Стоп. Повтор. Увеличение. Есть.
Очень хочется выругаться в полный голос.
Это делает за меня Борисыч, который плюхнулся на правое сиденье.
Вылезаю из машины, делаю приглашающий жест:
– Садись, Тим, изучай.
Он садится, Борисыч даёт повтор, теперь ругаются оба. Тим скорее восхищённо, чем зло. Да, красивая работа.
А я чувствую, как мягкие ласковые пальцы задирают на мне сзади куртку и суют за пояс нечто увесистое, железное, приятно гладкое и довольно-таки большое. Рукоятью вправо. Дана помнит, что я правша.
Надеюсь, патрон уже в патроннике, иначе зачем это всё.
Тим с Борисычем выбираются из машины, а я лезу в карм