– А почему ты думаешь, что это – они?
– А кто же еще? Норги эту волну не используют.
– Это могут быть рыбаки. Или «торгаши», к примеру.
– В такое время года? Они сейчас жмутся к Нордкапу! Опять же, на дворе не лето и не осень, чтобы сигнал в УКВ-диапазоне за счет эффекта рефракции распространялся на большие расстояния.
– Ну… в общем-то, да. Странно… Я тоже слышал щелчки. Даже показалось, что обрывок слова прозвучал… Что-то вроде «али»… Или – «пали»…
Голышев одет в простеганный свитер, под который пододета водолазка с высоким глухим воротом. На ногах две пары шерстяных носков. Заходя в этот вагончик, они обязательно разуваются и надевают сухие, нагретые на масляной батарее носки (эта привычка перешла от норгов). Игорь Валентинович сидел за скругленным столом с аппаратурой, который они меж собой называют «терминалом». Он развернулся в кресле и посмотрел на товарища красными от недосыпа глазами.
– Я вот думаю… Может, того… рации «подсели»?
Пинчук пожал плечами.
– Сразу обе? Хм. На холоде все может быть. Но у них ведь есть запасное питание! И этот – он кивнул на чемоданчик с инмарсатовским спутниковым телефоном, – у них тоже имеется.
– Ну… это ж на крайний случай!
– А то, что они должны были вернуться еще позавчера, разве не «крайний случай»? Ты сам-то их вызывал, Игорь?
– Нет, не вызывал. Ты же понимаешь… – Голышев провел ладонью по заросшему щетиной лицу. – Люди ушли в «автономку». По своим секретным делам… Опять же, есть инструкции. Антон сам сказал, что свяжутся с нами, если потребуется… И что они выйдут на связь не раньше, чем пройдут на обратном пути отметку «Второй лагерь».
– Ну они ведь не зеленые пацаны! И не залетные туристы, чтобы не знать, что тут и как. Зря ты тревожишься, Валентиныч. То, что они в прошлый раз вернулись в поселок тютелька в тютельку, как обещались по срокам, еще ничего не означает. Сам же говоришь – «секретные дела» у них.
Пинчук включил электрочайник. Воду они топят не из снега, а изо льда, который нарезают электропилой на ближнем озере и запасают в виде ледяных блоков впрок. Снял с плитки кастрюльку с дымящимся супом, заправленным говяжьей тушенкой. Поставил ее на подставку – второй стол, используемый иногда как стол для совещаний, иногда для небольших застолий, а чаще как обеденный, расположен в дальнем от входа конце вагончика.
– Валентиныч, кушать подано! – Пинчук взял большую деревянную расписную ложку, невесть как попавшую сюда, и стал разливать густой суп по глубоким тарелкам. – Давай за стол, а то остынет!
Ели молча. Николай – с аппетитом, ибо навкалывался, организм требовал горяченького, жидкого, требовал калорий, желательно даже впрок. Игорь Валентинович, судя по мрачному виду, ел через силу. Не столько даже завтракал, сколько «питался». И то – день им предстоит, судя по всему, не из легких.
Питаются они здесь, надо сказать, не слишком разнообразно. Хотя продуктов сейчас в избытке, не то что в прежние годы. Есть полуфабрикаты – порционные стейки, филе трески, колбасы, вяленое мясо… Консервов всевозможных у них вдосталь. Даже мороженые фрукты и овощи имеются в кладовке, устроенной в контейнере, который служит им здесь складом для продуктов питания.
После того как они остались на хозяйстве вдвоем – «ученые» не в счет, у них свои заботы, – на готовку времени почти не остается. На Николае, почитай, все хозяйство сейчас держится. Он и электрик, и механик, и водитель, и просто мастер на все руки. Голышев, надо отдать должное, не строит из себя большого начальника. Тоже пашет, будь здоров. Он и на бульдозере частенько из ангара выезжает: в такую погоду, когда сыплет снег, они регулярно торят дорогу к центру поселка и сгребают снег с площадок впереди и позади ангара. А то потом, когда наметет, когда снег слежится, спаяется в ледовые наросты и наплывы, ты его ничем не возьмешь. Если не работать, не убираться, не чистить снег, то потом с техникой из ангара уже до поздней весны не выберешься…
И по хозяйству Валентиныч много чего делает. Ну а как иначе? Север бездельников и хитрых, отлынивающих от работы, не любит. И зачастую – наказывает.
Николай разлил свежезаваренный кофе по кружкам. В динамике что-то щелкнуло, затем в вагончике сквозь шорох и треск послышался хрипловатый мужской голос:
– Гиацинт… вы… язь!! Гиацинт… вы… ня… лышите?
Голышев, едва не опрокинув стул, выбрался из-за обеденного стола и метнулся к терминалу.
– Гиацинт на связи! Я вас слышу! Астра?! Говорите же!
Из динамика некоторое время долетали царапающие шорохи. Голышев повторил вызов. Наконец послышался мужской голос; он был слабый – на грани шепота. А временами исчезал, как будто обрывки речи уносило шквалистым ветром.
– …апали… озле… апасным выходом… потом…еследовали…
Рука Голышева сжимала трубку так, что побелели костяшки пальцев.
– Антон, это ты? Говори громче! И четче, а то не могу разобрать!
В ответ прозвучала неразборчивая реплика…
– Повтори, не понял! Антон, где вы находитесь?! Нужна ли помощь?! Говори… я тебя не слышу!
Из динамика послышалось что-то вроде всхлипов. Затем – уже более явственно, но тоже не слишком разборчиво – прозвучало:
– …озле… ого лагеря!.. ранен… мы делали съемку… видели… паратуру… они… апали!.. ались… теряю сознание… одному мне… не… не…
У Пинчука – почему-то – в эти минуты волосы встали дыбом. И мурашки противные по телу побежали…
Он облизнул пересохшие губы. Похоже на то, что ребята попали в беду. Что у них какие-то крупные неприятности. Он тоже, как и Голышев, узнал голос Антона Кривцова. И то, что он услышал – равно как и то, каким голосом и с какими интонациями это говорилось, – ему очень не понравилось.
Игорь Валентинович еще какое-то время вызывал по рации «Астру» (это позывной «ученых»). Но тщетно: на его призывы никто не отвечал.
Голышев потянулся за микрофоном их другой стационарной рации – обеспечивающей связь с Баренцбургом. Она была включена на дежурный прием. Секундой позже, покачав головой в такт каким-то своим мыслям, он передумал делать сообщение для дежурящего на этой волне оператора.
– Дай сигарету, Коля, – сказал старший чуть севшим голосом. – Вот же беда…
Пинчук бросил на него удивленный взгляд. Игорь Валентинович бросил курить – на спор – в канун Нового года. С тех пор так и не выкурил ни одной сигареты. Мало того, здесь, в штабном вагончике, он запрещал курить даже в ту пору, когда еще сам смолил одну сигарету за другой. Место для курения они оборудовали в дальнем конце ангара, поставив там обрезанную бочку с водой, которая частенько замерзала вместе с окурками…
Николай достал сигареты из кармашка висящей на крючке спецовки, прикурил сразу две…
– Значит, так, – сказал Голышев, сделав несколько глубоких тяжек подряд. – Иди-ка ты, Николай… готовь скутер!
– А чего его готовить, – хмуро сказал Пинчук. – Он на ходу. Разве что полозья сменить… И топливо в бак долить. Что ты удумал, Валентиныч?
– Мне тут кое с кем надо связаться… – Голышев передвинул по столу поближе к себе небольшой кейс со спутниковым телефоном. – Ну? Чего застыл?! Давай, Николай, действуй! Действительно, поменяй полозья! Поставь те широкие, что ты опробовал, когда на озеро катался.
– Это которые я у норгов выменял? Они в мастерской. Я на углепластик еще в два слоя эпоксидкой меховые полоски наклеил. Я думаю, чудные будут полозья!
– Ты мне вчера об этом говорил.
– По самому глубокому и свежему снегу будут держать, как по фирну!
– Отлично. То, что надо… Сколько времени понадобится, чтобы поменять полозья?
– Минут двадцать примерно.
– Добро! Горючку долей в бак. И канистру с запасным топливом – на сани!
– Ты же не собираешься…
– Делай что тебе велено!
Пинчук, помрачнев, сдернул с крючка возле входной двери спецовку, нахлобучил шапку, потом надел ватник и рукавицы. Он уже взялся за ручку, когда старший окликнул его.
– Николай… давай без обид! Дело серьезное… Я не могу тебе всего сказать, но… Но так надо!
– А я что? Я разве что-нибудь говорю?
– Не говоришь, так думаешь.
– Мало ли что я думаю. – В словах Пинчука все же сквозили нотки обиды. – Мое мнение тут никого, похоже, не интересует.
– Подожди… Минутку!
– Ну? – Пинчук обернулся. – Так мне готовить снегоход?
– Вот что, дорогой мой товарищ… – Голышев встал из-за терминала и вплотную подошел к Николаю. – Похоже на то, что с ребятами случилась какая-то беда.
– Я это уже понял. Но я не понимаю другого… Не врубаюсь, что именно ты задумал, Валентиныч!
– Я собираюсь прокатиться до Второго лагеря.
– «Прокатиться»? Ничего себе… Ты выходил из ангара?! В курсе, что делается снаружи? Видимость совсем хреновая! Метет!
– Тоже мне новость… Погода как погода. Обычная для наших мест.
– Игорь, почему бы тебе не связаться с нашими из Баренцбурга? Или даже с норгами? Пусть вышлют партию спасателей.
– С норгами по этой вот теме – никаких контактов!
– Даже в случае форс-мажора?
– Даже в случае форс-мажора. Ну а наши сейчас ничем не смогут помочь. Погода-то нелетная для вертушки!
– Это точно… Тут нечего и надеяться на помощь летунов.
– А на вездеходе сюда им пробиваться долгая канитель!
– Если прямо сейчас вызвать, к вечеру будут здесь.
– Да пойми же ты! – Голышев досадливо поморщился. – Нет у меня таких инструкций и полномочий, чтобы подключать Баренцбург к этому вот делу! Мне сначала надо связаться… кое с кем… по спутниковому терминалу. Сделать соответствующее сообщение. Но, я так думаю, мне нужно будет по-любому двигать во Второй лагерь.
– Это же почти в сорока километрах отсюда!
– А что делать, Коля? Ближе нас к ним никого сейчас нет. И никто им, кроме нас, не сможет помочь.
– Я с тобой отправляюсь?
– А вот и не угадал. Ты-то останешься здесь. Будешь на связи.
– Значит, один пойдешь?
– Не пойду, а поеду. На «Тайге». Сани закрепишь на жесткой сцепке. И лыжи мне на всякий случай положи.