Одна из причин, по которой Смит был так неэкономен на слова, — как раз экономическая. В первом издании «Богатство народов» стоило 1 фунт 16 шиллингов за книгу. А «обычная заработная плата» в то время, по собственной оценке Смита, составляла 10 шиллингов в неделю. И поэтому потребители, даже обеспеченные потребители такой интеллектуальной роскоши как книги, хотели получить за свои деньги нечто весомое.
Труд, выпущенный Институтом Катона в 1997 году, изложил главные идеи «Богатства народов» на семи с половиной страницах. Дэвид Боаз, исполнительный вице-президент Катона, написал во введении, как полагается, о том, что читателю, без сомнения, стоит насладиться оригинальным сочинением в полном объеме. «Нет, нет, нет, только не Богатством народов!» — сказал на это Том Палмер, старший научный сотрудник Катона и главный его эксперт по Адаму Смиту.
Смит сумел возвести экономику в ранг научной дисциплины, внеся ясность в ту неуправляемую свистопляску, какой предстает взгляду экономика в реальном действии. Но значит ли это, что в таком случае экономика должна заниматься также и проблемами всех остальных научных дисциплин? Представьте себе, какие вопросы психологии, социологии, политологии и инженерных технологий оказываются вовлечены, когда, выходя из супермаркета, вы обнаруживаете у своего пятилетнего малыша неоплаченного Крошку Пони? Так вот, Адам Смит был рад отстраниться от чисто экономических материй так же, как вы и ваш рыдающий малыш. Вот, например, одно из таких отступлений — несмотря на прошедшие 230 лет, оно прекрасно описывает и объясняет, почему Анжелина Джоли зарабатывает такое огромное количество денег:
«Существуют такие очень приятные и прекрасные таланты, которые обеспечивают их обладателям своего рода восхищение, но использование которых в целях заработка признается… своего рода общественной проституцией… Непомерное вознаграждение актеров, оперных певцов, танцовщиков и пр. объясняется этими двумя причинами: редкостью и красотой талантов и плохой репутацией, связанной с использованием их указанным образом».
Вот такого рода замечания и делают 892 с половиной страницы «Богатства народов» заслуживающими чтения. По крайней мере — некоторые из этих страниц. Том Палмер не ошибался насчет того, что корпеть над настоящим, вдумчивым прочтением этой книги — титанический труд. Не все из смитовских отступлений посвящены оперным певцам н танцовщикам, скачущим под музыку Монтеверди. Есть, например, шестидесятисемистраничный пассаж о колебаниях стоимости серебра в течение последних четырех веков — призванный разрушить миф о том, что каждый товар имеет определенную фиксированную стоимость. Но для тех, кто не заинтересован в историографии валют, это все равно что читать «Вестник садовода и огородника» на языке урду.
Еще одной причиной, побудившей Смита написать столь объемный труд, могло быть желание опубликовать все плоды его многолетних размышлений: к моменту окончания работы над «Богатством народов» ему было уже пятьдесят три, и он не был уверен, что здоровье позволит ему написать другую книгу. И он действительно не написал другой. Том Палмер назвал это «эффектом лавины — он накопил критическую массу идей и при первом же шансе обрушил все».
Восемнадцатый век был временем, когда ценилась ясность выражения мысли — передышкой между напыщенным пафосом предшествующей эпохи и романтической чепухой последующей. Но стиль эпохи Просвещения, несмотря на ясность был весьма пространным: отклонение от темы, если оно было не лишено своего смысла, не считалось недостатком сочинения. И неторопливое чтение считалось одним из приятнейших способов проведения досуга. Да, что ж поделать, в 1700-х надо было как-то выживать без телика.
Эдмунд Берк, который сам мог запросто вставлять размышления любого рода в свои сочинения, в письме Адаму Смиту как-то отметил: «В некоторых местах вы рассуждаете над теми же вопросами, что и господин Локк, разве что в гораздо более пространном изложении. Как бы то ни было, я вменяю это исключительно щедрости вашего стиля выражения, который несомненно более предпочтителен, чем сухая, стерильная манера, к которой так склонны сторонники скучного педантизма».
Общее образование было сравнительно новой вещью во времена Смита, а уж сухая стерильная манера современных учебников по экономике и подавно не была изобретена. Стиль печатного слова был более близок разговорной речи. И речи, даже ученые, были по-прежнему источником развлечения. Сегодня ни один уважаемый ресторанный критик не Дал бы дополнительную звезду заведению, которое накрывает обед из пяти блюд за двадцать минут. По этой же причине, в восемнадцатом веке одаренных красноречием — в том числе и писателей — не жаловали за краткость. Краткость — блистательная черта остроумной шутки, но «Богатство народов» не было шуткой. Да и вообще, любовь к краткости — недавняя мода.
Смит имел богатый опыт выступлений на публике. Он начинал свою карьеру с прилично оплачиваемых лекций для заинтересованных в «интеллектуальном совершенствовании». В течение тринадцати лет он преподавал в университете Глазго в чине профессора, сначала логику, потом философию морали. Чтение лекций было его основной деятельностью. В 1760-х метод преподавания серьезно отличался от современного — забросить в аудиторию пару-тройку «сложных философских вопросов», и потом сидеть сложа руки, радоваться спровоцированной дискуссии и говорить: «Мои студенты научили меня большему, чем я научил их». Смит придерживался более традиционных, формализованных методов: я знаю, о чем говорю, о чем говорил и о чем буду говорить.
По свидетельству одного из его учеников, Джона Миллара, также впоследствии ставшего преподавателем в Глазго, манера Смита была «ясной, доходчивой, и бесстрастной… по ходу углубления в тему, он оживлялся, будто оттаивал, и его речь лилась, как быстрый, легкий поток». Как мы сегодня сказали бы, он позволял себе выговориться. Те прочитанные в Глазго лекции сохранились только в воспоминаниях и двух неполных тетрадях студенческих конспектов. Но есть другое свидетельстве тому, что многие идеи, изложенные впоследствии в «Богатстве народов» он формулировал в свои> лекциях: частные беседы с коллегами. Один из друзей Смита вспоминал: «Часто, уже после получаса нашей беседы, я восклицал: “Сэр, вы наговорили на целую книгу!». Так что местами текст Смит? мог бы произвести впечатление, что читаешь мате риалы из архива прослушки ФБР, если б не глубин; мыслей и отсутствие нецензурных выражений.
«Наговорил на целую книгу» — подходящий комментарий еще и потому, что Смит, вероятнее всего, не писал, а диктовал. Он жаловался, что не любит писать от руки: немногочисленные записки и запоздалые ответы на письма — тому свидетельство. Естественное многословие, присущее устной речи, сделало «Богатство» длиннее, чем оно могло бы быть, но нам не следует жаловаться. Большинство писателей склонны слишком много говорить, и, к сожалению, многие растрачивают свой талант на пустую болтовню вместо сочинений. Талант Смита отражен во всем блеске на страницах его работы, в противоположность, скажем, критику Сэмюэлу Джонсону, чьи сочинения довольно скучны и невзрачны, а самые блистательные высказывания стали известны только благодаря подхалиму Босуэллу, который в течение многих лет с обожанием записывал беседы доктора Джонсона, слышанные за день в клубе или при частных встречах.
В защиту смитовского многословия можно привести и то, что он стремился уточнять и пояснять каждую свою мысль, чтобы добиться желаемого оттенка смысла и не допустить разночтений. Ведь предметом исследования Смита была конкретная, окружающая нас реальность, а не какие-нибудь старческие бредни о прихотях скучающих богачей. Кроме того, он умел строить свои длинные речи из коротких предложений, и где он ставил точку — там ищи законченную смысловую формулировку. Вот пример из упомянутого выше пассажа о серебре:
«Труд — всегда нужно помнить об этом — является реальной ценой, уплаченной за все предметы. Не на золото или серебро, а только на труд первоначально были приобретены все богатства мира».
Можно сократить эту цитату до «труд… является реальной ценой… предметов». И тогда мы поймем, что «…», возможно, и есть та самая изюминка, которая делает эту цитату столь проницательной. И возможно даже, именно такого рода проницательные обороты «Богатства народов» разожгли пламя из искры помыслов Карла Маркса. Читая Смита в оригинале, несложно заметить, что марксистская «теория стоимости труда» была не таким уж великим открытием. Тот же аргумент о зерне — Смит приводит его через триста страниц: «Реальная стоимость всех прочих товаров окончательно определяется… средней денежной стоимостью зерна». Тем самым Смит заключает, что работа, переведенная на единицы хлеба насущного, представляет собой практический индекс для определения того, насколько значимы для нас прочие вещи по сравнению с хлебом. Каждому в жизни приходится принимать решения типа постричь ли газон самому или заплатить за это соседскому мальчику, принимая во внимание вероятность того, что он может запросто наехать себе на ногу газонокосилкой, и его родители подадут на вас в суд, и тогда вам придется искать вторую работу, чтобы оплачивать адвоката. По сути, марксизм предлагает нам то, что никто не будет делать, если у него есть выбор — и все промарксистские режимы в конце концов испытали это на практике.
Труд, затрачиваемый на прилежное чтение «Богатства народов», достойно возмещается почерпнутыми светлыми мыслями. И внимательный читатель может обнаружить здесь еще одну ценность — то, чего меньше всего ожидаешь, читая экономические или любые другие академические тексты — смитовское чувство юмора. Вот пример, в — котором Адам Смит опровергает мнение о том, что народ должен избегать импорта товаров, предназначенных для потребления, и вместо этого делать вложения в золотые и серебряные деньги, потому что деньги — прочная и надежная ценность:
«Ничто, следовательно, как принято полагать, не может быть более невыгодным для любой страны, чем то