Ник ПерумовАдамант Хенны
Сноп огня в кулаке эта жизнь нажила,
Возжелавшая боли и брани,
И горят вдалеке полевые костры,
И остры адамантовы грани.
Часть I1732 год. Начало лета
Пролог
Всласть натешившись, волны швырнули на береговой песок бесчувственное человеческое тело. Слугам Ульмо быстро наскучила скверная игрушка, бросившая даже и бороться за жизнь. Пока она билась, дергалась, извивалась, отчаянно пытаясь вырваться из зеленоватой пучины наверх, к живительному свету и аэру, — они с удовольствием забавлялись ею, опрокидывая в последний момент, когда несчастному уже казалось, что он вот-вот сможет глотнуть воздуха. Волны внезапно и коварно обрушивались с разных сторон, загоняя тонущего в глубину, погребая его под своими прозрачно-голубыми телами. Он избавился от тянущей ко дну одежды и сапог, но все напрасно. Его неумолимо затягивало все глубже.
Тонущий сопротивлялся до последнего. Однако с каждым мигом силы таяли, и вот наконец руки бессильно повисли, голова запрокинулась — человек оказался в полной власти бессердечных волн. Они забавлялись с утопленником еще некоторое время, но, видя, что он вот-вот пойдет ко дну, мгновенно оставили его в покое, устремившись на поиски новой игрушки. И тут внизу, в темной и холодной глубине моря, где-то в мрачных придонных впадинах, куда редко заглядывает сам Оссе, внезапно родилось некое движение: вверх устремилась размытая темная тень, не имевшая четких очертаний. Волны в ужасе шарахнулись от нее, поспешно уступая дорогу. Тень на миг замерла прямо под идущим вниз телом несчастного — и тотчас же растворилась, исчезла, словно ее тут никогда и не было. Однако появление ее не осталось без последствий. Раскинув руки, тело начало медленно подниматься из глубины вод. И едва на поверхности появилось бледное, уже заострившееся, словно в посмертии, лицо, как с запада примчал еще один, новый вал, легко подхвативший ничтожную капельку живой плоти, что оскверняла свободную стихию моря, и брезгливо, точно мусорщик падаль, погнал к берегу.
Швырнул в нерастраченной злобе на песок — и отступил, весь в белой пенной крови.
Некоторое время тело оставалось недвижным. Потом с хриплым выдохом-проклятием спасшийся приподнялся на локтях — изо рта тотчас хлынула вода. Застонав, он вновь рухнул; однако миг спустя вновь поднял голову, словно встревожившись. И верно — с запада, поднимаясь все выше и выше, катилась исполинская зеленоватая волна, которую издали можно было принять за облаченного в доспех воина, с пенным плюмажем на шлеме.
Взор человека вспыхнул. Судорожным рывком он вскочил на ноги, нелепым подпрыгивающим бегом устремившись прочь от ненавистного моря. Перевалил за гребень песчаной дюны и рухнул, скатившись в неглубокую, поросшую мягкой травой впадину.
Зеленая волна на горизонте разочарованно разгладилась.
Спасшийся постепенно приходил в себя. Силы мало-помалу возвращались к нему; несмотря на царивший вокруг холод поздней осени и собственную наготу, человек, казалось, совсем не мерз. Он медленно сел; мозолистые, крепкие ладони бывалого воина и морехода обхватили голову. Человек словно бы пытался вспомнить нечто очень важное, пытался — и не мог.
— Не помню… — прошептали посиневшие губы. — Ничего не помню… Имя? Нет… Слова… одни только слова…
Стояло звонкое и жаркое лето.
По узкой лесной тропке ехал всадник — горбун в немудреной черной одежде. Ему то и дело приходилось низко нагибать голову, кланяясь протянувшимся поперек тропы ветвям. В правой руке он сжимал обнаженный меч; лезвие покрывала какая-то зеленоватая слизь. Капли медленно катились по ложбинке кровостока к опущенному острию и падали наземь.
Меж деревьями открылся просвет. Перед всадником расстилался роскошный луг, а в дальнем конце его над зеленым разнотравьем медленно поднималась зыбкая серая тень.
— Все, как и рассказывали, — прошептал всадник. Конь захрапел, не слушаясь повода; наездник спешился. Привязал коня, поправил меч и двинулся вперед. Зыбкая тень уже успела сложиться в чудовищное подобие самого пришельца; длинный меч вытянулся едва ли не на шесть футов.
— Я не отступлю, — холодно и скрипуче проговорил горбун, обращаясь к фигуре. — Я и так уложил многих твоих собратьев, не миновать того же и тебе!..
Подняв клинок, горбун спокойно шагнул навстречу призраку, за спиной которого маячило разверстое устье пещеры…
…А когда горбун Санделло возвращался назад, лицо его, костистое, исчерченное морщинами, казалось, светится от счастья.
Глава 1
Усталое войско возвращалось домой. Позади остались привольные степи; Белые Горы, поднявшись, закрыли полнеба. Миновав Врата Рохана и перейдя Исену, ратники расположились на отдых в Хелмском Ущелье.
Эти места совсем недавно вновь вернулись под твердую руку Эдораса. Минуло всего два года, как молодой король Эодрейд отчаянным натиском взял главный оплот закрепившихся в Вестфолде ховраров. Штурм тогда был тяжелым, страшным, кровавым; если бы не помощь гномов, что вновь, во исполнение давней клятвы, ударили в спину защитникам крепости, Хорнбург бы устоял. После победы Эодрейд опустошил казну, остатками золота купив искусство Подгорного Племени, и те за истекшее время сделали цитадель Холма совершенно неприступной.
Крепость стала опорой для роханского натиска на запад. Та, двухлетней давности война провела по Исене закатный рубеж Марки — кровью провела! — а теперь, после нынешнего похода, граница отодвинулась еще дальше в степи, на три дня доброй скачки, как записано в грамотах «вечного мира» с хазгами, ховрарами и дунландцами. Нынешний поход считался победоносным, — во всяком случае, именно так повелел возглашать герольдам король Эодрейд.
Встречать войско вышло немало народа — почти все нынешние обитатели Вестфолда, все, кто остался за чертой Сбора. Женщины, старики да ребятишки — мужчин забрала война, а подростки в это время несли охранную службу на границах. Несмотря на военное лихолетье, встречу воинам подготовили пышную — на зеленом ковре долины ждали накрытые столы. Старики качали головами — мол, не те яства, что раньше, куда как не те; но Рохан только-только начал оправляться от истребительного кошмара Исенской Дуги, и на глаза воинов навертывались слезы — они-то знали, чего стоило их женам собрать угощение…
Но праздник начинался с иного. Торжественным маршем один за другим в крепость входили роханские полки.
— Скажи мне, скажи, когда будет Холбутла! — теребила старшую сестру совсем юная девчушка лет четырнадцати, с длинной золотистой косой. — Скажи, ну скажи, а?!
— Да зачем тебе это? — поджала губы та. — Он на тебя и смотреть-то не станет! Даром ты по нему сохнешь, глупая!
Вокруг засмеялись.
— Сама ты глупая! Знаю, Фалда своего ждешь не дождешься! Не терпится?.. — тотчас огрызнулась младшая. — А мне уже про мастера Холбутлу и спросить нельзя!
Смех усиливался.
— Ишь какая бойкая! Самого маленького выбирает! Чтоб, значит, удобнее было… (послышалось двусмысленное хихиканье). А не рано ли тебе, красотка? Подросла бы сначала, а?
— Маленького, да удаленького! — ухмыльнувшись, прошамкал беззубый дед. Годы согнули его спину, но не стерли с лица многочисленных шрамов — этот бывалый воин стоял в свое время на Исене… — Он у короля Эодрейда мало не лучший!
— Вот и я говорю, — подхватила какая-то женщина, — Эовин всегда о героях мечтала!
Но смутить девушку оказалось не так-то просто.
— О ком хочу, о том и мечтаю, и спрашивать ни у кого не стану! — сердито выпалила она, резко откидывая назад тяжелую косу. — А Холбутла — герой, это все знают! Мама мне про него рассказывала — он еще на Исенской Дуге отличился! И в Эдорас первым ворвался!
— Верно, верно, — кивнул старик. — Храбрости он непомерной! И откуда только берется… Так взглянешь — одним взмахом зашибешь! Ан не тут-то и было…
— А говорят, у сородичей его, которых гондорцы «половинчиками» зовут, свое волшебство имеется, говорят, они исчезать умеют, а еще такое заклятье знают, что стрелы у них завсегда в цель летят! — затараторила женщина.
— Будет болтать-то! — неодобрительно покачал головой дед. — Тоже выдумала — волшебство какое-то! Нет в них никакого волшебства и никогда не было. А разговоры все эти пошли, потому как лучше мастера Холбутлы и впрямь никто стрелы бросать не умеет!.. Э… э, погодите, балаболки! Эовин! Ты спрашивала — вот он, твой Холбутла!
В широко распахнутые врата Хорнбурга входил бравым шагом полк пеших лучников. Война безжалостно проредила их строй, во всем полку осталось не более трех сотен воинов. Маршировали они тем не менее бодро, а впереди всех нешироко, но быстро шагал низкорослый командир. Несмотря на жару, он не расстался ни со шлемом, ни с доспехами — похоже, для него они превратились в подобие второй кожи. На широком поясе воина висел недлинный меч, по обычным людским меркам — просто кинжал, лишь более широкий и толстый. За спиной начальника стрелков виднелся колчан со странным, белого цвета луком. Оружие это уже успело прославиться от Пригорья до Исены, от Эдораса до Мордора — знаменитый лук Холбутлы, из которого он попадал в брошенную изо всех сил вверх монету или пробивал птичий глаз в полной темноте.
За командиром Холбутлой двигались шеренги воинов — по шести в ряд. Полк снискал большую славу: благодаря меткости его стрелков роханская армия смогла с налету взять сильно укрепленный Тарбад — важнейший южный оплот захвативших Арнор истерлингов. Ни один из защитников не смог высунуться из бойницы: воздух заполнила колючая свистящая туча, и, касаясь тел, она волшебным образом оборачивалась торчащими из окровавленной плоти простыми деревянными древками. Казалось невозможным, что Смертные, не эльфы, могут стрелять так быстро и метко, но все знали, что мастер Холбутла не даром ест свой хлеб и не зря гоняет новобранцев до седьмого пота. В полку были собраны лучшие стрелки роханских земель, они могли запросто остановить любую атаку. В тяжелой Тарбадской битве, когда удача отвернулась от Эодрейда, полк Холбутлы уперся насмерть, перекрыв дорогу уже набравшей разбег истерлингской коннице, защитив оголенный бок войска, и продержался до тех пор, пока не подоспел хирд Дори Славного… Полк стоял по колено в крови, а перед его строем громоздился скользкий вал из конских и человеческих тел, весь утыканный длинными серооперенными стрелами роханских удальцов… Об этом знали и об этом помнили.