Друзья переглянулись. Гномы выжидательно смотрели на Фолко — обычно он вел подобные разговоры, но на сей раз хоббит чуть заметно покачал головой: давайте сами, у меня есть дело…
Дело у него действительно было. Король Эодрейд наверняка околдован (околдованным, кстати, не возражают!). А коли так, то вопрос: как поведут себя кинжал Отрины и перстень Форве вблизи правителя, если он во власти той самой загадочной Силы, что, пробудившись, вдохнула жизнь в давно уснувшие клинок и кольцо?
Торин солидно прокашлялся и начал долгую, обстоятельную беседу с королем о том, сколько надо набрать мечей, каков предел «верной платы» (морские дружины требовали в случае неудачи похода выплаты некоего вознаграждения для покрытия их издержек и в утешение за невзятую добычу), кого, кроме Фарнака, поименно хотел бы увидеть король в числе союзников, каким временем располагает он со спутниками и нет ли у повелителя верных людей в Умбаре на случай неожиданных осложнений…
Эодрейд отвечал, но Фолко почти не слышал слов короля. Хоббит давным-давно забросил то, что гномы порою уважительно именовали «магией». Но вот сейчас он, как в далекие дни войны с Олмером, пытался мысленным взором проникнуть в самую душу Эодрейда, понять, что подвигло умного и справедливого короля на столь странное, жестокое, совершенно ему несвойственное решение. Что? Или кто? Все эти десять лет Фолко не забывал о том, что Храудун — он же Саруман — жив-живехонек и до сих пор таится где-то в восточных пределах; кто знает этого отца лжи, уж не взялся ли он за старое? Фолко помнил, как мастерски ссорил друг с другом соседние деревни старый странник Храудун в последние годы истинного Арнорского королевства…
Пальцы правой руки хоббита лежали на теплой рукояти кинжала. Левую он положил на стол так, чтобы камень в перстне эльфийского принца был одновременно направлен и на Эодрейда, и виден ему, Фолко. Хоббит впился взглядом в лицо короля, приводя себя к полному внутреннему молчанию. Серая мгла затопляла сознание; мало-помалу начал гаснуть и окружающий мир. Хоббит более не чувствовал собственного тела; казалось, он парит в неведомом призрачном океане, где, кроме него, остался только один живой человек — король Эодрейд. Внезапно прямо перед хоббитом появилось сияющее, огненно-алое существо — он с трудом узнал того самого мотылька, что мирно трепетал крылышками в такт дыханию Фолко, укрытый в глубинах синего кристалла.
Откуда-то из-за спины Эодрейда лучился яркий, обжигающий глаза свет. И не просто лучился — он пронзал короля насквозь, бился огненными сполохами в его сознании, наполняя силой и ненавистью к врагам. И туда, к этому свету, стремглав мчался также и крылатый дар принца Форве. Хоббиту чудилось: он, Фолко, тоже взмывает в поднебесье вслед за чудесной бабочкой. Серая мгла чуть расступилась, мелькнули изломы коричневых гор, сверкающие ледяные короны на вершинах, полоса лесистых всхолмий и, наконец, — беспредельность моря. Откуда-то из-за горизонта, из тех краев, где солнце стоит прямо над головой, струился этот свет… Мотылек купался в его лучах, и вдруг — легкие крылья окаймил огонь, стремительное пламя пробежалось по телу летучего создания, обращая его в невесомый пепел… И в тот же миг навстречу Фолко рванулась земля.
Он пришел в себя от льющейся сверху ледяной воды. Увидел полные тревоги лица гномов и Эодрейда и привстал.
Оказалось, что он свалился со стула, да так неудачно, что в кровь разбил лоб. Удар о каменный пол был настолько силен, что хоббит впал в забытье. Но… что же он только что видел? Взгляд хоббита первым делом упал на перстень — там все оставалось по-прежнему, огненный мотылек плавно взмахивал крыльями, целыми и невредимыми…
— Прошу простить меня, м-мой повелитель, — выдавил из себя хоббит.
— А разве что-то случилось? — невозмутимо произнес Эодрейд. — Так на чем мы остановились, почтенный Торин?
Правитель действовал согласно светскому кодексу Рохана — не замечать, если кто-то попал в смешное или нелепое положение.
Фолко поднялся, стирая с лица воду. Щеки его пылали от стыда. Не чуя под собой ног, он кое-как уселся на свое место.
И все-таки, что же ему предстало? Едва ли это можно приписать удару головой об пол. Странный свет, бьющий в спину Эодрейду…
И это видение… Путь на неведомый Юг — туда, к Умбару и Хараду… Значит ли это, что Фолко и гномам предстоит теперь дорога на полуденные рубежи Средиземья? Первое странствие было на Восток; теперь, выходит, нужно идти на Юг? Но можно ли верить всему явленному? Ох, нет, лучше уж поверить, а то прошлый раз все сомневались и сомневались…
Вопросов, однако, оставалось куда больше, чем ответов. Откуда взялся загадочный свет? Почему он действует на Эодрейда и не действует, скажем, на него, Фолко? Кто знает… А сил, чтобы разобраться во всем, не хватает. Как помогли бы сейчас эльфы!.. Но их нет, и, значит, придется рассчитывать только на себя.
— Не могу сказать, что это дело мне по сердцу, — угрюмо говорил тем временем Торин. — В случае неудачи поход поставит Рохан на грань гибели. Нужно ли доказывать это? С Исенской Дуги ушла живой половина войска. И тогда оно, это войско, было в десять раз больше того, что мы можем выставить сейчас. В Весеннем Походе участвовало тридцать тысяч всадников, а теперь? Десять едва наскребем…
Эодрейд кивнул:
— Ты прав. Победы стоили нам недешево… Но рассуди сам — почему мы выводим в поле только десять тысяч вместо тридцати? Да потому, что большинство выживших в Исенской битве были ветеранами. Десять лет не прошли даром. Бойцы постарели. В поле их уже не выведешь. Но они еще могут — и ой как могут! — сражаться на стенах крепостей. А наши горные убежища себя оправдали. Ведь ховрарам так и не удалось взять ни одно из них!
— Но если полевая армия погибнет — кто придет на помощь осажденным? — упрямо гнул свое Торин. — Ведь мы же считали, что шесть тысяч можем отправить в бой, только шесть тысяч! Три тысячи придется оставить на Востоке. Одну — заслоном на Исене. Иначе никак.
— Я готов рискнуть и не оставлять на Андуине ни одного копья, — решительно заявил Эодрейд. — Дома легко восстановить. Добро легко вывезти. А войско, ты прав, должно вернуться. Будет войско — и остальное появится.
— Едва ли это понравится людям… — проворчал Торин. — Только-только одна война закончилась…
— Но ведь мы не завтра же выступаем, — возразил Эодрейд. — Армия останется в Хорнбурге. Я буду ждать вашего возвращения, потому что без Морского народа справиться с врагами куда как нелегко.
— А если нам не удастся набрать четыре тысячи мечей? — встрял Малыш. — Если эльдринги откажутся?
— Тогда и будем думать, — с непроницаемым видом ответил правитель.
«Он не отступит и тогда, — подумал Фолко. — В него словно вдохнули некий гибельный порыв… и король уже не может остановиться».
Разговор замирал. Все наставления получены; верительные грамоты вручены; Торин и Малыш выразительно косились на хоббита.
— Тогда мы просим позволения откланяться, — поднялся тот. — И все же, мой король, могу я, уже после того как мы получили приказ и, разумеется, постараемся исполнить его наилучшим образом, могу ли я спросить вас, как давно родился этот план? После Тарбадской битвы вы ни разу не высказывали подобных мыслей.
— Когда родился? — Казалось, Эодрейд ничуть не удивился вопросу. — Совсем недавно. Когда мы уже оказались здесь, в Хорнбурге. Я ответил тебе?
— О да. — Фолко поклонился.
— Ну что? Ну как? — накинулись на него гномы, как только они все трое оказались в своем покое.
— Как, как… — проворчал Фолко, падая на кровать. Волнами накатывала усталость, горели глаза, словно их обожгло неистовое сияние загадочного иномирового огня. — Видел я… нечто. Вот послушайте…
— Огонь на Юге? Свет, что заставил Эодрейда лишиться рассудка? — Торин пожал плечами. — Может, оно, конечно, и так… Но все равно — ничего толком мы не узнали!
— Не узнали, — уныло признался Фолко. — Только шишку даром набил…
— Но поручение-то Эодрейда — оно куда, не на юг ли? — прищурился Малыш. — Глядишь, там что и узнаем… Может, там перстень точнее подскажет, а?
— На перстень надейся… — проворчал Торин. — Ох, до чего же мне это не нравится! Как оно все некстати! Да еще и Брего… Он-то нам эту ночь едва ли простит.
— Простит не простит… — махнул рукой Малыш. — Скажи лучше, что делать с самим Эодрейдом? Как его отговорить? Я, честно признаться, думал, что лучше всего привезти ему отказ Морского народа…
— Или сделать так, чтобы Рохан все же победил. А король — не повторял бы тех безумных слов: мол, надо перебить всех от мала до велика…
— Хотел бы я знать, в силах ли Рохан справиться с истерлингами, — заметил Малыш. — А то ховраров с хазгами, положим, разобьем — хотя, чует мое сердце, вдосталь при этом кровью умоемся, — и что дальше?
— Как «что дальше»? — удивился Торин. — Потом вместе с гномами и Беорнингами — на Арнор! А если тут заколодит — отправимся в Гондор. Там тоже есть что отвоевывать!
«Ну а что потом?» — на мягких кошачьих лапах прокралась непрошеная мысль, однако хоббит тотчас отогнал ее.
— Короче, если завтра в дорогу, то надо спешить — у нас ведь ничего еще не собрано!
— Вот только одно мне не нравится: вернемся мы — а тут Брего на престоле вместо Эодрейда! — заметил Маленький Гном.
— Да, тут не знаешь, что лучше — то ли привести Морской народ, то ли нет, — вздохнул Торин. — Приведем — плохо, не приведем — еще хуже: как бы король с одними роханцами в войну не ввязался!
— А заметь, он ведь ни про Дори Славного, ни про Беорнингов даже не вспомнил! — ввернул Малыш.
— Конечно! Беорнингов-то при Тарбаде так потрепали, что помоги им Махал свои собственные рубежи удержать. Дори с Глубинными Стражами воевать собирался — да и у него потери в хирде были немалые!
— Одни эльдринги, почитай, при своих остались… — уронил Фолко.
— Вот поэтому-то правитель нас к ним и шлет, — заключил Торин, поглаживая бороду. — Понял теперь, Строри?