Адашев. Северские земли — страница 24 из 47

* * *

Это случилось в конце сентября, в самую лесную красоту, когда леса полыхали зелёным, жёлтым и красным огнём.

Обычно о том, что желающий поохотиться князь вскоре приедет на кордон, Тита предупреждали заранее. В таких случаях Лушка со Жданом обычно уходили в село, и пересиживали охоту там — не стоило дразнить хмельных если не от вина, то от адреналина дворян близкой женской красотой, пусть даже староста давно уже «легализовал» их пребывание на кордоне.

Но эта компания заявилась неожиданно — княжий ловчий едва не загнал лошадь, чтобы хотя бы немного опередить князя, и предупредить егеря о визите высоких гостей.

В итоге Лушка со Жданом не успели даже собраться, и ещё задавали корм курам, когда к кордону подъехал козельский князь Алехно Васильевич Глазиня со своими гостями. Любопытный Ждан, впрочем, был этой неожиданности только рад — он ещё ни разу не видел князя.

Радость оказалась недолгой — выглядывавшая, как и он, из двери курятника Лушка страшно вскрикнула и побелела как мел.

Среди дворян, въезжавших на кордон, редко выделялся красивый всадник на породистом коне.

Это был князь Андрей Трубецкой.

В толпе приближённых виднелась и долговязая фигура Антипы.

— Началось… — понял Ждан.

Глава 22«Прощай, и если навсегда — то навсегда прощай»

— Маленький, они сейчас в дом зайдут, а мы с тобой выскакиваем отсюда и бежим!

— Мам, но…

— Мы бежим, я сказала! — количеству металла в голосе Лушки позавидовал бы даже знатный сталевар.

— И куда? — мрачно поинтересовался Ждан, заранее зная ответ.

— В село, к отцу Алексию, — не замедлила подтвердить подозрения Лушка.

У дальнего родича Ждана они неизменно останавливались во время визитов «в люди» все эти семь лет, и опальный священник давно уже стал самым близким им человеком.

— А что случилось-то? — продолжал разыгрывать непонимайку попаданец. — Они же даже не пьяные вроде.

— Потом, всё потом, — отмахнулась мать. — Готов? Пошли!

Выскочили они вовремя — почти все новоприбывшие скрылись в избе, лишь двое княжьих дружинников остались во дворе и повели лошадей к коновязи. Никто и не заметил, как мелькнули за курятником белый лушкин платок да серая ждановская льняная рубашонка.

Всю дорогу до Гранного холма, которую он прошёл бы и с закрытыми глазами, Ждан думал о том, что пресловутая женская тактика «зажмурить глаза и убежать» часто оказывается куда действеннее громоздких планов, придумываемых мужчинами. Пока он там, в курятнике, лихорадочно соображал — как бы им замаскировать Лушку, чтобы князь, а, главное, Антипа её не узнали, хитрая дочь Евы мгновенно приняла решение и никакого узнавания не состоялось за отсутствием встречи.

Побег вообще прошёл на удивление буднично — никто их не разыскивал, не преследовал, не отряжал погоню… Никто их просто не заметил. И они спокойно дошли до села и постучались к отцу Алексию.

Тот, узнав, что на кордон приехал князь с гостями, не выразил ни малейшего удивления — не в первый раз эти двое пересиживали у него визиты высоких гостей.

Лушка сразу же принялась за уборку и хлопоты по хозяйству — батюшка год назад похоронил жену, и хотя отец Алексий очень старался и в одиночку содержать дом в порядке, позиция Лушки в этом вопросе была непоколебима: не дело это — мужику бабскую работу делать! Идите вон оба во двор, там чем-нибудь займитесь!

Потянулись дни ожидания. Обычно князь редко задерживался на кордоне дольше, чем на неделю. Через несколько дней в Гранном Холме появлялся Тит, явившийся забрать семью, обычно — с каким-нибудь гостинчиком для Ждана.

Но на сей раз всё получилось иначе.

На третий день со счёта Ждана сняли семь тысяч из имевшихся двадцати, и мальчик очень сильно забеспокоился.

А вечером четвёртого дня в Гранном холме появился княжий ловчий Сергей, а с ним ещё три дружинника.

Ловчего Лушка со Жданом хорошо знали — этот усатый могилёвский мужик средних лет, почему-то всегда называвший себя «Сирожа», был главным устроителем княжьих охот. Именно «дядя Сирожа» обычно приезжал на кордон предупредить о грядущем визите князя. И тогда они с Титом, две «лесные души», обычно засиживались за столом допоздна, обсуждая мельчайшие нюансы предстоящей охоты. Не насухую сидели, конечно же, и Лушке обычно несколько раз приходилось нырять в погреб за закусками.

Однако сейчас Сергей, поздоровавшись, почему-то даже не кивнул Лушке, а сразу направился к хозяину дома. Подошёл, и сказал — как в воду прыгнул:

— Нам бы это, отец Алексий… Нам бы Тита отпеть. Привезли мы яво, завтра хоронить надо, третий день будет.

И из-за плеча услышал страшный, какой-то нутряной крик Лушки.

* * *

На похоронах Лушка выла и билась так, что сельские бабы боялись — умом тронется.

Но когда большое тело Тита упокоилось на сельском кладбище, а односельчане пошли на наспех собранные поминки, из неё как будто выпустили воздух: такой тихой и бесцветной она стала. Тихой и беспрекословной — она просто сидела за столом, уставившись в одну точку, и молчала. Не кричала, не шумела, не плакала. Когда призывали выпить, не чокаясь — послушно пила. Когда толкали в бок, напоминая про закуску — беспрекословно набивала чем-нибудь рот и глотала, не чувствуя вкуса.

И лишь когда народ, опасливо поглядывая на вдову, начал расходиться, и в избе остались только батюшка, Ждан да Сергей, она вдруг сказала:

— Как его, Серёжа?

Ловчий крякнул, сгрёб в кулак бороду, потом молча отошёл к своим вещам, порылся и, вернувшись, положил что-то на стол.

Это была сломанная рогатина.

Широкий листовидный наконечник копья — бритвенноостро заточенный, как однажды убедился на своей шкуре Ждан. Между наконечником и обломком древка на толстом кожаном шнурке висел кусок рога с ладонь длиной — ступор, не позволяющий зверю нанизаться на копьё и в этой самоубийственной атаке дотянуться до охотника.



Ждан уже давно знал, что широко распространённое в его бывшем мире изображение рогатины в виде раздвоенных вил — выдумки неграмотных иллюстраторов. На крупного зверя пользовали длинное тяжёлое копьё с широким острым наконечником, позволяющим наносить страшные раны, пускать зверю кровь, разрубая артерии, и удерживать его при этом на расстоянии.

У Тита, как у профессионала, рогатин было даже две — «берложья» и для «охоты вдогонку». Первая была длиннее, массивнее и тяжелей. Но сейчас перед ними лежала сломанная «догонная» рогатина.

Сергей начал говорить — глухо, короткими, ломанными фразами:

— Охота вдогонку была. Князь сказал — пока не лёг мишка, добыть хочу. Жирный чтобы. И шкура не потёртая. Собаки огромного медведя выгнали. Я таких не видел. Тит тоже. Пудов пятнадцать был, не меньше. Псов всех спустили, мы за ними бежим. Понятное дело — медведя бить надо, как собаки его остановят. Мы с Титом как всегда. Вперёд не лезем. Понятное дело — не наша забава, барская. Наше дело — помочь да беречь. Опять же — гостей много, за потехой люди ехали.

Ловчий поёрзал на лавке, ему было явно неудобно, он чувствовал за собой вину:

— Но смотрим — псы зверя рвут, аж шерсть клочьями. Медведь крутится, отмахивается, а гости стоят столбом. Сробели они. Больно уж здоров миша был. Бывает такое, здесь привычка нужна, — словно извиняясь, объяснил он.

Потом продолжил:

— Смотрим, делать нечего — нам придётся. Ну Тит его на рожно и взял. А ему не с руки было. Несподручно, значит, бить было. Ему бы шаг в сторону сделать. Но там князь стоял. Этот… Трубецкой. Не будешь же сталкивать. В общем, неудачно Тит его на копьё взял. Хотел в шею мише вдарить, чтобы сразу, а пришлось в плечо. Потапыч-то лапой по рогатине стукнул — и не просто из рук выбил, а сломал. Силища-то дурная. И на Тита попёр. Тот за нож, а что ножом? Тут надо кто рядом стоит — вперёд прыгать, рогатиной бить, на себя зверя перебивать. А они, наоборот, шарахнулись. Что князь, что тиун его белёвский, длинный такой. Ну медведь вторым ударом голову Титу на плечо и положил. Шею, значится, сломал, — зачем-то пояснил он. — Тут уже мы подоспели, конечно, а что толку? Уже сделано дело.

Он немного помолчал, а потом закончил практически шёпотом:

— Он не мучился, Анфис. Он — сразу.

Все молчали.

Потом Анфиса медленно сказала:

— Опять эти двое. Бедоносцы.

— Кто? — спросил несколько ошалевший ловчий.

— Бедоносцы. Которые беду приносят. Чёрную, — столь же безжизненно равнодушным голосом пояснила Лушка.

Сергей помялся, но переспрашивать не стал. Известное дело — не в себе баба, и не такую чушь люди на её месте несут.

— Тут это, Анфис… — сказал он, протягивая небольшой кошель. — Мы тут с ребятами собрали вам кто сколько мог. Обычай у нас такой. Сама понимаешь — мы под Богом ходим, вот и положено своим собирать. Не побрезгуй.

— Возьму, — не стала спорить вдова. — Спасибо всем передай, Серёжа. Спаси вас Бог.

— И ещё это… — продолжил приободрившийся ловчий. — Князь Трубецкой тоже денег дал. Сказал — мол, семье.

— Эти не возьму, — отрезала Лушка. — Выпейте на них с ребятами за помин души. Только себе не оставляйте, Серёжа. Не будет от этих денег добра, я точно знаю.

— Не сомневайся, — заверил её охотник. — Пропьём. Всенепременно пропьём.

Опять повисла тягостная пауза, которую нарушила уже Лушка.

— Сергей, ты говори, что должно, не томи. Мне сейчас всё равно — хуже не будет.

— Ну, эта… — не стал спорить ловчий. — Князь наш, Алехно Васильевич, значится, сказал вам с кордона съехать. Он туда нового егеря пришлёт. Сказал — была бы хотя бы венчанная жена, или сын постарше был бы — ещё подумал бы. А так… Пусть вещи забирает, говорит, и идёт откуда пришла.

Здоровенный ловчий беспомощно развёл руками.

— Злой он был очень. Что охота не задалась, что Тит промазал, что егеря лишился… Да всё подряд. Я так понял, у него до Трубецкого интерес какой-то возник, хотел охотой к нему подмаслиться, а получилось вона как… Ну и озлился человек. Он чуть отойдёт, мы с ребятами поговорим с ним…