Двое подхватили тело под мышки и за ноги, и скоро вся разбойничья братия исчезла с поляны.
После ухода разбойников батюшка без сил сел на камень и долго кашлял. После чего посмотрел на Ждана, улыбнулся и сказал:
— Больше всего боялся раскашляться в самый неподходящий момент. Ну что ты на меня так вылупился? Я же не всегда священником был, в молодости меня по свету помотало изрядно. Подраться часто приходилось — и на войне, и без войны. Ну и я Адашев всё-таки. А Адашевых, бою не учёных, — не бывает. Помогло и то, что боевая ветка Познания у меня прокачена, я часто знаю, куда супротивник бить будет. Ладно, что встал? Пошли. К Чёртову колодцу нам надо.
Чёртов колодец оказался здоровенным камнем с пятигранной дыркой посредине. В дырке поблёскивала вода, причём, по словам священника, вода там стоит всегда, даже в самые жаркие дни.
Зачерпнув, отец Алексий выпил чёртову воду сам и заставил выпить Ждана. Потом повёл мальчика в пещеру под крепостью.
Под землёй они далеко не пошли, сели почти у выхода. В пещере оказалось неожиданно уютно и даже довольно светло — светящийся мох не давал застояться мгле.
— Далеко в пещеры не пойдём, — ответил священник на немой вопрос Ждана. — Там народ сокровища Кудеяра ищет, знаменитые девять бочонков с золотом. Золота пока не нашли, зато ловушек соперникам понаставили преизобильно. Хотя другие бают, что Кудеяр золото своё не в Чёртовом городище, а в Гранном холме спрятал. Гранным вообще везёт на разбойные сокровища. Я как-то на Волге жил, есть там такое Гранное Ухо — так там всё клад Стеньки Разина ищут. А здесь, значится, кудеяров клад…
Ты, Глебка, устраивайся поудобнее, можешь даже поспать. А мне вот спать нельзя, я тебе пока про Кудеяра расскажу, тебе это знать надо, раз он одним из крёстных твоего Дара стать может. Может, и впрямь пособит тебе с Даром — больно уж ваши с ним судьбы схожи…
Кудеяр, Глебка — это прозвище. А по настоящему его звали великий князь Григорий Васильевич, и был он, Глебка, не больше не меньше, как старшим единокровным братом первого царя московского Ивана Васильевича Грозного.
Матерью его была Соломония Сабурова, первая жена Василия III, великого князя Московского. Ох и красавица была, говорят — глаз, мол, от девы было не отвести… Известное дело — её ведь на смотре невест выбрали, из 500 девиц, приехавших со всех земель русских. Так-то Сабуровы особой знатностью похвастаться не могут — обычный дворянский род, тоже татарский, как и мы, Адашевы. От выехавшего на Русь мурзы Чета Сабуровы пошли, они, да Долговы ещё. Но вот красотой Соломония всех очаровала, и князя тоже.
А вот с детьми у них не заладилось. Двадцать лет вместе прожили — а Соломония даже в тягость ни разу не впала. Осерчал на неё князь Василий, а уж как влюбился на старости лет в молодую Елену Глинскую — так и не сдержал злобы, и велел постылую старую жену насильно в монахини постричь.
Ох и плакала она, ох и билась, не хотела из мира уходить. Известное дело — из монастыря обратного хода никому нет. Любимец князев, думный дворянин Иван Юрьевич Шигона-Поджогин даже, говорят, кнутом её ожог, чтоб не кричала так. Вот после того удара она и замолчала, да так, что жутко всем стало. Ни звука больше не проронила, ни слезинки не уронила — ни когда постригали её под именем инокини Софьи, ни когда в суздальский Покровский монастырь навечно везли.
Вот там-то, в Суздале, и выяснилось, что тяжёлая Соломония была. Но дело сделано — обратно в мир монахиню не вернёшь. Родила она там ребёнка тайно, и никто про то не знал, кроме матушки-настоятельницы, да двух подруг её приближённых, что вместе с ней в монастырь ушли. Вот только одна из подруг была ведьмой — сильной ведьмой, да знающей. Смекаешь?
Ждан кивнул. Он уже знал, что слово «ведьма» в наше время тоже изменило смысл, а здесь оно значит совершенно другое. Изначально «ведьма» происходит от слова «ведать» и обозначало мудрую, знающую женщину, в данном случае — с сильным Даром. А батюшка меж тем продолжал:
— Отвела ведьма глаза настоятельнице и второй подруге, да показала им, что умер мальчик при родах. Они втроём и похоронили младенца тайно. Только похоронили они не наследника княжеского, а куклу заместо его. А настоятельница, которую приглядывать за княгиней обязали, так великому князю и доложилась — мол, помер мальчик родами и похоронен в стене монастырской[2]. Тот и успокоился.
[2] В 1934 году при реконструкции монастыря реставратором А. Д. Варгановым было обнаружено захоронение, которое оказалось кенотафом — пустой могилой. Вместо останков в ней была найдена лишь деревянная кукла, одетая в детскую рубашку. Однако часть историков, в частности, Д. Володихин, оспаривают этот факт.
А мальчика ведьма из монастыря тайно вынесла, да там же, в Суздале, к верным людям жить и пристроила. Так и он и рос, рядом с матерью, но виделся с ней нечасто — только когда ведьма помогала — отводя другим глаза, в монастырь его провожала и обратно выводила.
Когда же великий князь Василий умер, и Елена Глинская всю власть в московских землях в свои руки взяла — выслала она Соломонию бывшую, Софью нынешнюю из Суздаля в Каргополь. Бабы — они вельми злопамятные бывают. И мальчик, которого Григорием крестили, с матерью тогда уехал — среди свиты его ведьма спрятала.
Ждан вдруг вспомнил, что батюшка вроде бы недавно Каргополь поминал. Ну да — ублюдка Ивашку Болотникова в Каргополе поймали. Интересно, это как, совпадение или…
— Тот самый Каргополь, где Болтникова изловили. Совпадение? Не думаю, — как будто подслушав мысли, откликнулся священник. Интересно, это у него Понимание так раскачено? — Я же тебе говорил, Глебка, что есть в каждом царстве места силы. Вот Каргополь на Руси — одно из сильнейших мест. Недаром тамошние финны лучшими колдунами всегда считались. Вот там-то, в Каргополе ведьма и научила Григория Васильевича, что ему делать и как дальше жить. И то сказать — десять годков мальцу уже исполнилось, дело к получению Дара шло. Тогда-то он мать свою навсегда и покинул, там-то он свою колдовскую силу разбудил да преумножил…
Оно, конечно, всем известно — Грозный царь сам одним из сильнейших колдунов русских был, ему, говорят, уникальный Дар выпал. Кстати, Глинские же хоть и литовский род, но тоже из татар. Они своё происхождение от Мансура ведут, сына темника Мамая — да, того самого, что «Мамай прошёл» да «Мамаево побоище». Мансур после отцовского поражения Витовту служить пошёл, город Глинск в удел получил, отсюда и пошли Глинские. После этого на Руси и начали считать, что самый сильный Дар получают те, на ком кровь рюриковичей с татарской мешается, но это так… Люди говорят, а как там на самом деле — кто знает?
Так вот — сколько не был бы Грозный силён, старший брат втрое его сильнее был. По всем правилам именно Григорию Васильевичу должно было первым московским царём становиться, потому ему и выпал единственный на все династии московские Царский дар.
Так или иначе было — неведомо, я тогда не жил, потому не поручусь. Но совершенно точно то, что не знала земля русская колдуна сильнее, чем Кудеяр. Из лесов финских он уже взрослым обратно на Русь воротился, да поселился у нас, в Белёве, под чужим именем. Назвался тогда сыном боярским Кудеяром Тишенковым. Ну известно, зачем он вернулся — брату мстить за жизнь свою сломанную, за сиротство при живой матери, да за бродяжничество при царственном рождении.
И отомстил страшно. Именно он навёл знаменитого крымского хана Девлета I Гирея, двоюродного брата османского султана Сулеймана Великолепного, на Москву. Именно он татарам тогда тайные броды через реку Оку показал.
Но если бы только это!
Кудеяр тогда с крымчаками к Москве пошёл, и он тот знаменитый пожар в столице и наколдовал. Ни до, ни после не знала столица страшнее бедствия.
Как только Москва загорелась, вызвал он бурю со страшным ветром, и всё кончилось за три часа. Москва выгорела полностью, от столицы практически ничего не осталось. Это был ад на земле — даже в каменных постройках от страшного жара железные балки оплавились, колокола в церквях падали. Люди заживо горели на улицах вместе с побежавшими за добычей татарами. Те, кто пытались спастись в погребах, задыхались без сгоревшего воздуха — так помер командующий русской армией князь Иван Дмитриевич Бельский. Многие алкали спасения в Москве-реке, да сгинули, утопленные обезумевшей толпой. Трупы просто запрудили реку, как написал потом летописец, «Москва река мёртвых не пронесла».
И началась после этого в Царстве Московском страшная беда, которая закончилась только после битвы при Молодях.
Ну а старший брат царя тогда с татарами в Крым ушёл, там осел и жил долгие годы[3]. Там, в Кафе, он и стал окончательно Кудеяром, или, точнее, Худояром, что по-бусурмански значит «Возлюбленный Богом». Покуролесил, говорят, колдун немало по всему белу свету — и в Царьграде был, и в Европу с османами ходил, и в Иерусалим, и в Египте бывал, и куда его только судьбина не заносила — даже в Ындею.
[3] Опричник Василий Грязной, старший брат героя оперы Римского-Корсакова «Царская невеста», попав в плен к татарам, писал Грозному из Крыма: «А в Крыме что было твоих государевых собак изменников, и Божиим милосердьем за твоим государевым счастием, яз, холоп твои, всех перекусал же, все вдруг перепропали, одна собака остался — Кудеяр, и тот по моим грехом маленко свернулся». О судьбе Василия Грязнова у меня есть небольшой очерк «Царь Иван Грозный про накосячившего Васю», который вы можете прочитать в моей книге «Служба забытых цитат».
А потом, много лет спустя, вдруг тоска его заела — так ему на Родину, в родные леса захотелось. Он и написал царю, брату своему молодшему, и попросил разрешения вернуться, поклявшись самой страшной клятвой, что вреда от него земле русской больше не будет. Иван Васильевич позволил, Григорий Васильевич вернулся и поселился опять здесь вот, в нашей земле. Прикипел он что-то душой к белёвским местам.
Чёртово городище — это, бают, он велел чертям ему крепость построить. Всё чин по чину — те понатащили камней неподъёмных, начали стены складывать, пруд посередине вырыли, ров вырыли, вал насыпали, колодец вот сделали… Вот только время Кудеяр не рассчитал — не успела нечистая сила до рассвета дело закончить. Как только петух прокричал — черти стены недостроенными бросили, камни где несли — покидали, да бросились все врассыпную, дырок в камнях когтями понаделав…