— Но разве ваше высочество разглядел в добродетельной супруге своей нечто такое, что оправдывало бы его подозрения?
— Нет, друг мой, — с нескрываемой тревогой ответил Фридрих, — но мне кажется, что любовь ее не столь сильна, как моя. Я чувствую, ею движет долг, обязанность; она даже не пытается убедить меня в своих нежных чувствах, что, согласитесь, не может не породить вполне обоснованных подозрений.
— Все еще впереди, ваша светлость. Принцесса молода и не привыкла подчиняться; однако со временем долг превратится в удовольствие; любовь, рожденная из привычки, кажется мне более прочной.
— Значит, счастье мое зависит исключительно от времени?.. Послушайте, граф, мне бы хотелось, чтобы вы завладели ее умом, проникли в сокровенные тайны ее души и выяснили, о чем она думает. Все, что вам удастся узнать, вы расскажете мне, дабы я сам мог судить о положении вещей.
— Принц, — воскликнул Мерсбург, — подумайте, какую роль вы мне отводите! Если Аделаида узнает об этом, она меня возненавидит! Ибо если она невиновна, то подозрения, свидетельством коих станут мои демарши, наверняка разгневают ее. А если она виновна, она тем более не простит мне, что я выдам вам ее тайну. Воспользовавшись вашей снисходительностью, она в конце концов образумится, а я, какими бы справедливыми ни были действия мои, за попытку уличить ее стану жертвой ее гнева.
— Неужели вы считаете, что я не смогу защитить вас от ее мести?
— Нет, ваша светлость; пылкая и порывистая, она разрушит бастион вашей защиты, и тогда ничто не спасет меня от ее негодования. Желая ускорить мое падение, она сумеет убедить вас отправить меня в изгнание, и на меня одновременно обрушится и ярость одного, и ненависть другой.
— Ах, дорогой граф, слова ваши не несут утешения; получается, если она невиновна, то своими подозрениями я вызову неудовольствие ее. Позвольте мне с вами не согласиться: если вы засвидетельствуете ее невиновность, в чем тут повод для гнева? Ведь вы всего лишь подтвердите, что она меня достойна. А если, как бы я того ни опасался, вы узнаете о ее виновности, открытие ваше докажет обоснованность опасений моих.
— Видите, принц, сколь ничтожна искра, способная разжечь пожар ревности! Не ищите изъяна в супруге своей, лучше попытайтесь найти средство успокоить собственное сердце; а от спокойствия до счастья рукой подать.
— Не буду спорить, — ответил Фридрих. — Но, исполнив мой приказ, вы наилучшим образом поможет мне обрести желанное спокойствие, а потому идите и делайте, что велено.
— Подчиняюсь, повелитель, — почтительно кланяясь, ответил Мерсбург. — Но если истина опечалит вас, заклинаю, соблаговолите вспомнить, что вы сами захотели ее узнать.
Честный человек не исполнил бы приказ, полученный Мерсбургом, однако сей последний, чей характер постепенно начинает раскрываться нам во всей своей низости, с удовольствием приступил к его выполнению. Распоряжение принца делало его своего рода посредником между всеми участниками задуманной им интриги, и ему оставалось только заставить их действовать к вящей его выгоде… Однако каковы же намерения его?.. Постичь замыслы графа настолько сложно, что пока мы сделать этого не можем; возможно, нам это удастся в дальнейшем.
Итак, исполняя предписание своего сюзерена, равно как и действуя в собственных интересах, Мерсбург немедленно отыскал маркиза и рассказал ему о своей беседе с принцем.
— Я давно заметил ревность Фридриха, — промолвил в ответ маркиз Тюрингский, — но не знаю, на кого она направлена. Жаль, что он не назвал вам имя того, кого он подозревает.
— Кто, кроме вас, может вызывать у него опасения? Разве при дворе есть еще кто-нибудь, кто мог бы понравиться той, кого вы любите?
— Но если его подозрения падут на меня, что мне делать?
— На вашем месте, — произнес Мерсбург, — я бы постарался все выяснить; а выяснить возможно, только если предпринять решительные шаги. Уверен, принцесса любит вас; дерзайте, добудьте ее признание, и тогда мы сможем выработать нужную линию поведения.
— А вы считаете, что дерзость понравится принцессе?
— Не сомневайтесь; я глубоко постиг ее характер, а потому с уверенностью могу сказать: она искренне к вам расположена.
— Она сама вам об этом сказала?
— Она сказала, что вы являетесь предметом ее самых нежных чувств, однако она не смеет нарушить свой долг.
— Ах! Ее долг — любить меня, — мечтательно произнес маркиз. — О каком долге может идти речь, если душа моя нашла отклик в ее душе? При чем здесь долг, когда любовь отметила нас печатью своей? Я боготворю Аделаиду и буду боготворить всю жизнь; если она пожелает, я отдам за нее всю кровь, до последней капли, ибо я живу ради нее, и моя жизнь принадлежит ей. А если страсть моя найдет отклик в ее душе, сознание этого станет мне наградой, ибо тогда я буду питать надежду на смягчение мук моих.
— Мне кажется, вам следует назначить ей свидание.
— Однако столь рискованный поступок сулит ей опасность!
— Чем больше опасностей, тем крепче любовь; опыт подсказывает, что преодоление трудностей всегда сопутствует любви. Скажите, вы готовы поручить мне устроить ваше свидание?
— Ах, друг мой, я обязан вам жизнью!..
Граф немедленно отправился к Аделаиде, но узнал по дороге, что Фридрих, получив дерзкое письмо от императора, уединился с супругой у себя в кабинете. Полностью доверяя Аделаиде, принц ознакомил ее с посланием, и та продиктовала достойный ответ, где, упрекнув императора за безнравственность и поведение, отнюдь не приставшее его возрасту, она решительно лишала его права предъявлять какие-либо требования победоносному правителю Саксонии. Прежде чем указывать тем, кому нет нужды наводить у себя порядок, Генриху следует изменить собственный нрав, изгнать всех своих любовниц, а затем отправиться в те провинции, где, в отличие от Саксонии, требуются советы его и помощь.
Энергичный отпор, высказанный в письме, так поразил императора, что он немедленно отказался от всех своих претензий, понимая, что рано или поздно они непременно потерпят крах.
Успех молодой женщины на государственном поприще пришелся по душе принцу Саксонскому; он радостно сообщил о нем всему двору, и каждый счел своим долгом поздравить принцессу. И в эту минуту славы Мерсбург поведал Аделаиде, в каком восторге от ее талантов пребывает маркиз Тюрингский.
— Ваш любезный родственник, сударыня, — обратился он к Аделаиде, — сгорает от желании выразить вам свое восхищение услугой, оказанной вами родине. Узнав об ответе вашем, он воскликнул: «Ах, если она столь щедро наделена талантом повелевать, почему ей не дана способность любить? Разве стоит воспламенить все сердца разом, если знаешь, что ни одна искра не найдет ответа в собственном сердце?»
— Пусть он придет, — ответила Аделаида, — тогда я, быть может, сумею убедить его, что, хотя поступок мой и заслужил всеобщее одобрение, услышать похвалы я хотела бы именно от него. Я знала, что ответ мой придется ему по душе: благодаря гордости своей я заслужила право встать рядом с ним… Иди, Мерсбург, и скажи маркизу, что принцесса охотно встретится с ним возле вольера в глубине сада.
В окружении кедров, там, где раньше был друидский храм, теперь высился храм для птиц — огромный вольер из позолоченной проволоки, окруженный пышными кустами сирени и роз. Не менее сотни пар самых редких пернатых нежно и сладостно воспевали в нем любовь, напоминая, что чувство сие делает отрадной жизнь и вдохновляет сердца.
— Сударыня, — воскликнул маркиз, увидев возлюбленную свою в столь пленительном уголке, — согласившись принять почести, кои вся Саксония сейчас воздает вам в моем лице, вы дали мне доказательство неизбывной доброты своей, и теперь я навеки ваш должник.
— Маркиз, — ответила Аделаида, — величие и силу, кои мне удалось поставить на службу Саксонии, я черпала в вашей душе. Я ответила так, как наверняка ответили бы вы сами, и эта уверенность помогла мне составить искомое письмо. Я горжусь тем, что сумела взять с вас пример.
— Я безмерно рад, сударыня, что пробудил в вас подобные чувства!
— Дорогой маркиз, мне не пристало выслушивать от вас такие слова. Вспомните о положении моем, и вы сами это поймете.
— О, как это прискорбно! Почему именно меня выбрал Фридрих привезти ему супругу, достойную составить мое счастье?
— Не говорите мне о ваших сожалениях, они бередят мне душу.
— Боже! Что я слышу! Если вы разделяете страдания мои, я готов забыть о них… Однако отныне мы вынуждены всегда жить вдалеке друг от друга! И ничто не сможет нас утешить, не сможет исправить зло, причиненное друг другу… мы молоды, а значит, нам суждено всю жизнь, до самой смерти оплакивать ту роковую минуту, когда мы узнали друг друга!.. Неужели, сударыня, и вы не знаете, каким образом могли бы мы облегчить свою участь?
— Увы, нет! Мне ничего не приходит в голову.
— Почему бы не избавиться от тяжкого бремени ненавистных уз?
— А вы знаете способ, приставший людям нашего положения? Разве могу я обесчестить трон, или рождение свое, или титул?
— Ах, почему вы делите трон не со мной!
— Почему вы явились ко мне, чтобы посадить меня на него?
— О, как горько об этом вспоминать! Молчите или воспоминания эти разорвут мне сердце!
— Ох, друг мой, станьте для меня примером мужества! Разве я не более несчастна, чем вы? Ничто не мешает вам постоянно пребывать у меня на виду; вы всегда можете быть подле меня… но вы понимаете, что более я ничего не могу вам предложить. Образ ваш следует за мной даже тогда, когда я обязана забыть его, ибо, заключая в объятия вашего соперника, мысленно я заключаю в свои объятия вас.
— Моего соперника!
— Нет, нет, я неправильно выразилась: у вас нет соперников. Как могу я разделить свое сердце, если оно принадлежит вам целиком? Я знаю, что не вправе говорить такие слова, но, если они успокоят вас, я не стану жалеть, что их произнесла.
— Они еще сильнее раздувают пламя моей страсти: неужели вы считаете, что, удостоив меня признанием, вы сможете заставить меня забыть мою любовь? Вот если бы случай…