— Почему сразу в убыток? — пробурчал я, потирая отбитое плечо. — Им же ученики нужны! На учениках и зарабатывают. Нет разве?
— Не без этого, — признал мой сосед. — Школы и вправду снимают сливки, забирая самых перспективных адептов и всех тех, кто выказывает хоть какую-то склонность к нужному им аспекту, но они за это право не платят, лишь оказывают покровительство и снабжают техниками и методиками. Зарабатывают приюты на том, что продают воспитанников на сторону.
Я недоверчиво нахмурился, и Первый усмехнулся.
— Не в рабство, само собой, продают, а в ученики. Ближе к выпускным испытаниям на смотрины съезжаются представители разных школ, тогда устраиваются аукционы или просто собираются заявки. Как бы то ни было, вложения в обучение неофитов окупаются сторицей.
— Я слышал, в приютах ничему не учат, только готовят к ритуалу очищения.
Мой сосед пожал плечами.
— Где как, но обычно всё же закладывается база для дальнейшего обучения. Сам понимаешь, молодой петушок стоит куда дороже цыплёнка. А тех, кто застрял в приюте из-за неспособности пройти ритуал очищения, нагружают работой, чтобы они хоть как-то оправдали своё содержание. Бесполезные куски дерьма!
— Неужто такой сложный ритуал? — озадачился я.
Первый недобро улыбнулся.
— Тебя убивают, а потом возвращают к жизни. Срабатывает этот фокус, так скажем, не со всеми.
— Да хватит уже! — отмахнулся я, решив, будто собеседник сгущает краски, и спросил о другом: — И что же — адепты не могут выбрать школу по собственному усмотрению?
— Могут, но придётся заплатить отступные. И если какой-то адепт сначала откажется от дальнейшего обучения, а в будущем передумает, без отступных тоже не обойдётся. Если, конечно, школы одного уровня. Право сильного никто не отменял. — Первый усмехнулся. — А знаешь, за счёт чего живут сами школы?
Я припомнил слова Горана Осьмого и сказал:
— Вгоняют в долги учеников.
— Именно! — рассмеялся мой сосед. — Самых плохоньких быстренько отсеивают, самых перспективных разбирают профессора. Остальных принимают во внешние ученики с перспективой перейти во внутренние. Вот их и доят. Но ты не беспокойся, тебе это не грозит.
— Иди ты! — ругнулся я, улёгся на шконку и отвернулся лицом к стене.
Удар о стену даром не прошёл, мне стало нехорошо.
Дальше всё вернулось на круги своя. Разве что спать стал куда меньше прежнего — такое впечатление, в карцере на полжизни вперёд выдрыхся. Подтягивания и отжимания много времени не отнимали, поэтому с раннего утра и до самого позднего вечера я упражнялся с небесной силой. Но хоть и тянул в себя энергию уверенней день ото дня, заглянувший для очередного обследования врач даже головой от разочарования покачал.
— Ну нет, юноша, так дело не пойдёт! Никаких подвижек не вижу, абсолютно никаких! Вы и так уже для нашего заведения староваты, поэтому позволить себе топтаться на месте попросту не можете. Времени на раскачку нет. Не научитесь собирать силу у солнечного сплетения, придётся вас забраковать!
Словечко это не понравилось до крайности, я даже зябко поёжился.
— Не чувствуешь ток энергии? — спросил вдруг ассистент врача.
— Не особо, — сознался я.
— А кожу припекает, когда силе открываешься? — уточнил паренёк.
— Есть такое.
Врач хмыкнул и прищёлкнул пальцами.
— Молодец, Лучезар! — похвалил он помощника. — Юноша, попробуйте сосредоточиться на этом ощущении! Представьте, как в тело проникают тончайшие нити силы, ловите и тяните их к солнечному сплетению! Работайте!
Он начал собираться, я не утерпел и спросил:
— А я надолго здесь вообще?
— Работайте! — повторил врач и ушёл.
Первый покрутил носом и вдруг сказал:
— А ведь у него на тебя виды!
— Да вот ещё!
— Точно-точно! Помяни моё слово!
Он как-то очень уж нервно одёрнул рукав робы, и я обратил внимание на высунувшийся из-под обшлага краешек затейливой татуировки — не фрагмент той похабщины, коей расписывают себя матросики, а часть необычайно сложного рисунка. Будто узорчатое щупальце на кисть выползло, и это при том, что прежде кожа моего соседа была совершенно точно чиста!
— Как так? — поразился я. — Откуда наколка взялась⁈
Первый досадливо поморщился, но всё же пояснил:
— Это не татуировка, а внешний абрис. Меридианы проявляются по мере восстановления способностей.
— Восстановления? — озадачился я.
Сосед по каземату раздражённо дёрнул ногой и указал на лязгнувшую цепь.
— И вправду думаешь, будто меня она или прутья здесь держат? Вздор! Накачали алхимией, только-только отходить начинаю!
Тема эта Первому оказалась неприятна, но я щадить чувства собеседника отнюдь не собирался и спросил:
— Татуировки-то зачем было делать, соседушка?
— Преимущество внешнего абриса в том, что энергия не напитывается телесными эманациями. Мне попросту не нужен этот клятый ритуал очищения! Не нужен!
Он вновь дёрнул ногой, опять звякнула цепь.
— Абрис! — вздохнул я. — Только и разговоров, что об этом абрисе! Это вообще что?
Первый глянул хмуро, но отмалчиваться не стал.
— Совокупность силовых меридианов, узловых точек и ядра, — пояснил он и после недолгой паузы счёл нужным добавить: — От количества и расположения узлов зависит сложность арканов, которые может задействовать тайнознатец, поэтому в каждой школе используется собственная схема, да только это палка о двух концах.
— Почему? — заинтересовался я.
— Каноничный абрис основан на тридцати шести узлах, но сейчас его используют разве что церковники. А началось всё с того, что бояре стали перекраивать схему, дабы никто не мог украсть их фамильные арканы. Школы пошли и того дальше, только они сделали всё, чтобы ученикам оказалось несподручно использовать чужие заклинания. «Огненный репей» наших гостеприимных хозяев — банальная шаровая молния, только чуть мощнее за счёт формулы, идеально подогнанной к абрису школы. Волей-неволей ученикам приходится тратиться на изучение внутренней тайнописи, покупать схемы и нанимать репетиторов для освоения приказов и заклинаний, а это всё деньги. И деньги немалые.
Я только хмыкнул, поскольку ни в какую школу поступать не собирался.
Вот стану адептом и безо всякого обучения развернусь! Пламен — слабак! В тонкий блин его раскатаю. Для этого становиться аколитом вовсе не обязательно.
Я отрешился от мыслей о будущем, смежил веки, открылся небесной силе и сосредоточился на лёгком тёплом покалывании, с которым начала проникать в тело энергия.
Ну и где эти драные нити?
Первого выдернули из камеры следующим утром. На сей раз помимо надзирателя в казематы заявились ещё трое тайнознатцев: два молодых человека и дядечка лет за сорок. Меня аж к полу исходящей от него властью придавило.
Соседушка попытался было взбрыкнуться, но его вмиг скрутили и уволокли, а старший из приютских колдунов задержался и окинул меня оценивающим взглядом — будто ножом рыбу распотрошил. В себя я пришёл только минут через пять.
Черти драные! Вот это мощь! Горан Осьмой и рядом не стоял!
Неужто всамделишный асессор пожаловал?
Я поскрёб затылок. Хорошо бы и самому вот так…
Эх, да чего уж там! Я тяжко вздохнул и открылся силе, начал впитывать её, собирать, прогонять по телу и выбрасывать вовне. Очень быстро взопрел и тогда, следуя совету врача, сосредоточился на жжении, лёгком и едва уловимом, но вполне реальном — самообманом тут и не пахло. И то ли сегодня не отвлекало присутствие соседа, то ли взбудоражил неожиданный визит тайнознатцев, но я будто бы воочию увидел проникающие в меня лучики оранжевого тепла.
Были они короткими-короткими и почти сразу размывались, наполняя тело однородным свечением; я ухватился за одну из ниточек и легонько потянул её к солнечному сплетению, но та моментально оборвалась. Тогда сплёл несколько в единый жгутик, и мало-помалу дело пошло на лад. К обеду дотянул до нужного места первую из силовых жилок, к вечеру таковых набрался уже целый десяток.
Они так и норовили развеяться, приходилось беспрестанно контролировать их и укреплять. У меня попросту шла кругом голова, но поблажек себе не давал — сказать по правде, я чертовски не хотел оказаться отбракованным.
Соседа вернули в камеру уже поздним вечером. Именно вернули — приволокли волоком и уложили на нары, а после защёлкнули на ноге браслет кандалов. Следов побоев на теле заметить не удалось, но Первый сипел и хрипел столь же надсадно, как и те, кому крепко достаётся в драках. Лично я ничуть не удивился бы, окажись у него сломаны рёбра. И ещё — кисти вновь очистились, татуировок на них больше не было.
В себя пришёл Первый только утром. Со шконки не слез, от завтрака отказался, лишь выпил травяной отвар.
— И что это было, соседушка? — поинтересовался я, когда он худо-бедно очухался.
Первый провёл кончиком языка по зубам, словно желал убедиться, что все они на месте, потом откашлялся и сказал:
— Не бойся, тебе это не грозит.
— И что именно мне не грозит?
Сосед по каземату вздохнул, устроился поудобней и надолго замолчал.
— Без тренировок в полную силу школьного турнира не выиграть и повышения не получить, — произнёс он некоторое время спустя. — Наставникам приходится сдерживаться в поединках друг с другом, а со мной такой нужды нет.
— А сам ты?
— Да с чего бы мне их жалеть? — сипло выдохнул Первый. — Их это устраивает. Без риска чемпионом не стать. — Он перевалился на бок, глянул хмуро и сказал: — На тебе станут натаскивать неофитов, так что постарайся не разочаровать приютского врача — собирать тебя по кускам станет именно он.
— Типун тебе на язык! — ругнулся я.
Первый обидно рассмеялся, но сразу закашлялся, я развернулся к нему спиной и обратился к небесной силе. Не хотел, чтобы на мне натаскивали неофитов. Сам намеревался им стать. А отбракуют — и не выгорит. Тогда сгорю и пеплом развеюсь, как и не было.
Нити энергии перекручивались и рвались, а я всё тянул их и тянул, попутно не позволял небесной силе рассеяться, гнал её к солнечному сплетению. И пусть это была лишь мал