Да собственно и разницы не было: метров двести дальше они и думали занять позицию. Только вот, размыслительно-хладнокровно докладывал Кандалинцев полковнику, - тут, у моста, узко, четыре пушки фронтом негде поставить.
Полковник, как ни был возбуждён, отчасти внял старшему лейтенанту и велел поставить у моста лишь две пушки, по двум бокам дороги.
Нечего делать. Кандалинцев - не приказным тоном, тот ему слабо давался:
- Олег. Одно твоё орудие - слева, одно моё - справа.
Стали разворачиваться, разбираться.
Гусев поставил на позицию 3й расчёт, сержанта Пети Николаева. Кандалинцев у себя назначил 1й, старшего сержанта Кольцова - своих же лет, под сорок, донского казака.
Остальные пушки и грузовики протянули дальше метров на двести, где чернел господский двор Питтенен, с постройками.
А ещё ж перебежчика досмотреть.
Кандалинцев странно положил ему руку на плечо. И сказал:
- Гут, гут, всё будет гут. Иди с нашими, спи.
18
Перерезка провода не могла быть случайной, если выхватили два метра. Ясно, что им тут местность родная, они тут каждый ход знают, свои проводники, своя разведка - а лески и перелески там и сям. Мы - никак их не увидим, а они за нами следят.
Так Боев ещё не попадал. Переправлялся он через реки под бомбёжкой, сиживал в НП на смертных плацдармах под частыми клювами немецких снарядов и мин, и вылёживал огневые налёты в скорокопанной лёгкой щели - но всегда знал, что он - часть своей пушечной бригады и верный сосед пехоты, и раньше ли, позже - подтянется к нему дружеская рука или провод, или приказ начальства да и свои ж соображения тоже доложить.
А вот - так?.. Ни звука, ни снаряда, ежеминутная смерть не подлетает, ничем не проявлена. Но пехоты - нет, и раньше утра не будет, хорошо, если утром. А свой штаб - как умер, уже полночи. Что это может быть? Рация испортилась? - ведь есть же у них запасные.
Облака опять плотно затянули, да луна там и сходит к закату. Мёртвое снежное поле, очень смутная видимость. С одним комбатом под рукой, при двух по сторонам, глухо сидеть в мелких ямках - и чего ждать? Может - да, вот-вот немцы начнут наступать, хотя ни тракторных, ни грузовых моторов не слышно ни звука, значит и артиллерия у них не подтягивается. А если обойдут пешком стороной - и прямо на наши пушки? Они беззащитны.
И - чего стоять? По ком стрелять? Зачем мы - тут?
Уже одну батарею Боев оттянул самовольно. Хотя в том можно оправдаться. (А вот что: Касьянову, раз у него к батарее линия теперь не достигает - пусть-ка сматывается и идёт к своим орудиям, на тот берег. Скомандовал.)
Но оттянуть и две другие батареи за Пассарге? Это - уже полностью самовольная смена позиции, отступление. А есть святой принцип Красной армии: ни шагу назад! В нашей армии - самовольное отступление? Не только душа не лежит, но и быть такого не может! Это - измена родине. За это судят - даже и на смерть, и на штрафную.
Вот - бессилие.
Ясный, полный смысл: конечно, надо отступать, оттянуть дивизион.
И ещё ясней: это - совершенно запретно.
Хоть и погибай, только не от своих.
От Балуева, как ушёл, - ничего. Но новости подтекали. От комбата слева: метрах в трёхстах по просёлочной проскакал одинокий конный, на восток. А больше не разобрать. И стрельнуть не спохватились.
Так, это у немцев - разведка, связь, из местных?
Через тот же левый НП и через свой звукопост вызвал Боева комбат звукобатареи. Слышимость через два-три соединения - так себе. Тот сообщает: сразу за озером - немцы, обстреляли предупредитель, убили бойца.
- Саша! А что ещё видишь-слышишь?
- Слева - два зарева появились.
- А около тебя - наш кто есть?
- Никого. Мы тут - дворец прекрасный заняли.
- Я имею сведения: могут вот-вот пойти. А ты коробочки раскинул. Подсобрал бы, пока стрельбы нет.
- Да как же можно?
- Да что ими слушать?
Топлев докладывает: теперь и ему слева зарево видно. А Урал - не отвечает. Спят, что ли? Но не могли же - все заснуть?
Топлев - молоденький, хиловат. А ведь могут с фланга пушки обойти. Внушил ему: поднять все расчёты, никому не спать, разобрать карабины, гранаты. Быть готовым оборонять огневые напрямую. Держи связь, сообщай.
Останин пришёл:
- Товарищ майор! Хороший хутор нашёл, пустой. Метров пятьсот отсюда. Перейдём?
Да уж есть ли смысл? Пока линии прокладывать - ещё что случится.
19
И прошло ещё с полчаса.
Зарева слева, по северной стороне, ещё добавились. Близких - уже три, а какое-то большое - сильно подал из передней лощины, он по совести не может на месте усидеть. Говорит: на том склоне копошились фигурки, две-три. Почти наверняка можно б застрелить, да воздержался.
Пожалуй, и правильно.
С местными проводниками немцы тут и каждую тропу найдут. А за рельефом - и батальон проведут, и с санями.
Видимость всё меньше. Кого пошлёшь - до метров ста ещё фигура чуть видна, больше по догадке - и всё.
В темноте - пехотной массой, без звука? На современной войне так не наступают, невозможно. Такое молчаливое наступление организовать - ещё трудней, чем шумное.
А - и всё на войне возможно.
Если немцы сутки уже отрезаны - как же им, правда, не наступать!
Мысли - быстро крутятся. Штаб бригады? Как могли так бросить?
Отступать - нельзя. Но - и до утра можем не достоять.
Да бесполезно тут стоять. Надо пушки спасать.
Рискнуть ещё одну батарею оттянуть? Уже не признают за манёвр: самовольное отступление.
Ну, хоть тут пока: стереотрубу, рацию, какие катушки лишние - на сани. И сани развернуть, в сторону батарей. Мягкову:
- Вторые диски к автоматам взять. Гранаты, сколько есть, разобрать.
Да разговаривать бы ещё потише, ведь разносится гомон по полю.
Конечно, может и танк быстро выкатить. Против танка - ничего нет. И щели мелкие.
Телефонист зовёт Боева. По их траншейке - два шага в сторону.
Опять комбат звукачей. Очень тревожно: его левый звукопост захвачен немцами! Оттуда успели только: "Нас окружают. В маскхалатах". И - всё.
- А у вас, Павел Афанасьич?
- Пока - не явно.
- У меня на центральной - пока никого. Но коробочки - сверну, не потерять бы. Так что - будьте настороже. И забирайте свою нитку.
Боев не сразу отдал трубку, как будто ждал ещё что услышать.
Но - глушь.
Это - уже бой.
Мягкову:
- Давай-ка всех, кто есть, - рассыпь охранением, полукругом, метров за двести. Оставь одного на телефоне, одного в санях.
Мягков пошёл распоряжаться тихо.
Рассыпать охранение - и риск: узнаешь - раньше, но отсюда стрелять нельзя, в своих попадёшь.
А держаться кучкой - как баранов и возьмут.
Волнения - нет. Спокойный отчётливый рассудок.
Проносились через голову: Орловщина, на Десне, Стародуб, под Речицей. Везде - разный бой, и смерти разные. А вот чего никогда: никогда снарядов не тратил зря, без смысла.
Ликование бобруйского котла. Гон по Польше. Жестокий плацдарм под Пултуском.
А ведь - одолели.
...До утра додержаться...
На северо-востоке - километра за два, протрещали автоматные очереди. И стихли.
А - примерно там, куда Балуев пошёл.
20
У Топлева на огневых - снаряды соштабелёваны близ орудий. Но стрелять, видно, не придётся раньше завтрашнего света. А вот приказал комдив всем расчётам карабины приготовить - их же никогда и не таскают, как лишние, сложены в снарядных кузовах. Для тяжёлых пушкарей - стрелковый бой не предполагается. Автоматы - у разведчиков, у взводов управления - они все на НП.
Не стало видно ни вперёд, ни в бока, всё полумуть какая-то.
Топлев и без того расхаживал в тревоге, в неясности, а после команды комдива разбирать карабины?..
Вот, стояли восемь пушек в ряд, как редко строятся, всегда батареи по отдельности, - и нервно ходил Топлев, маленький, вдоль этих громадин.
У каждой пушки - хорошо если полрасчёта, остальные разошлись по ближним домам и спят: сухо, тепло. Да кто и подвыпил опять трофейного. И шофера где-то спят.
Настропалил всех четырёх командиров взводов: разбирать оружие, готовиться к прямой обороне.
Одни подхватывались, другие нехотя.
Хоть бы был замполит при дивизионе, как часто околачивается, - егоб хоть побоялись. Так и его комиссар бригады оставил по делам при себе до утра.
Но и нападать же не станут без артподготовки, хоть сколько-то снарядов, мин пошвыряют, предупредят.
А - тихо. И танкового гула не слышно.
Слушал, слушал. Не слышно.
Должно обойтись.
Пошёл - в Кляйн, к штабной машине. Ведь там - все, всякие документы. Если что?.. - тогда что?
Велел шофёру быть при машине. А радисту - Урал дозываться.
Пошёл опять в Адлиг, на огневые.
- Товарищ капитан! - глухим голосом зовёт телефонист, где примостился в сенях. - Вас комдив.
Взял трубку.
Боев - грозным голосом:
- Топлев! Нас тут окружают! Готовь оборону!
И ещё, знать, клапана на трубке не отпустил - услышался выстрел, выстрел!
И - всё оборвалось. Больше нет связи.
И Топлев ощутил на себе странное: коленные чашечки стали дрожать, сами по себе, отдельно от колена, стали попрыгивать вверх-вниз, вверх-вниз.
Да на всю огневую теперь не закричать. Вдоль пушечного ряда оббегал командиров взводов: готовьтесь же к бою! на комдива уже напали!
Теперь-то - и все зашурудились.
А штабная машина? если что? Послал бойца: обливать бензином, из канистр.
Не уйдём - так сожжём машину.
21
Верность отцу - была ключ к душе Олега. Мальчику - кто святей и возвышенней отца? И какая обида была за него: как его в один из тридцатых (Олегу - лет 10, понимал) беспричинно ссунули из комбрига в полковники, из ромба в шпалы. И жили в двух комнатах коммунальной квартиры, а в третьей комнате - стукач. (Причина была, кто-то, по службе рядом, сел - но это мальчик лишь потом узнал.) А с подростом: так и следовать в армейской службе? В 16 лет (в самые сталинградские месяцы)- добился, напросился у отца: натянул на себя солдатскую шинель.