Сью ТаунсендАдриан Моул: Годы прострации
Посвящается Шону с любовью и благодарностью.
А также профессору Майку Николсону и бригаде урологов Лестерской больницы.
Без помощи Бейли, Шона, Колина и Луиса я бы эту книгу не написала.
2007 год
Июнь
Суббота, 2 июня 2007 г.
Черные тучи над Мангольд-Парвой. Дождь льет с начала времен. И когда же этому придет конец?
1. Гленн воюет с Талибаном в провинции Гильменд.
2. Выручка в книжном магазине на сегодня составила всего 17,37 фунта.
3. Прошлой ночью три раза вставал, чтобы помочиться.
4. Ближний Восток.
5. Интересно, родители скорректировали свой похоронный план? Погребение в землю мне не по карману.
6. Сталинские замашки у моей дочери Грейси. Или так и должно быть в первые пять лет жизни?
7. Вот уже 2 месяца и 19 дней, как я не занимался любовью с моей женой Георгиной.
Порою возникает ощущение, что она уже не настолько без ума от меня, как раньше. Например, она по-прежнему готовит мне яйца вкрутую, но давным-давно перестала их охлаждать. И она до сих пор не купила резиновые сапоги. Георгина — единственная мать в деревне, которая забирает ребенка из школы на десятиметровых шпильках. Это, несомненно, свидетельствует о полнейшем неприятии как моего образа жизни, так и английской сельской местности в целом. В первый месяц после свадьбы мы вместе собирали чернику и молодая супруга училась варить варенье. Теперь, четыре года спустя, когда следы от ожогов почти зажили, Георгина покупает клубничный «Бон маман» за три с половиной фунта баночка! Спрашивается, зачем, если в кооперативном магазине можно купить точно такую же банку за 87 пенсов!
Вчера я застал ее рыдающей над стареньким кейсом, с которым она когда-то ходила на работу. Спросил, что случилось. Она всхлипнула:
— Дин-стрит[1]… Как же я скучаю…
— Кто такой Дин Стрит?
Она швырнула кейс на пол, затем пнула со всей силы по пакету, доставленному из центра растениеводства.
— Дин-стрит — это географическое место, идиот, — ответила она с холодным сарказмом, и этот ее тон начинает внушать мне тревогу.
Но по крайней мере, она со мной заговорила! Хотя продолжает делать вид, будто в упор меня не видит. На прошлой неделе в поисках ножничек для подстригания волос в носу я сунулся в ее сумочку и обнаружил записную книжку размером А5. Обычная книжка типа «ежедневник» с безобидными на вид монстрами на обложке. Однако, открыв его, я вздрогнул: запись на первой странице начиналась обращением ко мне:
Адриан, если ты нашел мой дневник и читаешь его, прекрати немедленно. Этот дневник — моя единственная отдушина. Пожалуйста, уважай мои желания и право на личную жизнь.
Закрой книжку и верни ее на место,
СЕЙЧАС ЖЕ!
Я перевернул страницу.
Дорогой дневник,
я намерена каждый день рассказывать тебе о своей жизни — все без утайки. Ведь мне больше не с кем поделиться тем, что меня мучает. Не с Адрианом же — у него случится нервный срыв, а родители и сестры в один голос заявят: «Мы тебе говорили, не выходи за него», и от друзей я услышу то же самое. Но проблема в том, дневник, что я глубоко несчастна. Мне опротивели сельские просторы! Здешние обитатели никогда не слыхали ни о «Белом кубе»[2], ни о кофе «маккиато» и думают, что Рассел Брэнд[3] — это модель электрочайника. Люблю ли я своего мужа? И любила ли я его когда-нибудь? Смогу ли я прожить с ним до самой смерти — его, моей или обоих сразу?
Я услышал, как хлопнула дверь в огород, а затем шаги жены. Быстренько сунул дневник обратно в сумку и громко спросил первое, что пришло в голову:
— Георгина, когда у королевы официальный день рождения?
Жена вошла в комнату.
— Зачем тебе? Опять написал стихотворение по случаю, да?
Закуривая, Георгина слегка наклонила голову, и мне невольно бросилось в глаза, что теперь у нее три подбородка. Я также не мог не заметить, что с некоторых пор говорящие весы в ванной перестали подавать голос, — определенно Георгина с ними поработала.
И я уже давно не хожу с ней покупать одежду после того, как она закатила жуткий скандал в примерочной «Праймарка»: застряла в свитере 48-го размера, и вытащить ее удалось, только разрезав свитер. По дороге домой Георгина не переставая твердила:
— Ничего не понимаю, у меня же 46-й размер.
Даже мой ослепший друг Найджел, сохранивший, однако, способность различать очертания предметов, обронил на днях:
— Блин, Георгина, похоже, толстеет. Она приходила ко мне недавно, и, пока она шла от калитки к дому, мне казалось, будто сарай с садовыми инструментами ожил и движется на меня.
Жена удалилась на кухню заниматься ужином, и я мужественно переборол соблазн снова вытащить дневник и продолжить чтение — слишком уж был велик риск.
После ужина (салат с консервированным тунцом, молодой картофель, свекольная сальса и клубника из нашего огорода, политая сливками «Элми») я мыл посуду, когда на кухню заглянула Георгина и взяла из буфета пачку печенья. Вытерев насухо все поверхности, рассортировав мусор и оттащив мусорный бак к воротам, я вернулся в гостиную, чтобы посмотреть новости по Би-би-си-4, и увидел, что Георгина уже умяла три четверти пачки. Мне следовало промолчать. Сомкнуть уста и не размыкать их даже под пыткой… Последовавшая ссора напоминала извержение вулкана.
Грейси, которая слушала песни из «Классного мюзикла-2»[4], врубила проигрыватель на полную громкость и закричала:
— Хватит орать, а не то я вызову полицию!
Из соседнего дома прибежала моя мать узнать, не убила ли меня жена, часом. Голос матери перекрыл наши голоса, положив конец перепалке:
— Георгина, ты отказываешься смотреть правде в глаза! У тебя 52-й! Ну и что?! Прилично одеться можно и в магазинах для крупных женщин — да хоть в той же французской «Пышке».
Георгина бросилась в распахнутые объятия моей матери, и та, глядя на меня, сердито мотнула головой, мол: «Проваливай!»
Сегодня утром жена не провожала меня до порога, когда я, как обычно оседлав велосипед, отправился на работу. На выезде с нашего участка я по привычке обернулся, чтобы помахать на прощанье, но в окне никого не было. Физически я разваливаюсь. Ночью встаю раза три и даже чаще, если позволяю себе бокал вина после вечерних новостей. Естественно, я не высыпаюсь, а по утрам еще и вынужден выслушивать жалобы моих родителей (их дом от нашего отделяет не слишком толстая перегородка): якобы непрерывное журчание воды в бачке мешает им спать по ночам.
Ехал я против ветра и не мог развить приличную скорость, а на подступах к Лестеру меня ждала еще одна неприятность: город перерыли чуть ли не целиком для укладки новых канализационных труб. Меня, злосчастного владельца выгребной ямы, прямо-таки захлестнула желчная ярость. Удивительно ли, что моя жена тоскует по большому городу, если жизнь в Мангольд-Парве не удовлетворяет ее базовых потребностей? В наших примитивных санитарных условиях я виню отца: обустраивая наше новое место жительства, «Свинарню», мы отложили деньги на сточные трубы, но потом одним махом спустили их на пандусы для папаши, вдруг превратившегося в инвалида. А кто виноват в том, что с ним случился удар? Зарядку он сроду не делал — разве что тренировал указательный палец, беспрерывно переключая телеканалы. И словно ему мало причиненного ущерба, отец явно не собирается отказываться от вредных привычек: он по-прежнему выкуривает по полторы пачки в день и обжирается крепко поперченным жареным салом с хлебом.
Я с горечью вспоминаю тот день, когда мои родители купили два руинированных свинарника с задумкой превратить их в жилье. В ту пору я был банкротом и обрадовался бы любой крыше над головой — но сколько можно расплачиваться за прошлые ошибки?!
И вот что еще меня сильно беспокоит: я не нахожу себя в роли отца. Вчера Грейси вернулась из школы с рисунком «Моя семья». Дорогой дневник, я долго изучал костлявых человечков в поисках своего собственного изображения — увы, тщетно. Тогда я спросил дочку, почему она не нарисовала меня, своего папу, напомнив ей, между прочим, что именно из моего заработка высчитывают налоги, на которые школа покупает фломастеры и платит учителям. Девочка сдвинула брови. Мигом сообразив, что меня ждет — рыдания, вопли, сопли и попреки, — я поспешил отвлечь ребенка, вскрыв упаковку с розовыми вафлями.
Решил выяснить у жены, почему, по ее мнению, Грейси не включила меня в семейный портрет. А Георгина ответила:
— Может, она заразилась от тебя эмоциональной холодностью. — На мои возражения Георгина отреагировала абсолютно неадекватным взрывом эмоций: — Когда ты приходишь с работы, от тебя слова не добьешься, просто сидишь и пялишься в окно, разинув рот!
— Вид из окна никогда мне не прискучит, — сказал я в свою защиту. — Эти деревья вдалеке, угасающий свет на небесах.
— Ты что, в гребаном Корнуолле? — фыркнула Георгина. — Какие небеса, к чертям? Только заболоченный участок и ряд кипарисов, которые насадил твой отец, чтобы «укрыть нашу жизнь от посторонних глаз». Да кому здесь за нами подглядывать?!
Воскресенье, 3 июня
Старый свинарник, 1
«Свинарня»
Нижнее поле
Дальняя просека
Мангольд-Парва
Лестершир
Высокочтимому Гордону Брауну,
депутату парламента и министру финансов
Даунинг-стрит, 11
Лондон, SW1A 2AB
Уважаемый мистер Браун,
Я уже писал Вам в казначейство касательно досадной несправедливости. В налоговой инспекции утверждают, что за мной до сих пор числится недоимка в 13 137,11 фунта. Этот «должок» возник в ту пору, когда я в качестве шеф-повара, специализирующегося на потрохах, работал в Сохо у нечистоплотного предпринимателя.
Я сознаю, что Вы — невероятно занятой человек, но если у Вас найдется время взглянуть одним глазком на мои документы (отосланные 1 марта 2007 г. заказным письмом), а затем черкнуть записку, подтверждающую мою невиновность, то я буду Вам вечно признателен.
Ваш покорный и преданный слуга
P. S. Прошу прощения, но не могли бы Вы разобраться с этим дельцем, прежде чем займете пост премьер-министра?
P. P. S. Мои поздравления, кстати: и с одним глазом[5]Вы справляетесь блестяще. Полку выдающихся одноглазых личностей — таких как Питер Фальк (Коломбо), Джордж Мелли[6], адмирал Нельсон и, разумеется, Циклоп — определенно прибыло!
Понедельник, 4 июня
Все началось с пустякового спора о том, как правильно варить картошку (я кладу ее в холодную воду, Георгина бросает в кипяток), а закончилось душераздирающим и гневным поношением нашего брака.
Перечень моих супружеских преступлений оказался длинен: я громко хрумкаю, когда ем чипсы; гладя джинсы, делаю на них стрелки; отказываюсь платить свыше пяти фунтов за стрижку; каждый год в ноябре ношу один и тот же маковый цветок (купленный в 1998 г.)[7]; кладу слишком много сухих трав в спагетти болоньезе; пишу идиотские письма знаменитостям; неспособен заработать достаточно денег, чтобы переселить семью из свинарника.
В ответ на эту диатрибу я сказал:
— Не пойму, зачем ты вышла за меня.
Георгина посмотрела на меня так, словно видела впервые:
— Я и сама не пойму. Наверное, я тебя любила.
— «Любила»? — переспросил я. — Ты с умыслом употребила прошедшее время?
Жена опять взбесилась:
— У нас брак разваливается, а тебя волнует только грамматика.
— Это коренным образом внеположно тому, что я действительно сказал, — возразил я.
— Послушай себя, Адриан. Никто так не говорит. Ни один нормальный человек не скажет «внеположно».
— В повседневном общении Уилла Селфа[8] этот речевой оборот наверняка присутствует как постоянная величина. — Даже на мой вкус, фраза прозвучала чуточку напыщенно.
Я не нахожу ни малейшего удовольствия в наших перепалках… Уж не скатываюсь ли я к той разновидности людей среднего возраста, которые уверены, что страна катится ко всем чертям, а после «АББА» приличной музыки так и не появилось?
Вторник, 5 июня
Дорогой дневник, я все думаю о вчерашнем, и мне слегка не по себе. Дело в том, что, по-моему, страна и вправду катится ко всем чертям, а группу «АББА» никому не удалось переплюнуть.
Среда, 6 июня
Небо прояснилось — и отнюдь не в метафорическом смысле. Реальное солнце вышло наконец из-за серых туч, что нависали над нами несколько месяцев. В воздухе терпко запахло боярышником, а лужи на подъездной дорожке наполовину высохли.
— От солнца масса пользы, — сообщил я Георгине. — Оно повысит у нас уровень серотонина и убережет от рахита.
— Для меня, Адриан, солнце означает лишь одно — придется брить ноги.
Нет, это не та женщина, на которой я женился. Прежняя Георгина упивалась солнцем и лежала в бикини на плоской крыше свинарника, пока последний луч не угаснет.
Я предложил жене позагорать. Ее глаза наполнились слезами:
— Ты когда меня видел в последний раз? Не с моими объемами загорать!..
Дневник, что происходит с моей женой? Неужели в своей записной книжке она написала правду? И займемся ли мы опять когда-нибудь сексом? Даже у моих родителей случается секс — каждый четверг; приходится пользоваться берушами, чтобы не слышать этих раздражающих звуков за перегородкой.
Понедельник, 11 июня
Мистер Карлтон-Хейес заболел. На работе с утра пораньше раздался звонок от его партнера Лесли. Годами я мучаюсь одним и тем же вопросом: Лесли — мужчина или женщина? К какому-либо определенному выводу я до сих пор не пришел. Лесли может быть женщиной с низким голосом вроде члена правительства Рут Келли или, наоборот, обладателем фальцета вроде футболиста Алана Болла.
Мне известно лишь, что Лесли живет вместе с мистером Карлтон-Хейесом, не любит компаний, но проявляет склонность к Сибелиусу и шоколадным конфетам с ликерно-кокосовой начинкой.
Я спросил Лесли, что не так с мистером Карлтон-Хейсом, и он/она ответил/а:
— Он разве не говорил? О боже, боюсь, у меня плохие новости. О господи…
— Знаете что, давайте обсудим это, когда ему станет лучше? — перебил я. — Секундочку… (Ко мне приближалась покупательница.)
Лесли тяжело задышал/а. Кажется, у него/нее проблемы с легкими.
Покупательница, женщина с одной, но очень большой бровью, спросила, есть ли у нас что-нибудь о ранних сюрреалистах, и я отправил ее к полке с биографией Ман Рэя[9]. Я был только рад заняться чем-нибудь стоящим: и ненужные словоизлияния Лесли пресек, и нацелил бровастую даму на неходовой товар. Мистер Карлтон-Хейес катастрофически переоценил интерес жителей Лестера к ранним сюрреалистам, пять экземпляров Ман Рэя стоят намертво. Зато босс крупно недооценил спрос на автобиографию Уэйна Руни, сочиненную литературным негром.
Когда я вернулся к телефону, Лесли на проводе уже не было. Я намеревался сразу же перезвонить, но тут бровастая пожелала расплатиться за Ман Рэя. Затем я все же набрал номер Лесли, но после двух гудков повесил трубку.
Воскресенье, 17 июняДень отца
В 6.20 утра меня разбудил запах гари и вопль Грейси. Она орала мне в правое ухо:
— Папа, просыпайся! Сегодня День отца!
Я ринулся на кухню: из тостера валил дым, под ногами хрустели кукурузные хлопья, по столу разплывалась молочная лужа, из сахарницы торчал масляный нож. Грейси приказала мне сесть за стол и вручила открытку, которую она сделала с помощью Георгины. Откровенно говоря, дневник, я не чувствовал себя задаренным. На картонке, свернутой пополам, красовалось слово «папа», сложенное из разрезанных макаронин, большая часть которых отвалилась, обнаружив следы клея. А внутри было написано «ат Грейси».
Я мягко указал дочке на орфографическую ошибку в слове «от».
Грейси насупилась и сказала с вызовом:
— Дети в Америке пишут так.
— Думаю, ты заблуждаешься, детка.
— А ты разве бывал в Америке? — Пришлось признать, что я действительно никогда не пересекал океан. — Ну вот, а я туда ездила. Один раз с мамочкой, пока ты был на работе.
Последнее слово я предпочел оставить за дочерью. Грейси — грозный оппонент.
Как же я теперь жалею, что вызвался поработать в любительском театре Мангольд-Парвы в качестве драматурга, режиссера и продюсера. Репетиции идут кое-как, и меня бросает в пот при мысли, что до премьеры осталось всего одиннадцать месяцев.
Старый свинарник, 1
«Свинарня»
Нижнее поле
Дальняя просека
Мангольд-Парва
Лестершир
Уважаемый сэр Тревор Нанн[10],
Обратиться к Вам меня надоумила Анжела Хакер, писательница, драматург и по совместительству моя соседка. Я написал пьесу «Чума!», действие которой разворачивается в годы Средневековья. Это элегическое произведение с шестьюдесятью человеческими персонажами и десятком животных, преимущественно домашних.
Анжела считает, что Вы могли бы дать пару-тройку разумных советов насчет того, как управляться с таким большим актерским составом. Текст «Чумы!» прилагаю. Если, просмотрев пьесу, вы захотите к нам присоединиться, дайте знать как можно скорее.
Остаюсь, сэр,
Буря. Входит группа монахов в рясах и сандалиях. Самый важный монах несет в руках погребальную урну. Это аббат Годфрид. (Работникам сцены на заметку: просунув шланг пылесоса в вентиляционное отверстие боковой кулисы, можно создать «штормовой» ветер.)
АББАТ ГОДФРИД. Чу, братия! Ветер больно силен. По разуменью моему, должны искать укрытья мы в этом проклятом месте.
Появляется смерд по имени Джон, он спешит домой, где его ждет ужин — похлебка из свиных ушей с овсяными клецками.
АББАТ ГОДФРИД. Стой, смерд! Куда спешишь ты столь ретиво?
СМЕРД ДЖОН. Домой вечерничать. Рази не свято это дело?
АББАТ ГОДФРИД. Как зовется сие гнусное место?
СМЕРД ДЖОН. А никак. Чему тут кликаться-то? Акромя холма, полей да горстки лачужек здеся и нету ничего.
АББАТ ГОДФРИД. В бурю, смерд, лачуга дворцом помнится.
Площадь в центре деревни, где собрались тридцать пять человек, мужчин и женщин. Из левой кулисы выбегает свора собак и пересекает сцену. Под ногами деревенских жителей куры клюют зерно. Входит АББАТ ГОДФРИД, держа урну в воздетой руке. За ним следует толстый монах, БРАТ ДУНКАН, любитель наблюдать за птицами, и тощий монах, БРАТ ЭНДРЮ, страдающий приступами паники.
СМЕРД ДЖОН. Что у вас там, в ларце?
АББАТ ГОДФРИД. Кишки и анус короля Джона.
Деревенские жители и животные падают на колени.
АББАТ ГОДФРИД. Сердце его погребено в Йорке. А сие дремучее захолустье, по разуменью моему, послужит достойным убежищем королевскому анусу.
Деревенские жители разражаются радостными криками, собаки лают.
Понедельник, 18 июня
Увидел в старом номере «Вестника Лестера» фотографию некоего малого по имени Гарри Плант, отметившего свой сто девятый день рождения. 109 лет! Ему было 19, когда в Великую войну он сражался при Пашендейле.
На голове у мистера Планта полно волос (и, между прочим, стрижка ему не повредила бы). Он что, знает какое-то волшебное средство?
Старый свинарник, 1
«Свинарня»
Нижнее поле
Дальняя просека
Мангольд-Парва
Лестершир
Дом для престарелых «Ивы»
Биван-роуд
Дьюсбери
Лидс
Дорогой мистер Плант,
Поздравляю с достижением прекрасного возраста 109 лет.
Обращаюсь к Вам с небольшой просьбой: не раскроете ли Вы один из секретов Вашего долгожительства? Меня особенно интересует то, как Вам удалось сберечь волосяной покров.
Рекомендации относительно диеты, привычек и пр. приму с величайшей благодарностью.
Остаюсь, сэр,
Вашим покорнейшим и преданнейшим слугой
Ответ (писан дрожащей рукой)
Дорогой мистер Моул,
Спасибо за Ваше интересное письмо. Никакой особой диеты я не соблюдаю, ем то же, что и все. А что касается волос, я мелко крошу луковицу, отжимаю сок и мажу им голову перед отходом ко сну.
Старый свинарник, 1
«Свинарня»
Нижнее поле
Дальняя просека
Мангольд-Парва
Лестершир
Дом для престарелых «Ивы»
Биван-роуд
Дьюсбери
Лидс
Дорогой мистер Плант,
Спасибо, что ответили на мое предыдущее письмо.
Однако нельзя ли кое-что уточнить: какой сорт лука Вы используете?
С нетерпением жду известий от Вас.
Вторник, 19 июня
Спросил жену, не согласится ли она сыграть Элизу Хеппелтуэйт, деревенскую шлюху, в моей постановке «Чума!». Пояснил, что исполнительнице этой роли придется надеть красные чулки, парик из нечесаных волос, налепить на лицо бородавки и вычернить зубы:
— Не забывай, в те времена «Колгейта» еще не было.
— Ты сильно удивишься, если я откажусь? — ответила Георгина. — Позови лучше Марлин Уэбб из собачьей гостиницы, у нее зубы точно средневековые.
— Признаться, я глубоко разочарован. Я надеялся, ты поддержишь меня в моих театральных начинаниях. Только не говори, что «Чума!» никуда не годится, лучше я в жизни ничего не писал. Я послал экземпляр викарию, и он прислал письмо с похвалами.
Вынув листочек из бумажника, я показал его Георгине.
Дорогой Адриан,
В двух словах — я поражен. Поздравляю с завершением первого черновика пьесы. Удивительно, как Вам удалось снабдить каждого из более чем шестидесяти персонажей двумя репликами, по меньшей мере.
К сожалению, плотное расписание на ближайшие месяцы не позволит мне принять Ваше любезное предложение сыграть Недотепу Дика.
По Вашей просьбе я показал «Чуму!» жене. Она сказала, что непременно прочтет пьесу, когда покончит с полным собранием сочинений Айрис Мердок.
Среда, 20 июня
Тони Блэр устроил мировое прощальное турне. Моя мать как увидит его на трапе в очередном аэропорту очередной страны, так у нее сразу возникает чувство, будто он вот-вот запоет «Теперь, в конце пути…».
Вместе с женой посмотрели по Би-би-си-4 документальный фильм «Самая толстая женщина на планете» — о некой американке по имени Синди-Лу. Эта дама лежит в лежку на кровати особой сверхпрочной конструкции, с которой не в силах встать. Она такая необъятная, что ночные рубашки ей шьют из двух широченных простыней.
— Если не приму меры, то закончу как Синди-Лу, — вздохнула Георгина.
Воскресенье, 24 июня
Дождь. Проливной. И когда этому придет конец?
Проснулся в 7 утра от колокольного звона. И, как всегда, устыдился — я опять не собираюсь в церковь, и неважно, что на самом деле я на двадцать процентов агностик, а на восемьдесят атеист. Снова заснул, во второй раз меня разбудил телефон.
Звонил Гленн из Афганистана, по бесплатной «семейной» линии. Попросил передать девушке, с которой он познакомился в ночном клубе «Лох», почтовый адрес его части. Когда я поинтересовался именем и адресом девушки, Гленн ответил:
— Плохо слышно, пап, слишком громкая музыка. Но если в пятницу вечером ты случайно наткнешься на Малыша Кертиса, главного вышибалу в «Лохе», передай ему от меня вот что… У тебя есть под рукой карандаш или ручка?
Я порылся в тумбочке у кровати, но не нашел ничего пишущего. Сознавая, что драгоценные секунды неумолимо утекают, я схватил черный карандаш для подводки глаз — Георгина всегда держит его при себе, даже когда спит, — и записал со слов Гленна:
Йо, Малыш! Как ваще, братан? Помнишь ту телку, с которой я тусил в последний раз? С таким прикольным хаером? Не в службу, а в дружбу, скажи ей, что, по-моему, она зашибись и я здесь, в Афгане, жду от нее письма. И пусть фотку свою пришлет. Спасибо, братан.
Можно подумать, мальчик вырос в Гарлеме, а не послевоенной муниципальной застройке Лестера. Я строго заметил Гленну, что вряд ли когда-либо «наткнусь» на Малыша Кертиса пятничным вечером у входа в «Лох», поскольку положил за правило не ездить в центр Лестера после наступления темноты, разве что в самых крайних случаях.
— Пожалуйста, папа, может, это последнее, что ты для меня сделаешь. Нас окружают талибы!
После такого разве я мог ему отказать?
Обедать отправились в «Медведя» — жались к деревьям, с которых страшно капало.
— Если в обозримом будущем не появится солнце, у всей Англии случится психоз, — предрекла моя мать.
Грейси отказалась шлепать по лужам, несмотря на новенькие красные сапожки, в которые мы ее обрядили, и потребовала, чтобы ее посадили на инвалидное кресло, к дедушке на колени.
— Этот ребенок никогда не научится нормально ходить, если ты, Адриан, не прекратишь ей потакать, — разворчалась мать. — И к тому же ей все равно неудобно. На коленях твоего отца не осталось и грамма жира.
— Оставь ее, Полин, — вмешалась Георгина, — иначе она разорется. Хочется пообедать в тишине и покое.
Мать зашагала вперед, бормоча про яму, которую мы себе роем, и безуспешно закуривая сигарету на пронзительном июньском ветру.
Наше появление в пабе ознаменовалось радостными возгласами — я несколько опешил. После инцидента с мусорными баками семья Моулов не слишком популярна в здешней округе. Однако вскоре ситуация прояснилась: крики спровоцировало известие о том, что Тони Блэр наконец-то ушел с поста лидера Лейбористской партии и в среду сложит полномочия премьер-министра. Я бы присоединился к общему веселью, если бы на глаза у меня не навернулись слезы. Мистер Блэр легкомысленно промотал мое признание и уважение, ввязавшись в войну, на которой убили лучшего друга моего сына.
Я мысленно перенесся в тот славный майский день, когда под весенним солнышком с цветущих вишен сыпались белые лепестки — деревья словно разбрасывали конфетти, празднуя победу Лейбористской партии. Я был молод тогда и полон надежд и верил, что мистер Блэр, повторявший как мантру «Образование. Образование. Образование», преобразит Англию — и люди в ожидании автобуса начнут беседовать меж собой не о погоде, но о Толстом и постструктурализме. Увы, эта мечта далека от осуществления, если даже мой родной отец считает галерею «Тейт-Модерн» сильно увеличенной копией сахарного кубика.
У стойки с мясными блюдами мать принялась расхваливать Гордона Брауна — какой он представительный, умный и твердый, как камень. Георгина, пристально изучавшая говядину, свинину, баранину и индейку с целью выбрать куски посочнее, съехидничала:
— Северный склон Эйгера каменный и твердый, но, в отличие от мистера Брауна, куда более приветливый и выразительный.
По словам Георгины, когда она работала пиарщицей в Лондоне, по городу ходили упорные слухи, будто у Гордона Брауна заболевание лицевых нервов. Но моя мать гнет свое: мол, мистер Браун обладает всеми качествами, которые ей нравятся в мужчинах, — суровый, загадочный интроверт, совсем как Рочестер из «Джейн Эйр». Мать становится все более начитанной. Она проглатывает по четыре романа в неделю, называя это подготовительным этапом к написанию автобиографии. Ха! Ха! Ха!
Еда в пабе была вполне сносной, но я по-прежнему скучаю по воскресным обедам моей бабушки. Никакое мясо не заменит ее хрустящего йоркширского пудинга и аппетитной жареной картошки. Когда мы налегали на мясо (все взяли говядину, кроме Грейси, которая предпочла «Пирата» — рыбные палочки и повязку на глаз), отец задумчиво произнес:
— Я вот тут прикинул. Эта чертова жратва обошлась нам по шесть фунтов с носу, не считая Грейси, ее «Пират» потянул на четыре. Общая сумма — двадцать восемь фунтов! А сколько стоит приличный кусок сырой говядины? — Он воззрился на мою мать, потом на Георгину. Те ответили ему недоуменным взглядом; похоже, обе были не в курсе. — Чуток мясца, горстка овощей!.. Да он на нас наживается! — И отец принялся подбирать остатки соуса на тарелке.
— Это и есть капитализм, — напомнил я отцу. — Разве ты не ратуешь за капиталистическую систему? Или у тебя вдруг случилась переоценка ценностей?
Любопытно, неспособность вникнуть в элементарные правила бизнеса — уж не первый ли это признак Альцгеймера?
Мимо прошествовал Том Уркхарт, хозяин паба. Он с самого начала невзлюбил нашу семью. Я толком не разговаривал с ним с того дня, когда попросил установить в туалете кабинку для инвалидов в расчете на моего отца. Уркхарт отказал по смехотворной причине, якобы «кабинка для инвалидов не сочетается с атмосферой старины, царящей в пабе, — еще монастыри не разогнали, а „Медведь“ уже здесь стоял»[11].
Когда я заметил ему, что солдаты в армии Кромвеля нередко получали увечья, массово лишаясь рук и ног, Уркхарт молча повернулся ко мне спиной и начал переставлять посуду на полках в баре[12].
У нас кончился соус, но просить Уркхарта не хотелось. Я просто взял соусник и отправился на кухню, где наткнулся на шокирующее зрелище: ученик повара Джейми Бритон покрывал поцелуями загривок Кэт Уркхарт, жены хозяина. Я поспешил убраться, но, кажется, они меня заметили.
К великой досаде моей матери, я вернулся с пустым соусником.
— Я бы и сам пошел, — заныл отец, — но не знаю, протиснется ли мое кресло между столиками.
Мать схватила соусник, рванула на кухню — и тут же выскочила обратно. Я пытался понять по ее лицу, какое впечатление произвело на нее скандальное поведение миссис Уркхарт, но мать выглядела как обычно: все та же непроницаемая маска — тон-крем «Макс Фактор», наложенный на общую разочарованность в жизни.
Понедельник, 25 июня
Весь день шел дождь. Ручей на краю нашего участка бурлит. Мать опасается, что нас затопит. Я ее успокаиваю: местный почтальон Тони Уэллбек утверждает, что за последние десять лет наши угодья заливало водой раза два, не больше.
Письмо от мистера Планта.
Дорогой мистер Моул,
испанский.
P. S. Прошу больше мне не писать.
Вторник, 26 июня
Последний день мистера Блэра в качестве премьер-министра Великобритании. Самое время попытаться улучшить свою репутацию — в конце концов, у него в запасе целые сутки.
К примеру, он может посетить больницу и пообщаться с тяжело раненными солдатами, служившими в Ираке.
В свой последний день на госслужбе мистер Блэр пообщался с Арнольдом Шварценеггером.
Теперь я точно знаю: мистер Блэр впутал нас в войну исключительно из личного тщеславия.
А потом и страну довел до полного безобразия. Я — атеист, но если вдруг окажется, что Бог есть, значит, это Он наслал библейский нескончаемый дождь на греховное наследие Блэра — казино, порнографию по телевизору, беспробудное пьянство, поножовщину и мгновенные кредиты. На Гордона Брауна я возлагаю большие надежды, это человек солидный, тяготеющий к земле и цифрам. Мне кажется, он — социалист в душе, и в резиденцию премьер-министра он войдет, как Кларк Кент в телефонную будку, — обычным человеком, а выйдет Суперменом.
Мать явно одержима мемуарной литературой, особенно воспоминаниями тех, кому выпало тяжелое детство. Сейчас она читает и перечитывает «Ребенок как вещь»[13]. Сегодня вечером мать обронила:
— А не написать ли мне книгу?
Она явно ищет способ хоть как-то оправдать свою жизнь.
Среда, 27 июня
Официально объявлено об угрозе наводнения. Прибрежное население готовится к худшему.
Зашел к родителям отдать им нашу долю выплат по ипотеке. У них был включен телевизор, и я внимательно разглядел новых жильцов дома № 10 на Даунинг-стрит — чету Браун снимали перед резиденцией в день заезда. Мистер Браун выглядел так, будто ему только что пересадили рот и он впервые пробует улыбнуться новыми губами. И до чего же неуклюже он машет рукой!
— Бедняжка Сара, — вздохнула моя мать, — двое маленьких детей на руках, муж-трудоголик, а еще надо раскладывать все эти канапе и принимать почетных гостей.
— Почему ты называешь ее Сарой, вы разве знакомы? — удивился я.
— Все женщины — мои сестры, Адриан. Тебе этого никогда не понять.
— Она выглядит приличной женщиной, — заметил отец, — и со ртом у нее все в порядке.
Итак, у штурвала Великобритании встал Гордон Браун. Будем надеяться, он убережет наш корабль от подводных камней и мы поплывем по спокойным и тучным морям к свету в конце туннеля. Жду, что со дня на день мистер Браун отменит решение Тони Блэра о вторжении в Ирак.
По-прежнему идет дождь. Река Сенс полноводна как никогда, а местами даже выходит из берегов. Вот и я набухаю, сегодня двенадцать раз справлял малую нужду.
9 вечера
Старый свинарник, 1
«Свинарня»
Нижнее поле
Дальняя просека
Мангольд-Парва
Лестершир
Высокочтимому Гордону Брауну,
премьер-министру и лорду-канцлеру
Даунинг-стрит, 10
Лондон, SW1А 2АА
Воскресенье, 24 июня 2007 г.
Уважаемый премьер-министр,
Не желая попусту тратить Ваше время, буду краток: Вам удалось взглянуть на бумаги касательно моих налоговых затруднений?
Четверг, 28 июня
Георгина вступила в «Общество контролеров веса». Пришлось отвезти ее на собрание на багажнике велосипеда — она отказывалась надевать сапоги, а дорога из-за нескончаемого дождя скрылась под водой.
Домой возвращаться не имело смысла, жена должна была освободиться через час, — взвесившись и проделав все прочее, что положено у этих контролеров, — и мы договорились встретиться в «Медведе».
Войдя в паб, Георгина рухнула на стул рядом со мной:
— Во мне 82 килограмма и 340 граммов.
— 82 килограмма и 340 граммов — это хорошо или плохо? — спросил я.
— Это было бы здорово, будь я боксером в полутяжелом весе. Но у меня рост 159 сантиметров и тонкая кость, и получается, да, это очень, очень плохо. — Георгина схватила мою кружку с пивом, осушила ее до дна и вытерла губы тыльной стороной ладони. — В день свадьбы я весила 57 с половиной кило.
Прямо у меня на глазах она впадала в депрессию, что теперь с ней нередко случалось. Надо было ее как-то удержать.
— Любимой женщины должно быть много, — сказал я.
Не помогло.
Тогда я взял ей водки с тоником (и с соломинкой, но без льда и лимона).
В паб вошла компания корпулентных женщин в спортивных костюмах. Сгрудившись за маленьким столиком, они дружно закурили. И в пабе стало как в финальной сцене «Касабланки» — все в тумане.
— Это твои коллеги по контролю за весом? — поинтересовался я.
— Нет. — Георгина была в курсе всего, что происходит в деревне. — Они тренируются для благотворительного забега с целью сбора средств на спасение почты.
— Спасения от чего?
— От закрытия. — Георгина закурила вторую сигарету.
— Но ты только что затушила одну, докурив только до половины, — мягко попенял я.
Учитывая, что мы находились в общественном месте, ответ моей жены прозвучал довольно резко:
— Послушай, ты, мистер Чистые Легкие, в воскресенье дымить в пабе будет запрещено долбаным законом, так дай насладиться напоследок.
Дабы не усугублять ситуацию, я вернулся к почтовой теме:
— Но ее нельзя закрывать. Я пользуюсь почтой трижды в неделю. И как же папа? У него единственная радость — скататься на почту за пенсией, а иначе он вообще не будет выходить из дома.
Георгина стукнула рюмкой по столешнице и крикнула Тому Уркхарту, торчавшему за стойкой:
— Твоей «Столичной» можно младенцев поить! Кто тебе дал право разбавлять водку, это ведь не лаймовый хренов сок!
Иногда я жалею, что в Георгине воспитывали свободный дух, в результате мнение окружающих ее абсолютно не волнует. Уркхарт поносил ее сквозь зубы, посетители на нее пялились, я был смущен — а ей хоть бы хны.
Я подошел к спортсменкам узнать, могу ли я присоединиться к компании «Спасем почту», и, неопределенным жестом указав на ноги, пояснил, что по личным причинам я не в состоянии участвовать в благотворительном забеге.
— Я вас знаю, — сказала одна из женщин, одетая в розовый костюм с полосками цвета кокосового мороженого. — Видела вас у школы. Вы живете в свинарниках и пишете пьесу для нашего театра. А для нас там найдется роль?
Я пообещал, что напишу для них целую сцену. Они засмеялись и давай хлопать друг друга по мясистым ладоням. В пабе аж стекла задрожали.
10 вечера
Когда мы ехали домой, дождь бешено молотил по нашему зонту. Висельная улица больше походила на улицу Утопленников. Георгина почти не слезала с велосипеда. Не очень-то легко крутить педали, когда у тебя на багажнике сидит боксер в полутяжелом весе.
Сказал жене, что если она завтра же не купит резиновые сапоги, я…
— Что ты сделаешь? — Георгина крепче обхватила меня за шею.
Я не ответил — ей отлично известно: я глупею от любви.
Вода на нашем участке стояла так высоко, что доходила до щиколоток, и я, обутый в резиновые сапоги, донес жену до самых дверей.
Когда я отпирал дверь, из своей половины высунулась мать:
— Я увидела, как ты еле ноги переставляешь, — она что, опять напилась?
Георгина соскользнула с моей спины:
— Опять, Полин? Опять?! Не могу припомнить, когда я в последний раз напивалась!
— А я могу, — парировала мать. — Вчера. Я наведалась к вам сигаретку стрельнуть, а ты трупом лежала на диване.
— Мы с Грейси играли в автокатастрофу! — взвилась Георгина.
Тем временем мы вошли в нашу тесную прихожую, где я тут же сбросил промокшие пиджак, брюки, накинул халат и направился в гостиную. Мать с женой задержались в прихожей, о чем-то шепотом переговариваясь. Затем мать повысила голос:
— Его ты, может, и способна одурачить. Но не меня!
Прежде чем лечь спать, я проверил наши запасы алкоголя в кухонном шкафу. В водочной бутылке на дне плескалось немного жидкости, а все, что осталось с Рождества и приобреталось позднее (в том числе подарок Найджелу на день рождения — скорпионовая текила), исчезло.
Пятница, 29 июня
Мистер Карлтон-Хейес (на работу он вернулся еще в понедельник) говорит, что этот непрестанный дождь напомнил ему о наводнении 1953 года, когда его тетю вымыло волной из дома в Скегнессе, понесло по течению, а потом выбросило на крышу автобусной остановки. Он не сказал, почему его так долго не было в магазине, но я заметил, что он теперь передвигается словно с опаской.