Адриан Моул: Годы прострации — страница 7 из 11

Суббота, 1 декабря

Работал над первым черновиком моей рождественской «рассылки».

Дорогие члены семьи и друзья,

Вспомним, как начинался 2007-й. С замерзших труб в «Свинарне»! Сантехники запрашивали за вызов непомерные деньги, и мы три дня просидели без воды, ее не было нигде — ни в кранах, ни в туалетах. В конце концов мать позвонила знакомому знакомого, Ноа Клэпхему. Он не сантехник, но когда-то работал в магазине «Дом — крепость», и у него имелся впечатляющий набор инструментов. Он запросил 25 фунтов в час — и провел у нас пять дней. Отец утверждал, что застукал его спящим на полу в ванной, но Клэпхем отрицал обвинения: по его словам, он таким образом «визуализировал неполадку».

В феврале, на Валентинов день, я преподнес жене сюрприз — автобусный тур по Уэльсу с ночевкой в двухзвездочной гостинице. К сожалению, дождь лил не переставая всю поездку и из окна автобуса ничего не было видно. Георгину охватила паника, когда она ползла по туннелю угольной шахты в рамках тематического ознакомления с жизнью шахтеров в Центре наследия угольщиков. Однако ей удалось взобраться на вершину горы Сноудон — она стала первой женщиной, сделавшей это на шпильках!

По причине загруженности площадок для проведения праздничных встреч мои родители приняли участие в рождественском обеде Общества торговцев аккумуляторными электрообогревателями только в марте. И мать выиграла рождественский пудинг в лотерее! Грейси же побывала в травматологическом отделении скорой помощи после того, как что-то проглотила, — кейс Барби-деловой женщины, как выяснилось в травмпункте!

Здоровье

Грейси в течение года несколько раз простужалась и хлюпала носом, а взрывы ее темперамента по-прежнему являются поводом для беспокойства. В начале года произошел особенно неприятный инцидент в «Пицца-хат», когда Грейси трижды наведалась без спроса к стойке с салатами (мы заплатили за один подход), а затем монополизировала ананасы в сиропе. Тем не менее в «Пицца-хат» согласились вернуть нам доступ в их заведение при условии, что мы будем «держать ребенка под контролем».

Бедняжка Георгина столкнулась в этом году с менструальными проблемами, ее ПМС усугубился до такой степени, что по меньшей мере три дня в месяц она проводит в постели, то плача, то изрыгая проклятья. Однако есть и хорошие новости: моя жена снова работает! Хьюго Фэрфакс-Лисетт, потомственный владелец имения Фэрфаксхолл, назначил ее своим личным ассистентом и организатором мероприятий. В данный период Георгина пытается найти двух жирафов для предполагаемого парка сафари. Да-да, жирафов!

Большим облегчением для всех нас стал тот факт, что у моей матери закончилась менопауза. Ее тревожит усугубившаяся волосатость, и она начала курс лазерной депиляции, так что пожелайте ей ни пуха ни пера! Шишка на левой ступне играет с ней злые шутки, но она боится операции.

Сбылась мечта моего отца — он бездельничает с утра до ночи, бездумно потакая своим прихотям. Теперь он прикован к инвалидной коляске, и без медицинского оборудования, которое мы берем напрокат в Красном Кресте, ему не прожить. Его кишечник по-прежнему вяловат, освобождение происходит примерно лишь раз в три дня. Просьба домашних средств не предлагать! Мы перепробовали все патентованные лекарства, и ничего не помогло.

Георгина прочла послание, стоя у меня за спиной:

— Ты что, совсем рехнулся? Я категорически запрещаю тебе это рассылать. Кому интересны наши отстойные болячки? А парк сафари — это и вовсе страшная тайна.

На терапию я надел свой лучший костюм, рубашку и галстук. Но Салли сегодня не было. Я показал покраснение Клэр, которая работает исключительно по выходным, когда ее муж может взять на себя заботу об их двухлетних тройняшках. Клэр велела не беспокоиться насчет покраснения в области лучевой татуировки, на данной стадии лечения это нормально. Предупредила, что татуировку нельзя ни тереть, ни намыливать, и посоветовала есть морскую капусту, органические яйца по одному в день и много-много чеснока.

— Мойте пораженную область только водой под очень слабым напором. Кожу смазывайте оливковым маслом или соком алоэ, но ни в коем случае не пользуйтесь кремами — в них содержатся консерванты, которые могут вызвать раздражение. Странно, — добавила она, — что Салли вам всего этого не сказала.

Я спросил, верит ли она в альтернативную медицину, в связи с чем упомянул моего тестя, Майкла Крокуса, владельца магазина здоровой еды.

— Да, я его хорошо знаю! Я купила как-то бидон его «Оргосвеклы». А потом обратилась в Инспекцию качества продуктов и услуг.

Отправился в книжный магазин, и мы с Бернардом и Хайтишем украсили витрину рождественскими книгами, добавив немного остролиста, плюща и омелы, добытых моей матерью незаконным путем.

Бернард спросил, что я делаю на Рождество. Праздную дома с семьей, ответил я.

— Ах, семья! — вздохнул он. — До чего же офигенная институция! Чертовски полезна в праздники и выходные.

На мой вопрос о том, как он проведет Рождество, Бернард ответил:

— Как, цыпленочек? На дне бутылки, надо полагать, где и пролежу в отрубе, пока не закончатся торжества и не возобновится нормальная жизнь.

Я так и не смог сказать Бернарду и Хайтишу, что после Рождества торговля в магазине прекратится.

К ратуше я подошел, когда часы на башне пробили два. Площадь была уставлена деревянными щитами с информацией о раке, лотками с соответствующей литературой и плакатами со схематичным изображением простаты. Пандора была уже на месте, в окружении мужчин среднего возраста. Госпожа мэр выглядела весьма колоритно в сари, расшитом покрывале и мэрской цепи. Она произнесла речь о том, какие замечательные в Лестере больницы. Ей вежливо похлопали.

Завладев микрофоном, Пандора разразилась подстрекательской речью о государственном здравоохранении. Она дала понять, что консерваторы с радостью обрекли бы нас всех на платную медицину и, если они придут к власти, нам придется раскошеливаться на каждый визит к врачу. Затем она призвала больных раком не стесняться и подойти к микрофону. На ее призыв тут же сбежалось невероятное количество вполне здоровых на вид мужчин, включая меня. Пандора попросила желающих поделиться своим опытом общения с государственной медициной. Желающих не наблюдалось, и тогда, обратившись ко мне по имени, Пандора вытолкнула меня к микрофону. Я, спотыкаясь через слово, коротко рассказал, как меня лечат в Королевской больнице. Как ни странно, мне бурно аплодировали, а некоторые даже издавали боевой клич американских индейцев. Позже, когда мы с Пандорой пили едва теплый кофе в вестибюле мэрии, я отметил неадекватную реакцию публики на мое выступление.

— Да, говорил ты хреново, — согласилась Пандора, — но тебе аплодировали за мужество.

— Мужество? Да я часто плачу под одеялом и жалею себя.

— Все больные раком — отважные, мужественные люди, — отчеканила Пандора. — Все они борются со страшной болезнью и не хотят ронять своего достоинства. Людям незачем знать, как ты хнычешь под одеялом, Ади.

Я бы с удовольствием посидел с ней подольше, но Пандора торопилась на осмотр нового театра «Извилина» в компании с Кейтом Вазом, депутатом парламента от Лестера. А не предложить ли этому театру мою «Чуму!»? Не сомневаюсь, дирекция будет только рада свежей пьесе местного драматурга.

Воскресенье, 2 декабря

Проснулся в 5.30 утра и мысленно составил перечень моих невзгод. Жалость к себе меня буквально раздирала, пока я не сообразил, что по крайней мере мне не приходится присматривать за двухлетними тройняшками.

В 7.30 мы с Грейси отправились на прогулку в деревню, а заодно за газетами «Санди таймс» и «Обсервер». Когда мы проходили мимо церкви Св. Ботольфа, Грейси заинтересовалась, что это там за «серые штуковины». Они называются «надгробиями», пояснил я. Дочке захотелось посмотреть на них поближе, мы вошли в калитку и остановились у одного из надгробий. Грейси попросила прочесть, что написано на «этом камушке».

— «Здесь лежит Артур Гуд Чайлд, усердный слуга Господа. Скончался в возрасте шестнадцати лет 23 декабря 1908 г.», — прочел я и добавил: — Шестнадцать лет, как грустно.

— А где сейчас Артур Гудчайлд? — спросила Грейси.

— Под землей, — ответил я с некоторой заминкой.

— А его мамочка по нему скучает?

— О да, сильно скучает.

— Тогда почему она его не выкопает?

Позвонил доктору Вулфовицу узнать, не выпишет ли он мне какое-нибудь стимулирующее средство. Мне необходимо одолеть сонливость, чтобы закончить «Чуму!».

— Я не намерен давать вам амфетамины, мистер Моул. К тому же английские писатели в подобных случаях традиционно прибегают в водке, сигаретам и черному кофе, забыли?

Понедельник, 3 декабря

Терапия.

На голове у Салли торчали оленьи рога. Сегодня в отделении лучевой терапии рождественская вечеринка. Никого из пациентов не пригласили. Меня это задело.

Из больницы поехал на работу. В магазин явился мужчина в женской шубе и спросил, торгуем ли мы электронными книгами.

— Нет, — ответил я. — И электронным кофе тоже.

— Госссподи, и почему в книжных магазинах тебя всегда облают? — Клиент в шубе вышел, хлопнув дверью.

— За электронными книгами будущее, — сказал Хайтиш. — На «Амазоне» ими вовсю торгуют.

— Да какой от этой хрени кайф! — вскипел Бернард. — У электронных книг нет запаха, и их нельзя читать, когда чертовы батарейки сядут.

Вошла женщина с тысячью пакетов, ей требовался подарочный экземпляр «Улисса»:

— У вас есть первое издание с автографом Джеймса Джойса?

— Не устаю поражаться невежеству публики! — воскликнул Бернард. — Мадам, вы в курсе, что речь идет о семидесяти тысячах фунтов? Впрочем, у меня имеется подписанный экземпляр из тиража издательства «Пингвин».

Посетительница уселась на диване, разложив там же свои пакеты. Бернард исчез в подсобке, откуда появился спустя несколько минут с «Улиссом». Раскрыв книгу на титульном листе, он показал посетительнице подпись автора — четкое написание букв удивительно напоминало почерк Бернарда.

— Потрясающе, просто зашибись, а? — сказал Бернард. — Надо же, сам великий мастер прошелся по этой странице своей ручкой!

— Я-то книг не читаю, — пояснила дама. — Это для моего сына. Он как бы книжный червь. У него вся комната забита вонючими старыми книгами, я даже не могу там толком прибраться. Я предлагала ему кашемировый свитер в качестве рождественского подарка, но нет, ему подавай «Улисса». Говорит, это шедевр, — снисходительно засмеялась она.

Наверное, я должен был вмешаться, однако я молча наблюдал, как Бернард берет с посетительницы 30 фунтов. Расплачиваясь, она поинтересовалась:

— Джеймс Джойс проводит встречи с читателями в «Уотерстоунз»?

— Он бы с радостью, мадам, — ответил Бернард, — да только с 1941 года его нет в живых. Умер 13 декабря, поистине черный день календаря.

Когда она удалилась, шурша многочисленными пакетами, Бернард, глядя ей вслед, покачал головой. А потом спросил, читал ли я «Улисса».

Я ответил отрицательно.

— Я тоже не читал, — вздохнул Бернард. — Сломался на третьей странице.

— Попробуйте снова, — подбодрил нас Хайтиш. — Это слегка напоминает сборку шкафа из ИКЕА. Сначала кажется, что в этой куче деревяшек, винтов, болтов и прочей ерунды ничего не разберешь, но если приложить усилия, изучить схему и взять правильную отвертку…

— Мать честная! — взревел Бернард. — Что такое, на фиг, ИКЕА?

Он самый духовный человек, каких я знаю.

Вторник, 4 декабря

Зашла мать с номером «Вестника Лестера» и показала фотографию на третьей странице: я стою между Пандорой и госпожой мэром в плотном окружении больных раком. Заголовок гласил: «Несгибаемые пострадавшие рассказывают о борьбе с раком».

На снимке глаза у меня закрыты, рот открыт, а левая рука висит плетью. Георгина, увидев, расхохоталась:

— Ты похож на клоуна, который собирается чихнуть.

Дневник, у меня нет ни единой приличной фотографии. Фотообъективам я определенно не нравлюсь. Моя мать на снимках вылитая Скарлетт Йоханссон, хотя в жизни она выглядит на девяносто три года.

Среда, 5 декабря

На терапию в «мазде».

Салли сообщила, что Энтони взял отпуск и улетел в Канаду поработать в качестве добровольца. Он будет собирать подписи под петицией, составленной неким энтузиастом, с требованием к канадскому правительству профинансировать программу разведения волков. В результате этого начинания на свет появятся десятки тысяч волков, которые затем будут выпущены на волю в тундру.

Расторгнута ли помолвка, осведомился я и услышал:

— Не могу же я растоптать его мечту, правда, Адриан?

Лично я надеюсь, что Энтони разорвет на куски стая злобных волков. Сурово, я понимаю, но все мы когда-нибудь умрем, и, по-моему, Энтони будет только счастлив погибнуть от клыков размножившихся тварей.

Получил по почте рождественскую открытку от отца с матерью. Зачем тратиться на марку? Они живут за стенкой.

Проспал до обеда, а потом пришлось бегом бежать в школу за Грейси. Застал ее плачущей в кабинете миссис Булл. По словам директрисы, Грейси говорит, что она неделю ничего не ела и что у нас в доме вообще нет продуктов. Разумеется, я опроверг дочкины россказни и пригласил миссис Булл пойти с нами домой, чтобы проинспектировать нашу кладовую и холодильник. Она отказалась, но я чувствую, директриса считает, что мы уделяем Грейси недостаточно внимания. По дороге домой я добивался от Грейси ответа, зачем она выдумала столь несусветную ложь, но девочка лишь повторяла:

— Я хотела есть.

Завтра в школе родительский час, боюсь там показываться.

Четверг, 6 декабря

Терапия.

Салли в основном помалкивала. Разве что попросила ни звуком не упоминать ни об Энтони, ни о Канаде.

Из больницы на работу — вход в магазин перегораживала пачка поваренных книг Найджелы Лоусон. Попросил Бернарда убрать их.

— И не мечтай, старикан, — покачал головой Бернард. — Я уделал себе спину. Дождись нашего шустрика-мумрика Хайтиша.

В половине третьего от Хайтиша пришло сообщение: он сломал лодыжку, упав с кровати.

Рассказал Бернарду, тот прокомментировал:

— Где этот малый спал — в чертовой кабине подъемного крана?

В общем, из-за моей изнурительной слабости и больной спины Бернарда книжки мисс Лоусон так и остались нераспакованными. К несчастью, пока мы с Бернардом сортировали в подсобке новые поступления, в магазин заглянули Найджел и Ланс Ловетт. Оба упали, споткнувшись о пачку. Не понимаю, почему Найджел так разозлился, физически он нисколько не пострадал. Однако отреагировал он с истерической, на мой взгляд, чрезмерностью, пригрозив подать в суд на своего старинного и лучшего друга, якобы нанесшего ему непоправимый ущерб.

Впрочем, Ланс великодушно принял мои извинения:

— Я уже привык отбивать себе задницу. Мы, слепошарые, ужасно неуклюжие.

Следуя моим четким инструкциям, Ланс поднял пачку и забросил ее в подсобку.

А Найджел продолжал разоряться. Я не выдержал и заметил ему, что он сам виноват в том, что споткнулся на входе, и впредь ему не следует выходить из дома без собаки, белой трости или зрячего сопровождающего, который указывал бы ему дорогу.

— Мы пришли к вам за рождественскими подарками, — с издевкой ответил Найджел, — а теперь я думаю, не оставить ли денежки в «Марксе и Спенсере».

Но, отдохнув на диване и выпив кофе, он подобрел и, самое смешное, купил шесть экземпляров «Экспресс-кухни» Найджелы Лоусон.

Георгина не успевала на родительский час, пришлось идти мне.

— Во многих отношениях Грейси чудесная девочка, — начала мисс Натт. — Несмотря на ее… хм… эксцентричность, она легко заводит друзей, и, по всей видимости, ей нравится учиться. — Далее учительница нахмурила лоб: — Однако на прошлой неделе я предложила детям нарисовать их родных, а затем под их диктовку я сделала подписи к рисункам.

Кивком головы она указала на большой рисунок красками, висевший на задней стене: две весьма схематичные фигуры лежали плашмя на чем-то вроде травы; на одной фигуре были очки, другая, с красным ртом и в туфлях на шпильках, держала в руках бутылку. Мисс Натт подписала картину (под диктовку Грейси): «Мои мамочка и папочка пьют много водки, все время лежат и кричат на меня».

Я взглянул на соседнюю картину, нарисованную Абигайль Стоун. Надпись гласила: «Всей семьей мы ездили на Алтонские башни и устроили там пикник. В машине мы пели».

— Уверяю вас, мисс Натт, — сказал я, — ни моя жена, ни я не пьем водку. Удивляюсь, откуда Грейси вообще знает это слово.

— Ну, она его наверняка где-то слышала, и ей определенно известно, как проявляется неумеренное потребление алкоголя. Она — единственный ребенок в классе, нарисовавший родителей в горизонтальном положении. А вчера, — продолжила учительница, — Грейси явилась в школу в каких-то обносках.

Прокурорские нотки в ее голосе меня ничуть не насторожили.

— Это был наряд Золушки, мисс Натт, — объяснил я. — Догадайся вы вывернуть его наизнанку, получилось бы бальное платье.

— Впредь, — поджала губы мисс Натт, — если на Грейси не будет школьной формы, ее не допустят к занятиям. До сих пор мы были к ней чересчур снисходительны, но этому нужно положить конец.

Из школы я вышел в тоскливом настроении и, сопротивляясь ветру, двинул к «Медведю». Я собирался выпить стаканчик и тут же уйти, но Тони и Венди Уэллбек так настойчиво зазывали меня к своему столику, что пришлось подсесть к ним.

— Насчет шаров… — пробормотал я.

— Да забудьте вы про шары, — замахал руками Тони. — Что было, то прошло. Сегодня у Венди день рождения — что будете пить?

Не знаю почему, но у меня вырвалось:

— Водку.

Тони направился к бару, а Венди сказала:

— Я рада, что мы с вами здесь встретились. Не будете ли вы так любезны прочесть то, что я написала. Вы ведь почти профессиональный писатель, правда?

С тяжким предчувствием я наблюдал, как она достает из своей вместительной сумки папку с рукописью, отпечатанной на машинке, и сует ее мне. Я прочел название — «Первоцвет и щеночки» — и первые несколько предложений.

У меня было счастливое детство. В доме, где я родилась, не стихал смех. Отец держал нас в строгости, но сердце у него было чистое золото. А мама так заразительно улыбалась, и ее нежные руки были все время чем-то заняты.

Вздохнув про себя, я закрыл папку. Я подозревал, что, если доберусь до первоцветов и щенков, меня стошнит.

— Мне так понравилось сочинять, — поделилась своей радостью Венди. — Прочтите мое произведение, прошу вас, и скажите, что вы о нем думаете, ладно?

— Ладно, — промямлил я.

— Но поклянитесь, что скажете мне чистую правду. — Венди погрозила пальцем. — Вы должны быть безжалостно откровенны.

Вернулся Тони с водкой — кажется, с тройной порцией в фирменном бокале «Смирнофф». Только я сделал первый глоток, как в бар вошла мисс Натт с коллегами. Проходя мимо нашего столика, она бросила цепкий взгляд на меня и мой стакан.

Георгина была уже дома, когда я вернулся. Сидела в темноте и слушала Леонарда Коэна. А на кухонном столе лежала записка.

Дорогой Адриан,

«Шоу Джереми Кайла» показывают завтра утром, поэтому я попросила Дуги Хорсфилда подбросить тебя до больницы.

С любовью,

мама.

Пятница, 7 декабря

Дуги приехал слишком рано, что, по-моему, наглость с его стороны. Он сидел в машине с включенным двигателем, пока я принимал душ, одевался и сражался с Грейси, натягивая на нее школьную форму.

Когда я сел в такси, Дуги первым делом сказал:

— Отвезу вас — и сразу домой, хочу посмотреть это шоу Кайла. Моя супружница позвала кое-кого из соседей, будем глядеть вместе.

Салли заметила мою нервозность, и я признался ей, что сегодня утром мои родители, сестра и бывший любовник матери появятся на «Шоу Джереми Кайла». Я ожидал, что она ужаснется, но она воскликнула:

— Обожаю вашу маму!

Мы что, больше не нуждаемся в частной жизни? Было время, когда люди не болтали о своих проблемах с кем ни попадя.

Растянувшись на высокой койке с оголенным низом живота, я подумал, что готов остаться здесь навсегда. Вся моя энергия куда-то испарилась. После процедуры Салли пришлось помочь мне слезть с кушетки. Она отвела меня в коридор, усадила в кресло. Через полчаса мне стало немного лучше, и я потащился на работу. В витрине магазина «Сони» я увидел родителей на огромном телеэкране. Мать выглядела чрезвычайно гламурно, отец в инвалидной коляске казался бесконечно жалким. Лукас и Рози сидели рядом, держась за руки. Лицо отца показали крупным планом, когда одна-единственная слеза потекла по его левой щеке. Оросив усы, слеза исчезла.

Ноги сами понесли меня в магазин в отдел телевизоров. Я оказался среди сотни экранов, и каждый показывал «Шоу Джереми Кайла». Ко мне приблизился продавец. Судя по бэджику, его звали Мухаммед Анвар.

— Все в порядке, сэр? — тихо спросил он.

— Собираюсь приобрести пятидесятидюймовый плазменный телевизор, — соврал я.

Продавец подвел меня к гигантскому экрану:

— В первый год вы ничего не платите…

— Хотелось бы проверить качество звука, — перебил я.

Вынув из кармана пульт, он включил звук.

— Ты лгала мне все эти годы, мама! — кричала на экране Рози.

— Так, Полин, — рычал отец, — а откуда мне знать, мой ли сын Адриан?

Джереми Кайл проворно обернулся к матери:

— Адриан — это ваш сын, Полин?

Мать кивнула.

— Я хочу, чтобы его проверили на ДНК, — бушевал отец. — Мне нужно знать, мой ли он!

— Полин, вы уверены, что Адриан рожден от Джорджа? — допытывался Джереми.

— На семьдесят процентов, — фыркнула мать.

— На семьдесят! — воскликнул я. — И только?

Продавец рассмеялся:

— И где они берут этих людей?

— Ума не приложу, — ответил я.

Мухаммед опять принялся нахваливать 50-дюймовый плазменный экран. Я опять соврал, сказав, что должен подумать.

Продавец вздохнул:

— Никто больше ничего не покупает. У всех уже все есть. — Он замер на секунду, словно пораженный какой-то мыслью. — А что будет, если ваще перестанут покупать? Меня выпрут с работы.

По пути в магазин я припоминал то, что однажды услыхал от своей матери. Речь шла о фермере, разводившем опарышей. Звали его Эрни, и мать была в него сильно влюблена. Она цитировала наизусть любовные стихи, которые он сочинял в ее честь. С отцом она познакомилась, когда еще встречалась с Эрни. Уж не сын ли я этого опарышного фермера? И не от него ли я унаследовал литературный дар? Очевидно, что с отцом у меня нет ничего общего. Он полагает, что стихи пишут только тюфяки и педики. Однако я к нему привязан. И для меня было бы ударом узнать, что мы не одной крови.

Полночь

Не могу много писать. Я совершенно разбит. Мать отказалась отвечать на мой вопрос, является ли тот, кого я последние тридцать восемь лет называю папой, всего лишь человеком, за которого она вышла замуж. Вместо ответа она велела мне связаться с Эрни и попросить его предоставить образец ДНК для тестирования.

Суббота, 8 декабря

Терапия.

Бернард принимал заказ от преждевременно облысевшего молодого человека на книгу, изданную в Америке, под названием «Дерзновенность надежды», автор — некий Барак Обама. Когда молодой человек назвал свое имя, Дрю Читси, Бернард хохотнул:

— С такой кликухой в жизни непрухи не оберешься, а?

Дрю Читси озадаченно посмотрел на него:

— Прошу прощения?

— Родители на вас точно отыгрались, — продолжил Бернард. — У вашей матери были тяжелые роды?

Челюсть мистера Читси поползла вниз. Он повернулся ко мне, взглядом моля о помощи.

— Бернард, — пояснил я, — имеет в виду устаревшее обозначение полового акта, «дрючиться». Ну как в выражении «Иной раз дрючиться все равно что поле пахать».

Читси, которому на вид едва перевалило за двадцать, сказал:

— Никогда не слышал такого термина.

— А я раньше частенько его употреблял, — беззаботно продолжал Бернард. — Бывало, звоню кому-нибудь из подружек: «Привет, Глэдис (или Марсия, или как там ее звали, эту дуру), слабо подрючиться вечерком?»

Лицо Дрю Читси побелело как простыня. Похоже, он переосмысливал всю свою предыдущую жизнь.

— Вчера я записывался в библиотеку, — бесцветным тоном произнес он, — и теперь понимаю, почему пожилая библиотекарша хихикнула. А на моей свадьбе… викарий… когда он спросил: «Согласны ли вы, Дрю Читси…» — прихожане громко засмеялись.

Когда Читси ушел, я упрекнул Бернарда:

— Впредь, пожалуйста, не комментируй имена и внешность посетителей. Они в нашем магазине антикварная редкость.

— Это ты мне говоришь, — отозвался Бернард. — Да я в эскимосском борделе видел больше клиентов, чем здесь за целый день.

Когда я усомнился в осведомленности Бернарда насчет эскимосских борделей, он обиделся:

— Я представлю документальное свидетельство.

Воскресенье, 9 декабря

Под давлением Грейси согласился выйти из дома и купить рождественскую елку (я считаю неправильным ставить и наряжать елку ранее последней недели перед Рождеством). Одолжили у матери «мазду», и Георгина повезла нас в первый из трех садовых центров. Мать по-прежнему отказывается вписывать нас в автостраховку, и нервы мои всю дорогу были на пределе. Я каждую минуту ждал, что нас остановит полицейский. Почти все елки были затянуты в зеленую сетку, как индейки, и невозможно было определить, насколько ровные и симметричные у них ветки.

В третьем садовом центре Георгина вспылила:

— Адриан, если мы сейчас же не выберем елку, клянусь, завтра я куплю в «Вулвортсе» синтетическую.

Мы сидели в кафе в окружении людей среднего возраста, одетых в практичные и удобные для автомобилистов куртки и обувь. Я так устал, что мог бы запросто уснуть, положив голову на стол. Сказал жене, пусть она выберет елку, любую, а мы с Грейси подождем ее в машине. Георгина, печатая шаг, вышла через автоматические двери и вскоре затерялась среди хвойных деревьев. Вновь мы увидели ее, когда уже стемнело. Рождественская елка была слишком большой и не влезала в машину, пришлось крепить ее сверху на крыше. Веревку мы нашли в багажнике.

Возникает вопрос: зачем мать держит в багажнике мотки старой веревки? Кажется, такого сорта запасливость свойственна только маниакальным убийцам?

Несуразно высокая елка упирается в потолок. И фея, насаженная на верхушку, горбится, как Квазимодо. Гирлянды с лампочками ярко сияли, пока мы методично развешивали игрушки и шары. А когда мы сели полюбоваться проделанной работой, лампочки перегорели.

Неужели у нас ничего не может быть хорошо?

Понедельник, 10 декабря

Терапия.

Салли пытается забронировать билет на самолет в Канаду. Энтони попал в больницу, и она хочет за ним ухаживать. Я успокаивал ее: современные пластические хирурги отлично восстанавливают поврежденные ткани на лице. А про себя надеялся, что ей не удастся купить билет. Она нужна мне здесь, в Лестере.

Позвонил мистер Карлтон-Хейес спросить, как Бернард и Хайтиш восприняли известие о том, что мы закрываемся. Я признался, что до сих пор ничего им не сказал.

— Ах ты господи, — вздохнул он, — значит, придется мне самому это сделать. — Я принялся извиняться, но он меня остановил: — Я не должен был вас об этом просить, дорогой мой, у вас доброе сердце, и мне следовало предвидеть, что столь огорчительное поручение причинит вам боль.

Пообещал мистеру Карлтон-Хейесу, что в конце рабочего дня Бернард и Хайтиш узнают, что в новом году контракт с ними продлен не будет.

Полночь.

Я не смог. Скажу им завтра, прямо с утра.

Вторник, 11 декабря

После терапии мать подбросила меня до работы. Хайтиш ковылял по залу в гипсе, Бернард сидел на диване и читал «Ярмарку тщеславия» (книгу, а не журнал). Я попросил их внимания и выложил новость: магазин закрывается.

Лицо у Бернарда вытянулось:

— Так вот, значит, как. Пойду и довершу смертоубийство. Англия не нуждается в старых пердунах вроде меня, геморрой и гнилостный запах изо рта здесь не приветствуются. Синие пти-и-цы-ы над скалами Дувра-а[60]…

— Мне положена компенсация по сокращению? — перебил Хайтиш.

— Я это выясню, — ответил я.

— А я встречу Рождество в работном доме, — сказал Бернард.

И тут я пригласил его провести Рождество со мной и моей семьей.

Зачем? Зачем? Зачем я открыл рот и позволил этим словам сорваться с языка?

Бернард отвесил мне поклон:

— Премного благодарен, юный сэр. За мной бутылка.

Позже я погуглил «действующий закон о компенсации» и сообщил Хайтишу, что ему ничего не положено, поскольку он проработал у мистера Карлтон-Хейеса менее двух лет.

— У одного моего родственника франшиза KFC[61], — задумался Хайтиш. — Попрошу его взять меня на работу.

— Что такое KFC? — полюбопытствовал Бернард. — Крысиный футбольный клуб?

Мы смеялись дольше и громче, чем того заслуживало невежество Бернарда. Наверное, нам просто нужно было расслабиться.

В магазин ворвалась мать и спросила, можно ли оставить у нас пакеты с рождественскими подарками. Я помог ей дотащить покупки до подсобки. Она взяла с меня честное слово не заглядывать в пакет из «Маркса и Спенсера». Уже уходя, она заметила:

— У вас здесь ужасная атмосфера. Вы что, девочки, поссорились?

Я сказал ей, что магазин закрывается.

— Ничего удивительного, — откликнулась мать. — Где у вас тут дамское чтиво и биографии знаменитостей? А ваша витрина похожа на библиотеку мисс Хэвишем[62], паутины только не хватает. Ягоды с омелы осыпались, а остролистник с плющом высохли, как промежность монахини.

Позже я заглянул в пакет из «Маркса и Спенсера». Мать купила мне бледно-лимонный, на 100 процентов акриловый джемпер слишком большого размера.

Надеюсь, она сохранила чек.

Пятница, 14 декабря

Куча грязного белья растет, утром с трудом нашел пару чистых трусов. В процессе поисков открыл ящик, где хранится белье Георгины, и обнаружил там три новых комплекта кружевных лифчиков с трусиками черного, красного и белого цветов. Они на порядок качественнее ее старых, некогда белых трусиков и посеревших от стирки лифчиков.

Мои трусы нашлись в стопке для глажки.

И когда Георгина наконец постирает? Это же просто — нужно всего лишь забросить белье в машину, положить таблетку моющего средства в сетчатый мешочек и нажать кнопку. И все дела. Погладить тоже не проблема, любой дурак способен провести утюгом по ткани, разве не так?

По дороге на терапию спросил у матери совета, что подарить жене на Рождество.

— Сумку «Марк Джейкобс», — не раздумывая, ответила мать. — Модель «Бруна» — классические формы, зеленая расцветка с металлическим отливом и золотая фурнитура.

— А это не слишком дорого? — усомнился я.

— Ну, не дешево, — нехотя согласилась мать. — Но она о такой сумке мечтает.

Я был благодарен матери. Она сэкономила мне кучу времени, которое я потратил бы, прочесывая магазины. Вручил ей карту Visa и попросил заказать сумку по Интернету.

Энтони перевезли в частную больницу в Лестере, где ему делают пересадку кожи. Его родители продали одну из своих овощных лавок, чтобы заплатить за лечение сына.

— С их стороны это очень великодушно, — заметил я Салли.

— Не совсем. Они его боятся.

Суббота, 15 декабря

Утром в машине мать спросила:

— Ты собираешься поучаствовать в расходах на бензин?

Я был ошарашен. Ее меркантильность не знает границ.

Напомнил матери, что скоро я окажусь безработным и в данный момент должен беречь каждый пенни.

— Но покупать не глядя сумку «Марк Джейкобс» для работающей жены ты можешь себе позволить, — съязвила мать. Она протянула мне мою карту: — «Секьюрикор» доставит сумку сегодня. Отец примет заказ и запрячет твой подарок так, что Георгина точно не увидит его до Рождества. Что-что, а это отец делать умеет.

«Секьюрикор»! Почему они взяли на себя доставку дамской сумочки? Ведь они занимаются только по-настоящему дорогими вещами.

Гленн и Финли-Роуз обручились. Сын позвонил, когда я ехал на терапию:

— Если меня в Афгане хлопнут, Финли будет получать вдовью пенсию.

По-моему, в своем прагматизме они заходят слишком далеко.

Воскресенье, 16 декабря

Поливая гусиным жиром запекавшуюся картошку, я поинтересовался у Георгины, нарезавшей морковь, что подарить матери на Рождество. Замерев на секунду с ножом в руке, она ответила:

— Ей бы понравилась серебряная цепочка с кулончиком из розового кварца.

— И где я такое добуду?

— На сайте «Тиффани».

— «Завтрак у Тиффани», — припомнил я. — Это та же фирма?

— Точно, — кивнула Георгина. — Твоя мать ждет, когда твой отец подарит ей что-нибудь от «Тиффани», с 1961 года, с тех пор, как они посмотрели этот фильм. Выходя из кинотеатра, Джордж пообещал, что если она выйдет за него замуж, то на каждый день рождения он будет дарить ей украшение от «Тиффани».

Я сунул картошку обратно в духовку:

— Первое из длинного ряда обещаний, которые он не сдержал.

Как можно более непринужденным тоном попросил Георгину нарезать морковь поровнее, а то некоторые кусочки у нее получаются почти прозрачные, зато другие слишком толстые. Но моя жена не выносит даже намека на критику. Она мгновенно взбесилась и забегала по кухне, угрожающе размахивая нашим самым острым ножом. От «моркови» она мигом перешла к моей «зацикленности на себе», затем к доктору Пирс и, конечно, Пандоре. Остановилась более подробно на моей одержимости «старыми вонючими книжками», а затем рывком перескочила к личным отношениям:

— Ты потерял ко мне всякий интерес — эмоциональный, сексуальный и романтический! — На этом она умолкла и разразилась горестными слезами.

Вошла Грейси и с упреком посмотрела на меня:

— Если мамочка будет из-за тебя плакать, тебя посадят в тюрьму.

Я велел ребенку прекратить говорить глупости, никого не сажают в тюрьму за то, что они кричат.

— А вот и сажают, — стояла на своем дочь. — Я видела передачу по телевизору. Называется «По закону. Раздел 5»[63].

— Мы даже не можем поругаться спокойно! — взвыла Георгина. — То Грейси вмешается, то твои родители станут подслушивать через стенку!

— Почему ты вдруг начала покупать кружевное белье? — заорал я в ответ.

Георгина ухватилась за мои слова, чтобы злобно порассуждать о моем «скупердяйстве», «антисоциальном поведении и вечных подозрениях», а затем, что было непростительно с ее стороны, выкрикнула:

— Твоя писанина, это же смешно! На твоем фоне Барбара Тейлор Брэдфорд[64] выглядит нобелевским лауреатом. Дальше ящика стола твоим рукописям хода нет! Задумайся, Адриан, почему никто не хочет ни публиковать, ни экранизировать то, что ты пишешь вот уже более двадцати пяти лет?

Ответом я ее не удостоил. Надел самую теплую куртку, перчатки, шарф, балаклаву и вышел из дома, обронив, прежде чем хлопнуть дверью:

— Не знаю, когда вернусь.

К сожалению, в половине четвертого на улице почти темно, поэтому я прошелся несколько раз до изгороди и обратно, а потом вернулся домой. К моему удивлению, часы показывали только 4.05.

С Георгиной я весь вечер не разговаривал. Разве что сунул ей карту Visa со словами:

— Расплатись за цепочку.

Понедельник, 17 декабря

На терапии сообщил Салли, что испытываю серьезный дискомфорт, когда избавляюсь от жидкостей.

— Насколько серьезный по шкале от одного до десяти? — строго спросила она.

— Я — писатель, Салли, и выбираю выражения очень тщательно.

— Но вы также склонны к преувеличениям, Адриан.

Почему с женщинами так трудно? Мужчины никогда меня не переспрашивают, не обсуждают мой характер и не обвиняют в сексуальной холодности.

В магазине застал толпу народа — вот уж чего я никак не ожидал. Все посетители оказались закадычными приятелями Бернарда, те, с которыми он выпивает. Он пообещал им 50-процентную скидку на все рождественские книги. Я подметил, что многие выбирали названия, связанные с алкоголем. Один из них, мужчина с объяснимо красным носом (все-таки сейчас зима), купил для своей матери киносценарий «Дни вина и роз».

Вторник, 18 декабря

Мы с Георгиной все еще не разговариваем, и это начинает доставлять неудобства. Мы как двое глухонемых — объясняемся жестами и хмыканьем. Очень скоро придется нарушить молчание, поскольку нам необходимо обсудить приготовления к Рождеству.

По пути в больницу спросил мать, хороший ли я писатель, по ее мнению. Она долго не отвечала, потом лиса перебежала дорогу перед нашей машиной, и мать нажала на тормоза. Когда мы снова двинулись с места, я повторил свой вопрос:

— Так я хороший писатель, мам?

— Кое-что из твоих вещей мне нравится.

Я потребовал, чтобы она назвала хотя бы одну.

— «Кран». Я его очень люблю. — И она процитировала: — «Кран течет и не дает уснуть. К утру на кухне будет жуть».

— Тебе нравится банальное стихотворение, которое я написал в возрасте тринадцати лет и девяти месяцев! — воскликнул я. — А как насчет моих более поздних сочинений?

Дневник, я испытывал сильное искушение признаться, что читал «Девочку по имени Срань», и порекомендовать матери поставить крест на этом явно обреченном проекте, но благоразумно промолчал.

Из больницы мы с матерью отправились в начальную школу Мангольд-Парвы на рождественское представление. Георгина была уже там, в первом ряду, вместе с отцом и его инвалидной коляской. Отец держал в руках видеокамеру. Между ним и Георгиной обнаружилось свободное место, куда я и сел. К моей досаде, явился и мой тесть, Майкл Крокус, — все такая же неряшливая борода и все тот же свитер с оленем ручной вязки. Мать изготовилась снимать происходящее на дешевенький фотоаппарат. На сцену вышла миссис Булл и попросила тишины. Одета она была в дурно сшитый зеленый костюм, в котором всегда ходит на работу, но ради праздника директриса подмазала губы оранжевой помадой. Просьба ее не была сразу услышана, и миссис Булл повысила голос:

— Минуточку внимания, пожалуйста!

Публика — срез населения деревни, то есть публика из муниципальных домов, простонародье вперемешку с обладателями гламурных шмоток, — затихла.

— Прежде чем начнется наш праздничный спектакль, прослушайте ряд объявлений. Прежде всего, я бы очень хотела назвать этот спектакль рождественским, но из уважения к обостренной чувствительности мусульманского сообщества на этот термин наложен запрет.

— От чертовой политкорректности у нас скоро совсем крыша съедет, — пробормотал отец.

— Позор! — громко произнес Майкл Крокус.

Присутствующие начали оглядываться в поисках мусульман. С платком на голове была только миссис Ладлоу, которая по средам ведет занятия с пенсионерами, но она — ревностная прихожанка англиканской церкви.

— Боюсь, те, кто принес с собой фотоаппараты и видеокамеры, не смогут ими воспользоваться, — продолжила миссис Булл. — Запрет продиктован стремлением оградить детей от возможного выкладывания снимков и видеозаписей в Интернете с целью возбуждения взрослых.

— Шайка детей в простынях и полотенцах на голове не способна возбудить ни одного взрослого, — встряла моя мать.

Миссис Булл свирепо глянула на нее и перешла к следующему пункту:

— И наконец, младенцев и малышей, если они начнут кричать или плакать, попросят покинуть помещение. Наши дети репетировали пьесу несколько месяцев, и я не допущу, чтобы во время выступления им помешал шум в зале.

На сцену вышел маленький мальчик в полосатой простыне из хлопка с начесом и бело-голубом полотенце с надписью «СТАКАНЫ». Его появление и облик словно задали тон — спектакль получился откровенно пародийным. Репетиций детям явно не хватило, о сценических навыках они и представления не имели. Когда Иосиф, поправляя свой головной убор, уронил его на пол, откуда-то из задних рядов раздался пронзительный женский вопль:

— Не волнуйся, Бенедикт, говори дальше, милый!

Но дальше стало только хуже. Музыка не поспевала за действием. А когда на сцену вывалились тридцать снежинок, оттеснив коров, овец, мудрецов и пастухов на самый край, директрисе с учителями пришлось встать живой цепью вокруг сцены, оберегая актеров от падения в зал.

— Боже упаси нас от любительских постановок, — шепнул я матери на ухо.

Минуло двадцать томительных минут, а Грейси (Полярная Звезда) до сих пор не появлялась.

Забыв, что мы не разговариваем, я наклонился к Георгине:

— Разве Полярная Звезда не должна присутствовать на сцене с самого начала? Иначе какая-то чушь получается. Ведь по сценарию эта звезда указывает путь волхвам.

— Полный завал, — прошептала Георгина.

В итоге, уже ближе к концу, Полярная Звезда таки вышла на сцену под бурные аплодисменты семьи Моул и дедушки Крокуса. Зрителям она объявила, что очень, очень долго сидела в туалете. Это признание вызвало смех и хлопки; впрочем, миссис Булл к аплодисментам не присоединилась.

Родители в нарушение инструкций фотографировали и снимали на видео мою девочку, которая должна была провозгласить:

— Утро настало, и Полярная звезда поблекла на небесах.

Грейси, однако, широко улыбаясь, махала своим родным, сидевшим в первом ряду. Мария к этому времени рассеянно качала Иисуса (куклу-младенца), держа его за ногу. А один из волхвов, рухнув со сцены, лежал у ног моего отца, крепко прижимая к груди коробочку с благовониями.

Майкл Крокус встал и поднял мальчика обратно на помост под вопль миссис Булл:

— Взрослым нельзя дотрагиваться до детей!

— Страсбургские бредни, мадам, нам не указ, — заявил мой тесть. — Я знаю, когда нужно помочь ребенку!

После нестройного исполнения «Звените, колокола» публика потянулась к выходу. Я решил извиниться перед миссис Булл от имени семейства Моул за экстремистские политические убеждения моего тестя.

— На самом деле я разделяю его убеждения, мистер Моул, — горячо откликнулась директриса, — но сейчас не время и не место их обнародовать.

Когда Полярная Звезда переоделась в повседневную одежду, мы зашагали домой. Майкл Крокус вызвался везти коляску отца. Мне лишь почудилось или он намеренно направлял коляску в самые глубокие лужи? Мы были вынуждены пригласить Крокуса разделить с нами вечернюю трапезу. Выпив полторы бутылки красного вина, мой тесть многословно и душещипательно вспоминал свою первую жену Кончиту, мексиканскую мать Георгины. Он клялся, что всегда любил только ее, и объявил, что надеется вновь завоевать ее сердце. Затем Крокус принялся за меня: якобы доктора попросту меня застращали, и я, как полный идиот, согласился на лучевую терапию.

— Давай глянем правде в глаза, Адриан, — разглагольствовал тесть. — Твой рак — результат плохого питания и нездорового образа жизни. Если ты всерьез хочешь выздороветь, тебе нужно революционизировать свою диету. Георгиночка, — обратился он к дочери, — завтра же пойдешь и наберешь черники, да больше, чтобы запас был, а потом надавишь овощных соков. Еще ему необходим зеленый чай и антиоксиданты. И, самое главное, не забывай ставить мужу компресс из маракуйи, чечевицы и папайи, размятых в кашицу, — на гениталии.

— И как на гениталиях удержится компресс? — осведомился я.

— Закрепишь его на яичке с помощью клейкой ленты, — ответил Крокус и добавил: — Я гляжу, у вас окна всегда закрыты.

— Папа, сейчас декабрь, — напомнила Георгина.

— Мы не приспособлены для жизни в чересчур теплых помещениях, — не согласился Крокус. — Прошло совсем немного времени с тех пор, как мы вышли из пещер!

Посоветовав мне висеть вниз головой по меньшей мере полтора часа в день, тесть удалился восвояси. Мы стояли в дверях и махали ему вслед.

Когда огни его фургона «фольксваген» исчезли из виду, Георгина скосила на меня глаза:

— Напомни внести в список покупок клейкую ленту.

Отсмеявшись, мы отправились в постель и спали в обнимку, пока мне не пришлось встать в туалет.

Среда, 19 декабря

Наблюдал, как Георгина собирается на работу. Сейчас она организовывает новогоднюю вечеринку в Фэрфаксхолле. Билеты по 75 фунтов с носа! Спросила, хочу ли я пойти. Я сказал, что не прочь.

На терапии побеседовал с Салли об альтернативных методах лечения и о том, насколько они действенны. Меня особенно интересовал компресс в сочетании с клейкой лентой. Салли рассказала об одном пациенте, который под влиянием какого-то человека, найденного в Интернете, бросил химиотерапию и начал питаться исключительно морской капустой и скумбрией. Другой пациент истратил все свои сбережения на магические кристаллы, заставив ими весь дом.

— И как, помогло? — спросил я.

— Да, умереть.

Четверг, 20 декабря

Четыре дня до Рождества! А я еще ничего не купил для праздника и не сказал жене, что к нам в гости придет Бернард Хопкинс.

Зашла мать позвонить с нашего телефона. Свой она разбила, швырнув о стенку, потому что телефонная служба прислала ей счет на 2 376 215 фунтов 18 пенсов. Когда она позвонила в справочную ТС выяснить, откуда взялась столь неординарная цифра, служащая попросила ее подождать на линии. Мать терпеливо прослушала все «Четыре сезона» Вивальди целиком, после чего в трубке раздались короткие гудки. Она снова набрала номер и нарвалась на оператора, сидевшего «где-то в Индии»:

— На этот раз я слушала, как трубит слон, а потом музыку к какому-то болливудскому фильму.

Впрочем, мать склонна преувеличивать, и я не могу поручиться, что ее рассказ точно следует фактам.

Пятница, 21 декабря

Терапия.

Салли очень расстроена. Энтони отложил свадьбу на неопределенный срок. Говорит, волки важнее. И, как только новая кожа приживется, он возвращается в Канаду.

Побывал на приеме у доктора Рубик. Она сказала, что, судя по последним анализам крови, мой организм медленно откликается на лечение и что прогноз «относительно благоприятный».

Относительно? И только?

Пока я сидел в кабинете врача, позвонила Пандора:

— Я хочу сама с ней поговорить. Передай ей трубку, пожалуйста?

Доктор Рубик взяла трубку, и вскоре они с Пандорой увлеченно обсуждали мое здоровье и лечение. Я почувствовал себя незваным гостем. В какой-то момент доктор даже повернулась ко мне спиной.

Когда она вернула мне телефон, Пандора сказала:

— Возможно, я буду в Лестере на Рождество. И тогда заскочу повидаться с тобой.

Я возликовал.

Из больницы меня забрала мать. Заднее сиденье «мазды» было завалено банками с фасолью «Хайнц», тушенкой и сухим молоком, подпирал эту кучу мешок с длиннозернистым рисом.

— Странный набор продуктов к Рождеству, — заметил я.

— Это мои запасы, — пояснила мать. — Рождественская еда в багажнике.

— Зачем ты запасаешь продукты?

— Не нравится мне все это, Адриан, — вздохнула мать. — Дома не продаются, а Гордон Браун упорно отрицает наличие кредитного краха.

Кредитный крах! Где она понабралась таких выражений?

Спросил, что бы отец хотел получить на Рождество.

— Шесть белых носовых платков, либо шесть пар черных носков, либо диск Долли Партон, — отрапортовала мать.

Я точно знаю, что два ящика в комоде отца доверху набиты белыми носовыми платками и черными носками. И он гордится тем, что у него есть все песни Долли Партон, включая те, что она записала в свою бытность босоногой исполнительницей фольклора.

Суббота, 22 декабря

Проснулся ночью в поту. Мне приснилось, что я умер и лежу в гробу, а мимо меня чередой проходят друзья и родственники.

Мать, на секунду задержавшись у гроба, произнесла:

— Он был ужасным писателем.

Пандора рыдала, положив голову на мою холодную грудь:

— Он был моей единственной настоящей любовью.

Найджел наткнулся на гроб, и я выпал, стукнувшись об пол.

На этом месте я проснулся. Пересказал жене мой сон (эпизод с Пандорой я опустил).

— Когда мы только поженились, — проворчала Георгина, — мы дали обещание, что никогда не будем рассказывать друг другу свои сны. Так что будь добр честно соблюдать договор.

Осталось всего три дня. Я должен предупредить Георгину насчет Бернарда Хопкинса. Звонил мистер Карлтон-Хейес, пригласил меня, Бернарда и Хайтиша в понедельник вечером отметить Рождество, в меню выпивка и сладкий праздничный пирог.

Наконец-то! Я никогда не был у мистера Карлтон-Хейеса дома и в глаза не видел Лесли, потому до сих пор не знаю, мужчина это или женщина. Надеюсь, напитки будет разливать он/она.

Грейси продиктовала письмо Санта-Клаусу с просьбой о подарках:

Настоящая собака

Настоящая кошка

Настоящая рыбка

Настоящая птичка

Настоящая свинья

Настоящая корова

Настоящая лошадь

Настоящий ребенок

Мы дожидались Георгину, чтобы торжественно сжечь письмо Санте в камине. Но Грейси в половине девятого заснула, а жена вернулась только в 11.05. Сказала, что к праздникам у нее накопилось много бумажной работы. Она принесла целый пакет сосновых шишек, собранных в угодьях Хьюго Фэрфакс-Лисетта.

Воскресенье, 23 декабря

Настроения моей жены становятся все более переменчивыми. Сегодня утром, когда я с удовольствием завтракал кукурузными хлопьями, она спросила:

— Тебе обязательно открывать рот, когда ты ешь?

— Разумеется! Как иначе я положу еду в рот? — удивился я.

Пять минут спустя она кинулась в мои объятия:

— Думаешь, мы еще сможем быть счастливы?

Интересный вопрос.

Понедельник, 24 декабря^{Сочельник}

Терапия.

Принес Салли в подарок коробку шоколадных конфет с рождественской символикой. Она их не взяла — согласно правилам, больничному медперсоналу не разрешается принимать подарки от пациентов.

Я пытался всучить ей конфеты:

— Положите их в сумку, никто не узнает.

— Я узнаю, Адриан.

Начинаю понимать, почему Энтони предпочитает ей волков.

В магазине наблюдалась обычная предрождественская суматоха. В 5 вечера к нам начали вбегать люди и в панике хватать первое попавшееся. Мы продали всего Джейми Оливера и Найджелу Лоусон, а одна очумевшая женщина молотила кулаком в дверь в половине шестого, когда мы уже закрылись, умоляя ее впустить.

Я сжалился над ней. Ворвавшись в магазин, она запричитала:

— Сестра приезжает из Шотландии, она сообщила об этом только сегодня утром. Она уходит от своего проклятого жуткого мужа — опять. У нее пятеро детей, младшему год, старшему семь. И при чем тут я? Мы с ней не ладим, и ей известно, что я не выношу детей. Мы с Дереком собирались тихо, спокойно отпраздновать Рождество — немного копченого лосося, парочка бокалов шампанского и праздничный выпуск «Жителей Ист-Энда».

Я предложил ей сесть на диван передохнуть. Выбрал пять подходящих книжек и велел Хайтишу завернуть их в подарочную бумагу.

— Как вы любезны, — поблагодарила посетительница. — В новом году я — ваша постоянная клиентка.

— Увы, мадам, — встрял Бернард, — ничего постоянного нет, этот почтенный старый магазин закрывается. Конец эпохи. Придите в «Уотерстоунз» или в «Бордерз» — будут ли отпирать вам двери и заворачивать книги в красивую бумагу? Дождетесь ли вы такого обслуживания от прыщавых юнцов, которых они нанимают?

Когда она ушла, я вызвал такси. Угрюмый человек на другом конце провода сообщил, что оплата двойная по причине Сочельника.

Таксист был в шапке Санты.

— Простите, приятель, — обратился к нему Бернард с заднего сиденья, — но разве вы не последователь ислама?

Водитель обернулся к нему:

— Ну да, но детишки ведь любят Рождество, так?

— Рождество теперь не такое, как было раньше, — посетовал Хайтиш.

Бернард хлопнул его по плечу:

— Хайтиш, дубок ты наш столетний, Рождество осталось таким же, как было, это ты изменился.

Мистер Карлтон-Хейес живет в Стоунигейте, в огромном доме начала прошлого века. На его улице многие особняки превратили в дома для престарелых или в общежития для условно освобожденных. Дверь нам открыл поджарый пожилой мужчина с роскошной седой шевелюрой, в белом джемпере. Сняв одну из желтых хозяйственных перчаток, он пожал нам руки:

— Я — Лесли, друг мистера Карлтон-Хейеса.

Мы вошли в просторную прихожую. Стены были сплошь закрыты книжными полками.

— Проводи их в гостиную, дорогой мой, — раздался голос мистера Карлтон-Хейеса.

Лесли привел нас в комнату, увешанную аляповатыми рождественскими украшениями. Мистер Карлтон-Хейес выглядел несколько странно — он сидел в инвалидном кресле в стеганом халате и галстуке. Отсвет от серебристой искусственной елки, украшенной лампочками и шарами слепяще-ярких расцветок, падал ему на лицо.

— Здравствуйте, мои дорогие. Прошу, садитесь, — приветствовал нас хозяин. А когда мы уселись, он сказал своему другу: — Пожалуй, мы выпьем шампанского, дорогой мой.

Пока Лесли ходил за шампанским, Бернард разглядывал бумажные гирлянды, обвивавшие камин, и связки воздушных шариков, болтавшиеся под потолком.

— Веселая у вас обстановочка, мистер К.

— Да, довольно забавно, — сдержанно согласился мистер Карлтон-Хейес.

— По-моему, чуток вульгарности никогда не повредит, — продолжил Бернард. — А эту минималистскую, выпендрежно-артистическую, голодосочную и тощезадую ерунду от «Хабитат» я презираю.

— У моей мамы на лестничных перилах весь год висят гирлянды с разноцветными лампочками, — вставил Хайтиш.

— И это правильно! — воскликнул Бернард.

Будучи поклонником «Хабитат» и голых досок, я помалкивал. Мы заговорили о том о сем. Вернулся Лесли с бутылкой шампанского из «Маркса и Спенсера» и четырьмя бокалами. Беседа постепенно увядала, пока совсем не засохла.

Все дружно делали вид, будто слона не замечают, — о том, что книжный магазин Карлтон-Хейеса, торговавший новыми, подержанными и антикварными изданиями, прекращает свое существование, никто и не заикнулся. Спас положение Бернард, пересказав байку о своем неудавшемся самоубийстве. Он старался сделать эту историю как можно смешнее, и, хотя никто не смеялся, мы по крайней мере убили несколько минут. Лесли вышел и вернулся с подносом «вкусностей», как он выразился, — крошечными бургерами с мясом и миниатюрными сладкими пирожками.

Я так много хотел сказать мистеру Карлтон-Хейесу: как я его люблю, как мне будет его не хватать, как я преклоняюсь перед его познаниями в литературе, как восхищаюсь его неизменно хорошими манерами. С целью чем-нибудь занять себя я собрал тарелки, бокалы и отнес их на кухню, где застал Лесли — он стоял, сгорбившись над раковиной и обхватив голову руками.

Я спросил, что с ним, и он повернул ко мне залитое слезами лицо.

— Может, это его последнее Рождество со мной, — осипшим голосом произнес Лесли, — но он по-прежнему держит меня на расстоянии от своих друзей. Почему? Он что, стыдится меня? Я вел здесь хозяйство, старался изо всех сил. Когда он приходил домой, ему всегда подавался добротный ужин. Не знаю, что будет со мной, когда он умрет. Я не могу начинать все сначала, не в моем возрасте.

К моему ужасу, он снял с головы волосы и вытер лысину платком. Я уставился на кудрявый седой парик. Лесли удалось меня провести. Надев парик, он посмотрелся в сверкающую дверцу микроволновки.

— Так, — пробормотал он себе под нос, — держи спину, Лесли. — После чего зашагал обратно в гостиную.

Пытаясь протянуть время, я ополоснул бокалы с тарелками, оглядел кухню. Книг на полках было больше, чем кухонных принадлежностей. Нехотя я вернулся к остальным. У Хайтиша, не привыкшего к шампанскому, развязался язык, и он пустился рассказывать о том, как у одного преподавателя из колледжа, где он учился, сильным ветром сдуло парик и как все, кто был в кампусе, этот парик ловили. Лесли поправил свою «прическу» и переглянулся с мистером Карлтон-Хейесом.

— Не понимаю, зачем эти кретины носят парики, — подхватил тему Бернард. — Их же всегда отличишь от настоящих волос.

Я поднялся на ноги:

— Пожалуй, мне пора домой. Можно вызвать такси?

— Я вас подвезу, — предложил Лесли. — Мне все равно нужно купить фарша на завтра.

Я пожелал мистеру Карлтон-Хейесу самого веселого Рождества.

— Мы обговорим все после празднеств, дорогой мой, — сказал он на прощанье.

Я собирался пожать ему руку, но вдруг наклонился и поцеловал его.

Машина Лесли пропахла хвоей, на зеркале заднего вида болталась сосновая веточка. Мы высадили Хайтиша у дома его родителей в Эвингтоне, и он неровной походкой поплелся к входной двери. Когда мы выехали за город, я вспомнил, что до сих пор не предупредил жену насчет Бернарда. Звонить в его присутствии я, разумеется, никак не мог, и Георгина узнала о том, что у нас гость на Рождество, только когда Бернард возник на нашей кухне.

Полночь

Рождество официально вступило в силу. С Бернардом Георгина поздоровалась крайне прохладно, но, когда пришли мои родители и были откупорены бутылки, жена подобрела. Приказав Бернарду вымыть руки, она доверила ему начинять индейку. Мы выставили на улицу блюдце с молоком и обгрызенную морковку для оленей и положили в камин початый пирожок поверх стакана виски, после чего мать с отцом ушли к себе, а я постелил нашему гостю спальный мешок на диване. Бернард не захватил с собой ни пижамы, ни зубной щетки, ни смены белья, поэтому я отправился к родителям одолжить кое-какие вещи у отца, у него с Бернардом один размер. Мать еще не спала. Волосы у нее были накручены на гигантские бигуди, а на лице была зеленая маска, сделанная, по ее словам, из морской капусты и огурца. Она назвала Бернарда «чумовым» и выразила надежду, что с ним мы отпразднуем Рождество веселее, чем обычно. На цыпочках мать вошла в комнату отца, взяла пижаму, туалетные принадлежности и отдала мне.

Когда я вернулся домой, Бернард уже спал со «Счастливым принцем» Уайльда на груди.

Главным подарком для Грейси был мини-батут. Открыв коробку от фирмы «Игрушки как мы», я обнаружил внутри восемьдесят различных компонентов, однако инструмент, без которого быстро и надежно эту чертову конструкцию не собрать, блистательно отсутствовал. Надпись на коробке — «За считанные минуты батут готов, а ваш ребенок счастлив и здоров!» — звучала сущим издевательством. В половине второго ночи, чуть не плача от усталости, мы с Георгиной внезапно поняли, что подсоединили пружины не тем концом. Георгина глянула на меня с ничем не омраченной ненавистью:

— Нормальный мужчина уже давно бы сообразил, как нужно крепить пружины.

С этими словами она, громко топая, отправилась спать. Лишь к трем часам утра я закончил сборку этой проклятой сволочной гадской штуковины.

Вторник, 25 декабря^{Рождественский день}

В 6.05 нас с женой разбудил громкий треск и жалобный вопль, изданный Бернардом Хопкинсом. Мы вскочили, впопыхах натянули халаты, при этом Георгина бормотала:

— Шесть, на фиг, часов! Я не могу начинать отмечать Рождество в этот богом забытый час!

Спустившись в гостиную, мы увидели, что Бернард пытается расправить светильник, свалившийся с потолка. Лампочка разбилась на мелкие осколки, которыми был усыпан синий брезент батута (и я, дневник, сразу вспомнил «Звездную ночь» Ван Гога). Левая нога Бернарда застряла между брезентом и пружинами. Он был совершенно гол и, завидев Георгину, прикрыл гениталии красной бархатной подушкой.

— Прости, старик. Я встал пустить струйку и не удержался от соблазна скакнуть разок на этой прыгалке, — оправдывался Бернард. — Но не рассчитал с высотой и въехал кумполом в ваш зашибенный светильник из «Хабитат».

Георгина отправилась за пылесосом, а я помог Бернарду выбраться из западни. Освободившись, Бернард тут же отбросил подушку, и я невольно бросил взгляд на его «хозяйство». Господи, неужели и мое будет так же выглядеть, когда я состарюсь?

Когда я закончил проверять, не воткнулись ли в его ступни осколки, Бернард нырнул обратно в мешок и мгновенно уснул. Едва мы успели, напрягая зрение, собрать разбитое стекло, как в гостиную ворвалась Грейси и рождественский праздник официально начался.

Моему подарку жена страшно обрадовалась и немедленно переложила всю ерунду, которую она носит с собой, из старой сумки в новую.

На этом фоне ее подарок смотрелся несколько несоразмерно — коробка с сериалом «Офис». Однажды я обронил, что симпатизирую «офисному» антигерою Дэвиду Бренту. И на этом шатком основании Георгина умозаключила, что я с упоением отсмотрю весь многочасовой сериал. Она ошиблась.

Мать подарила мне диск «Великая Кэтри Дженкинс». К футляру она приклеила записку: «Знаю, ты любишь оперу». И это чистая правда, дневник, мне действительно нравятся оперные арии. Но я люблю, когда их исполняют невротические дерганые женщины и мне начинает казаться, что они вот-вот бросятся вниз головой с падающей Пизанской башни (или сотворят что-нибудь еще в том же роде). Госпожа Дженкинс, однако, такая хорошенькая, розовенькая, и грудь у нее как две зефирины. Я же предпочитаю певиц чернявых, костистых и с более агрессивными грудными железами.

Индейка оказалась слишком большой для нашей духовки. Я пошел в сарай за кувалдой. Еле нашел ее, после чего несколькими ударами расплющил птице грудную клетку. Потом поехал с матерью на терапию. Мать надела мой подарок:

— У меня сроду не было такого дорогого украшения. Твой отец всегда ходил в «Ратнерз»[65].

Салли пребывала в унынии. Энтони ничего не подарил ей на Рождество. Вместо подарка он пожертвовал от ее имени 100 фунтов КОЗВ (Канадскому обществу защиты волков). На День коробочек Салли собралась к родителям, в Вулверхэмптон.

Когда я вернулся домой, Георгина не пустила меня на кухню.

— Праздничный обед под контролем, — заявила она, — и я не хочу, чтобы здесь кто-нибудь топтался и мешал мне. Позову, когда надо будет накрывать на стол.

Выбрасывая мусор — в основном обертки и упаковки от рождественских покупок, — я краем глаза заметил коробку с надписью «Жареный картофель от тети Бесси». Покопавшись в мешке, я обнаружил следующее:

«Тефтельки от тети Бесси»

«Картофельное пюре от тети Бесси»

«Колбаски и бекон в кляре от тети Бесси»

«Хлебный соус от тети Бесси»

«Пастернак в масле от тети Бесси»

«Брюссельская капуста от тети Бесси»

«Морковка соломкой от тети Бесси»

«Рождественский пудинг от тети Бесси»

«Заварной крем от тети Бесси»

Обманщица! Что еще она скрывает от меня? Конечно, я не выдам жену, но я глубоко разочарован. Рождественский обед из полуфабрикатов — это уже не то, повариха должна париться у плиты, потея от жара и тревоги. Единственным вкладом моей матери в праздничное застолье был фирменный мясной соус Моулов. Мать готовит его по секретному рецепту, который передается женщинами рода из поколения в поколение.

Гости восторгались угощением, а мать обняла невестку и сказала, что лучшего рождественского обеда она в жизни не ела. Я же посмотрел Георгине прямо в глаза — ожидая, что она отведет взгляд, — но она дерзко уставилась на меня, принимая похвалы. Любопытно, как ей удалось замаскировать гудение микроволновки? Уж не для того ли она включала на кухне радио на полную громкость?

Когда убрали со стола, мужчины из семьи Моул по традиции вымыли посуду. Затем все играли в «Лестерскую монополию». Отец серьезно промахнулся с приобретением Часовой башни и окончательно разорился, купив «Гранд-отель» на Гранби-стрит[66]. Бернарду то и дело выпадало «заключение в Лестерскую тюрьму», а мать прибрала к рукам все бесплатные парковки. Выиграла Георгина, но я почти уверен, что она жульничала. Я не участвовал в этой забаве, потому что не вижу смысла в соревновательных играх. И обрадовался, когда мать с отцом ушли к себе, — из-за батута в нашей гостиной стало довольно тесно, а с инвалидной коляской и вовсе не повернуться. Лег в постель в половине десятого в изнеможении. Долго не мог уснуть, размышляя, как бы избавиться от Бернарда. Он — бездомный, безработный и без денег.

Среда, 26 декабря^{День коробочек}

Терапия.

За аппаратом был эстонец Стефан. Он упомянул — на идеальном английском, кстати, — что половину заработка посылает матери, своей семье и прочим родственникам.

— Семья — это кошмар, верно? — развил тему я.

— Жизнь не пожалею за мою семью, — ответил Стефан. — Я не видел мать уже два года.

Днем перекусили холодной индейкой с печеной картошкой. Отец слегка рассвирепел, сообразив, что Бернард носит его одежду.

— Я лишился независимости, — взвыл отец, — мои дни сочтены, а жена раздает мою чертову одежду. Не можешь подождать, пока я умру, Полин?

Бернард похлопал отца по плечу:

— Джордж, старина, я тебе все верну, но мое шмотье еще в стирке.

— Ты эгоистичный балбес, Джордж, — вступилась за гостя мать. — У тебя шкаф ломится от тряпок, которые ты никогда не носишь. Неужели тебе жалко смены одежды для Бернарда?

— А вот жалко! — кричал отец. — Ему положили самую большую картофелину и усадили рядом с Грейси. Рядом с Грейси сижу я!

— Кончай придуриваться, Джордж, — заорала в ответ мать. — Твоя картофелина была не меньше, чем у Бернарда.

Георгина вскочила с визгом:

— Черт подери! Я что, должна сантиметром измерять эти долбаные картофелины?

Но отец завелся.

— А где красная капуста? — гремел он. — Ты знаешь, как я ее люблю. И ее всегда подают на День коробочек.

Не понимаю, дневник, зачем отцу понадобилось портить нам День коробочек склочными претензиями по поводу красной капусты и размеров картошки. В комнате повисла гнетущая тишина, слышно было только, как столовые приборы скребут по тарелкам и как перемалывают пищу челюсти. Затем хлопнула входная дверь. Я встал со вздохом посмотреть, кто к нам явился.

Это был Бретт.

Я выглянул во двор узнать, где он поставил машину. Машины не было. Тогда я спросил, как он добрался до свинарников.

— Доехал до автостоянки «Лестерский восточный лес», — объяснил Бретт, — и там у меня кончился бензин, а наполнить бак было не на что. Я все потерял, Адриан.

Отец так спешил навстречу второму сыну, что застрял в проеме кухонной двери. Бретт выронил из рук пластиковый пакет «Харродс» и бросился к отцу. Упав на колени перед инвалидной коляской, он обнял отца за шею.

Спустя минуты две отец сказал:

— Сынок, отпусти. Иначе ты меня задушишь.

— Я никогда не отпущу тебя, папа, — возопил Бретт. — Я останусь здесь и буду заботиться о тебе всю оставшуюся жизнь.

Это заявление явно встревожило мать, она негромко проговорила, обращаясь к Георгине:

— О Джордже забочусь я.

Не без труда я выдернул коляску из дверного проема и втолкнул отца на кухню. На Бретте был дорогой костюм в полоску, но воротничок белой рубашки потемнел от грязи, а щеки покрывала неряшливая щетина. Сев на кухонную табуретку, он прижал ладони к лицу и разрыдался.

Бернард встал у него за спиной:

— Соберись, чувак. У меня тоже с финансами облом, но я не разваливаюсь на части.

Бретт поднял голову:

— Слушай, ты, тупой старый пердун, спорим, тебе нечего было особо терять. А я лишился трех квартир класса люкс, «ламборгини» и хренова хедж-фонда!

Бернард налил себе водки, ничем ее не разбавив, и сел за стол.

— Бернард — гость в нашем доме, Бретт. Извинись, — потребовал я.

Наступившую паузу нарушила Грейси:

— Мне тоже пришлось извиняться, когда я назвала мамочку жирной.

— Живи у нас, сколько захочешь, сынок, — сказал отец. — У нас найдется для тебя свободная койка.

Меня это сильно раздосадовало. Я собирался попросить родителей поселить Бернарда в их гостевой комнате. А теперь ее займет мой обанкротившийся полубрат.

— Но как ты умудрился потерять все, Бретт, за такой короткий срок? — спросила Георгина.

Бретт (так и не извинившись) перечислил:

— На недвижимость была ипотека, машину я арендовал, а хедж-фонд рухнул. Гребаные банки не хотят иметь со мной дела. Одно время я жил на кредитные карты, но эти сволочи заблокировали мои счета.

— Нельзя ругаться, — вмешалась Грейси, — а то у тебя язык отвалится.

Все курящие — то есть кроме нас с Грейси — задымили сигаретами. Разумеется, мне было немного жаль братца, но где-то в глубине души я наслаждался его падением.

— Бретт, ты с отличием окончил Оксфорд, — вспомнила Георгина. — Уверена, ты легко найдешь работу.

— У служащего на автозаправке «Лестерский восточный лес» научная степень по астрофизике, — обронил Бретт, — так что оставьте ваши пошлости при себе, миссис Моул.

Меня охватила ярость:

— Как ты смеешь называть мою жену пошлой?!

Бретт огляделся по сторонам:

— Знаете, что самое паршивое в том, что со мной стряслось?

Никто не знал.

— А то, — продолжил Бретт, — что мне придется жить на востоке сраных Центральных графств среди провинциальных уродов и ханжей, которые говорят детям, что у них язык отвалится, если они будут ругаться.

— Я не провинциалка! — вскипела мать. — Я езжу в Лондон трижды в год!

— Поесть что-нибудь найдется? — устало спросил Бретт.

Глупый вопрос. Едой была завалена вся кухня.

Поскольку никто не пошевелился, чтобы его накормить, я встал, отрезал индейки и положил на тарелку вместе со сморщенной печеной картошкой и маринованными огурчиками. Хотел добавить салата, но Бретт меня остановил:

— Не надо, я не ем салат!

— Ты должен есть салат, — укорила его Грейси. — Это закон.

Слава богу, родители вскоре увели Бретта к себе. Когда они удалились, Бернард выдохнул:

— Каков мудак!

Вечер мы провели у телевизора, смотрели «Звуки музыки», фильм выбирала Грейси. К несчастью, во время музыкальных номеров девочка норовила подпевать и танцевать. Бернард был в восторге, но мы с Георгиной видели это представление уже сотни раз. К тому моменту, когда мы отправились спать, половины семейной коробки шоколадных конфет как не бывало.

В последнее время Георгина переодевается в пижаму в ванной. Помнится, мне нравилось наблюдать, как раздевается моя жена, и по крайней мере дважды в неделю это становилось прелюдией к супружеским отношениям.

Ночью очень часто вставал в туалет. К утру я так измучился, что буквально силком заставил себя вылезти из постели и поехать на терапию.

Четверг, 27 декабря

Только этого не хватало! Майкл Крокус напросился к нам в гости. По телефону с ним разговаривал я.

— Ты стал так плохо соображать, Адриан, — напустилась на меня жена. — Почему ты не отвадил его? Соврал бы что-нибудь. Или передал бы трубку мне. Я отлично умею врать, почти профессионально.

— Тут нечем хвастаться, Георгина, — возмутился я. — Правда — величайшая добродетель. Без нее мы были бы ничем не лучше животных на скотном дворе.

На лице жены заиграла странная улыбка:

— Ну-ка, расскажи мне правду о твоих отношениях с Пандорой сукой Брейтуэйт.

Я не ожидал такого подвоха и растерялся. В конце концов я пробормотал:

— Мы просто добрые друзья.

— Разве? Сообщение, которое ты отправил ей в День коробочек, наводит на иные мысли.

Георгина достала из своей новой сумки блокнот, полистала, а затем ткнула пальцем в страницу:

— «Как грустно, что тебя не было на Р-во».

— Она — моя первая любовь, — объяснил я. — Первая любовь не забывается.

— Еще как забывается, — возразила моя жена. — Первый раз я влюбилась в парня, который заведовал ярмарочным картингом. У него были длинные черные волосы, а на костяшках всех десяти пальцев вытатуированы пауки. Любовь улетучилась, стоило ярмарке уехать из нашей деревни.

Пятница, 28 декабря

Вчера за обедом нас было девять человек, не считая ребенка. Бог весть, как мы поместились за столом — на кухне только четыре стула. Мы принесли два шезлонга из сада, пластмассовую табуретку из ванной, ящик для молока из сарая и даже спустили с чердака детский стульчик Грейси. Все сидели на разных уровнях. Кое-кого было едва видно из-за стола. Обедали по традиции остатками индейки в соусе карри с рисом «басмати» и вкуснейшими чапати (готовить их Георгина научилась у жены Парвеза). Дабы угодить своему отцу, Георгина состряпала вегетарианский карри из несколько сморщенных овощей, валявшихся в холодильнике.

НА ЗАМЕТКУ САМОМУ СЕБЕ: Почему наш холодильник работает совершенно иначе, чем все другие известные мне холодильники? Он не сохраняет продукты свежими, но только портит их.

Крокус явился с сестрой Георгины, Маргариткой, и ее мужем Умником Хендерсоном. Всем, кроме Бретта и Бернарда, они подарили по кружке с картинкой из «Звездного пути».

— Мы не думали, что застанем тебя здесь, — сказала Маргаритка Бретту. — Мы думали, что ты, как всегда, проводишь Рождество на Барбадосе, в отеле «Песочная полоса».

— Бретту изменила удача, — пояснил я.

— А я прекрасно обойдусь без кружки, — сказал Бернард. — Я бойкотирую американские товары с тех пор, как Маккарти устроил охоту на ведьм.

Бретт, сидевший на молочной таре, обвел взглядом всю компанию:

— Кто-нибудь откупорит вино?

Майкл Крокус принес четыре бутылки своего фирменного вина из айвы и сливы. Я не пил эту бурду, но остальным, кажется, понравилось; во всяком случае, никто не плевался. Прежде чем мы приступили к обеду, Крокус раздал всем самодельные рождественские хлопушки. На мой взгляд, бумага ручной выделки с застрявшими кусочками коры придавала им жалкий вид, и взрывались они слишком тихо. Внутри обнаружились крошечные печеньица, усыпанные семечками неизвестного происхождения, и предсказательные записки. На этот раз обошлось без скабрезных шуток, их заменили цитаты из Нельсона Манделы, Канта и Найджела Фареджа, деятеля Великобританской партии независимости. Разумеется, со стороны моего тестя было очень мило позаботиться о праздничных шляпах. Но финансовые страницы «Индепендент», из которых они были сделаны, навевали скорее грусть, нежели веселье. На шляпе матери значилось: «„СЕВЕРНАЯ СКАЛА“: БРАУН НАМЕРЕН ВМЕШАТЬСЯ».

Текст на колпаке отца был перевернут, но мне все же удалось разобрать: «КАЖДЫЙ БРИТТ В СРЕДНЕМ ЗАДОЛЖАЛ 12 700 ФУНТОВ ПЛЮС ИПОТЕКА».

Я снял свою шляпу и прочел: «ДВА С ПОЛОВИНОЙ МИЛЛИОНА БЕЗРАБОТНЫХ».

— Что такое субстандартная ипотека? — поинтересовалась мать, разглядывая шляпу Георгины.

Бретт вскинул голову:

— Это ипотека для тех идиотов, которым не хватает денег на ежемесячные выплаты.

— Нам точно не хватает, — сказала мать.

— Лично я рад, что капитализм загибается, — возвестил Майкл Крокус. — Это означает, что мы можем отдалиться от Европы и зажить простой жизнью. Я предвидел такой поворот событий и обратил все свои сбережения в наличные, которые… — он понизил голос, — положил под матрас, о чем и сообщаю без всяких экивоков. Дурак тот, кто держит деньги в британском банке, и поделом ему, если его разорили.

Бретт заерзал на молочной таре:

— Вы думаете не головой, а задницей, тупой бородатый алкаш.

Отец, который ненавидит Крокуса почти так же сильно, как и я, заметил:

— Ну-ну, Бретт, «алкаш» — это уже перебор.

Георгина переложила красного перца в карри, и очень скоро у нас заслезились глаза и потекло из носа, но, по крайней мере, это обстоятельство вынудило всех умолкнуть — всех, кроме Грейси. Она отказалась от карри, потребовав макарон и сладкий пирог. Воспользовавшись нашим молчанием, дочь затянула монотонные песни, которым ее научили в школе. Каждый раз, когда кто-нибудь прекращал улыбаться или отворачивался, Грейси стучала ложкой по столу и кричала:

— Внимание на меня!

Надо полагать, она переняла это выражение у своей учительницы.

Дневник, я счастлив, что Рождество официально завершилось.

Суббота, 29 декабря

Книжный магазин сегодня закрывается.

Лечения не было. Салли послала меня на ультразвук и анализ крови. Вернувшись в отделение, спросил у Салли, хорошо ли она отпраздновала Рождество в Вулверхэмптоне.

Оказалось, она уехала от родителей вечером 25-го, поскольку дольше не могла выносить, как отец после каждой ложки цокает языком и повторяет: «М-м, ням-ням». Я спросил, когда возобновятся лучевые процедуры.

— Все зависит от результата ультразвука и анализа крови, — ответила Салли.

Поехал в магазин. Мистер Карлтон-Хейес и Лесли были уже там, оба в белых перчатках. Лесли вынимал антикварные книги из застекленного шкафа и передавал их мистеру Карлтон-Хейесу, сидевшему в кресле-каталке. Мистер К.-Х. смахивал с книг пыль сухим помазком для бритья и заворачивал их в ткань, прежде чем сложить в огнестойкую картонную коробку. Я пошел в подсобку варить кофе. Не мог смотреть, как магазин лишают сути. Георгина настаивала, чтобы я поговорил с мистером Карлтон-Хейесом о выплатах по сокращению, но у меня духу не хватило.

Бернард явился к 10 часам и принялся отделять зерна от плевел. Меня поразило, с каким проворством он работал. Я бы долго колебался, решая, что из книг оставить, а что отдать.

— Старик, это проще простого, — сказал Бернард. — Все, что с оружием, кошками или свастикой на обложке, — плевелы, равно как и пышногрудые девицы на фоне замков.

Моя производительность труда была низкой. Я постоянно натыкался на книги, которые давно хотел прочесть. То же самое происходило с мистером Карлтон-Хейесом. Лесли даже покрикивал на него, когда замечал, что мистер Карлтон-Хейес опять погрузился в чтение. В четыре прибыл перекупщик забрать плевелы. Босс отдал всю партию за 275 фунтов. К пяти я совершенно вымотался и прилег на диван. В половине шестого Лесли разбудил меня, они с мистером Карлтон-Хейесом собрались домой. О компенсации говорить было уже поздно. Когда они ушли, я позвонил матери и попросил заехать за мной. Разговаривая, я услышал, как мой голос легким эхом отдается от пустых полок.

Мать припарковалась у магазина вопреки правилам.

— Без книг здесь кажется просторнее, — заметила она, войдя. Потом обняла меня за плечи: — Ты неважно выглядишь.

Я признался, что еле стою на ногах. Мать забрала у меня ключи, заперла магазин и выключила свет. Сквозь витрину мы смотрели на почти голые полки.

— Сюда придет «Теско», — сказал я.

— Если будешь действовать с умом, — ободряющим тоном начала мать, — сможешь получить должность менеджера. Из тебя вышел бы хороший менеджер «Теско».

Спорить с ней у меня не было ни сил, ни желания. Как она не поймет, ежедневный план в «Теско» меня прикончит.

Родная мать совсем меня не знает.

Посещения туалета: тринадцать.

Воскресенье, 30 декабря

Обычно я чувствую себя виноватым, если в половине девятого утра я все еще в постели, но сегодня мне плевать. В два часа съел яйцо всмятку и кусок хлеба с маслом и анчоусами, а потом, как был в пижаме, посмотрел «Охотников за древностями».

Зашла мать пожаловаться на Бретта. Говорит, он вымогает у них деньги, уверяя, будто ему нужно «всего пару тысчонок», чтобы начать играть на бирже. Бретт уже вынудил их установить тарелку спутникового телевидения, он жаждет «отслеживать процессы» на финансовых рынках.

— Он без конца ноет, винит отца. Мол, Джорджа «и близко не было», когда он рос, а ты всегда был его любимчиком.

— Я?!

— Ну да, — вздохнула мать. — Бретт утверждает, что Джордж постоянно хвастался твоими успехами. На что твой отец возразил: «Вот тут ты ошибаешься, Бретт. Успехи Адриана целиком поместятся в крошечном спичечном коробке». Я защищала тебя, внушала Джорджу, что ты многого добился в жизни: дважды женился, завел троих детей, а сколько писем ты получил от Би-би-си!

— Писем с отказами, — уточнил я.

— Неважно, — сказала мать. — Главное, ты их получил.

Понедельник, 31 декабря

Не знаю, сколько раз мне пришлось вставать в туалет ночью, я сбился со счета. И каждый раз я буквально выволакивал себя из постели, а стоя у унитаза, молился, чтобы обошлось без боли. Но боль была всегда, ужасная, жгучая, нескончаемая. Хорошенький канун Нового года — а ведь мы собираемся встречать его в Фэрфаксхолле. Уверен почти на сто процентов: когда Биг-Бен начнет бить двенадцать, я буду торчать в одном из многочисленных туалетов Фэрфакс-Лисетта.

Надел свой лучший костюм, темно-синий, белую рубашку и галстук со слонами. Георгина облачилась в черное платье с умопомрачительным вырезом, раньше я такого у нее не видел. Платье выглядело дорого, но жена лишь пожала плечами:

— Это старье? Я купила его на eBay. Винтаж. Версаче. Оно мне досталось практически даром.

Дорогой дневник, так может быть на самом деле?

Позвонил нашему таксисту Дуги Хорсфилду, вызывал его на восемь вечера.

— Сегодня тройной тариф, — предупредил Дуги. — Новый год, знаете ли.

Дневник, я устал от людей, которые говорят мне то, что я и без них знаю.

— Дуги, — спросил я, — ты и вправду думаешь, что я не в курсе насчет Нового года? Искренне считаешь меня человеком, не замечающим всенародного праздника?

Выяснив, что мы едем в Фэрфаксхолл, Дуги заныл:

— Это же всего одна паршивая миля. А пешком не дойдете? Из-за такого пустяка не стоит и мотор заводить.

Положив трубку, я сказал жене:

— Хорошо бы его проучить. Сейчас отменю заказ и попрошу мать нас отвезти.

— Твоя мать пьет с утра, а ты не вписан в страховку на машину — как и я, Полин об этом позаботилась.

Дуги приехал в 8.35, и не один, но с Тони и Венди Уэллбек на заднем сиденье. Значит, придется вступать в светскую беседу, чему я не обрадовался. Перед появлением в обществе я люблю взять паузу и спокойно помолчать. Уэллбеки, похоже, отоварились «одеждой на выход» на распродаже. Венди нарядилась в оранжевую блузку с блестками, Тони — в акриловый белый смокинг с черной бабочкой. Моя жена не удосужилась сообщить о дресс-коде «вечерний туалет», то есть праздник еще не начался, а я уже оказался в невыгодном положении. Хорсфилд запросил по 6 фунтов с каждого!

Когда я попытался пристыдить его, вмешался Тони Уэллбек:

— Новый год же, мистер Моул.

Я расплатился, и мы вышли из машины.

— Веселого праздника! — крикнул Хорсфилд вдогонку. — Выпейте за мое здоровье — мне-то всю ночь пьянчуг возить, а потом салон от блевотины отмывать.

На фасаде особняка укрепили канделябры, и в мерцающем пламени свечей стены, увитые плющом, смотрелись довольно выигрышно.

Поднимаясь по крыльцу к внушительной входной двери, я шепнул жене:

— Надеюсь, они застрахованы. Если плющ загорится, масштабного возгорания не избежать.

Хьюго Фэрфакс-Лисетт встречал гостей в необъятном холле, а в камине из черного мрамора пылало огромное бревно.

Фэрфакс-Лисетт расцеловал Георгину в обе щеки:

— Миссис Моул, вы выглядите просто потрясающе.

Мне не понравилось, с какой интонацией он произнес «миссис Моул», словно это было сказано в шутку и только они с Георгиной понимали, в чем тут соль. К нам подошла официантка в черно-белой униформе с серебряным подносом, уставленным бокалами, и предложила розового шампанского. Окинув взглядом холл, я окончательно убедился: здесь я был единственным гостем мужского пола без смокинга.

— Георгина говорила, что вы в некотором роде нонконформист, — сказал Фэрфакс-Лисетт, глядя на мой костюм. — Признаться, я восхищаюсь парнями, которые не боятся показать, насколько они презирают установленные правила. Увы, я — человек абсолютно правильный.

— Хьюго, — рассмеялась Георгина, — не наговаривай на себя, уж кто-кто, а ты способен оторваться.

Моя жена притягивала к себе восхищенные взгляды. Должен согласиться, выглядела она великолепно. И наверняка торжествовала: надев утягивающее белье, Георгина сумела втиснуться в платье 48-го размера. Поболтав еще немного с Фэрфакс-Лисеттом в том же игривом тоне, жена устроила мне экскурсию по дому — она распахивала двери и зажигала свет с таким видом, словно служила здесь кастеляншей. Показала мне свой кабинет, общий с Фэрфакс-Лисеттом, находившийся на втором этаже. Их столы располагались почти впритык друг к другу. Георгина села в черное офисное кресло и принялась кружиться на нем. На ее столе я увидел фотографию, на которой мы были сняты все вместе: мои родители, я, Грейси и Георгина. Снимок был сделан в саду у «Медведя» позапрошлым летом. Я — в мешковатых шортах и коричневых сандалиях, которые жена давно выбросила на помойку. Все смеялись, и только мое лицо искажала гримаса, а глаза были закрыты, потому что в них бил солнечный свет.

— И чем же ты тут занимаешься целый день? — спросил я.

— Планирую модернизацию и реставрацию поместья, организую мероприятия и встречи, исполняю обязанности личного ассистента Хьюго, выплачиваю зарплату персоналу, а в последнее время исследую рынок на предмет надежной ограды для парка сафари и выясняю, где можно купить пару жирафов.

Сколько стоят жирафы, поинтересовался я.

— В Штатах молодого жирафа можно взять за двадцать пять тысяч долларов. Только никому не говори. Хьюго не хочет, чтобы деревенские узнали о его планах раньше времени, они ведь тут же выступят с петицией. Пока мы не получим разрешения на перепланировку поместья, лучше держать их в неведении.

— Он никогда не получит разрешения на парк сафари. Местные запретили священнику звонить в колокола, потому что им мешал шум. И они не потерпят львиного рыка, топота слонов и жирафьего… звуков, которые издают жирафы. А помнишь историю с салоном «Побалуй себя»? Им пришлось снести пристройку, где у них был солярий.

Когда мы спустились вниз, Георгина, чуть ли не на правах хозяйки дома, пригласила гостей в столовую, где их ждало угощение. Меня взяли в оборот Уэллбеки, в мельчайших подробностях они поведали о своем прошлогоднем отпуске в Уэльсе. Когда мне удалось от них вырваться, я направился в гостиную послушать струнный квартет и посмотреть на тех, кто пытался танцевать под «Где бы ни ступали вы» Генделя[67].

В десять часов прибыла кавалькада автомобилей с лондонскими друзьями Фэрфакс-Лисетта. К моему удивлению, Георгина со многими из них была знакома. Окружив мою жену, они, похоже, ловили каждое ее слово. Поскольку мне нечего было добавить к их беседе, я незаметно удалился в библиотеку, где с приятностью провел около часа, разглядывая книги.

Затем вступительные аккорды «Коричневого сахара» возвестили о начале дискотеки. Гости откликнулись громким «ура!», и, отворив дверь библиотеки, я увидел, как они стекаются в просторную гостиную потанцевать под «Роллинг Стоунз». Скоро зал был битком.

Я вспомнил, как отец танцевал на моей первой свадьбе, и у меня на глаза навернулись слезы. Он так лихо отплясывал под «Коричневый сахар», что у него случилось смещение позвонков и пришлось везти его домой привязанным к двери. Когда я опять увидел Георгину, она танцевала посреди гостиной с Фэрфакс-Лисеттом под «Я это переживу». Однако столь велика была коллективная вокальная мощь женщин, подпевавших Глории Гейнор, что вскоре мужчины — за исключением нескольких явных геев — покинули танцпол; выстроившись вдоль стен, они выпивали и наблюдали за дамами.

Диджей (Крейг Паддлтон из автомастерской) прокричал в микрофон:

— Давайте, девочки! Покажите этим гадам!

А потом — к моему изумлению (насколько я знаю, это не было заранее отрепетировано), — женщины, уставившись в упор на мужчин, грянули: «ТЫ МНЕ БОЛЬШЕ НИКТО!»

Песня закончилась, но женская солидарность не схлынула с последней нотой, дамы обнимались и целовались. Даже Венди Уэллбек погрозила кулаком своему мужу. Чуть позже, выходя из туалетной комнаты на первом этаже, я услыхал визг тормозов на гравии. Выглянул на улицу и увидел Пандору, вылезающую из машины. Бросив ключи официанту, она обронила:

— Припаркуй ее где-нибудь, ладно, милый?

И зашагала по ступенькам в красном облегающем платье с бретельками в стразах. Казалось, волос у нее на голове стало в три раза больше. Она была очень красива.

— Что ты сделала с волосами? — спросил я.

— Это называется укладка, Адриан. А ты как здесь оказался? Втираешься в доверие к поместной знати?

— Георгина — личный помощник Фэрфакс-Лисетта.

Оглядев гостей, Пандора протянула:

— Надо полагать, ты надел пиджак в знак протеста?

Мы остановились в дверях гостиной. Отыскав взглядом Георгину, Пандора спросила:

— Это так задумано, чтобы грудь была снаружи платья, а не внутри? — Затем она повернулась ко мне: — Как подживает наш мистер Рак?

Ответить я не успел. К Пандоре подкатил толстый коротышка с озабоченной физиономией:

— Они все еще не засыпали выбоину на Коссингтон-лейн. Вы говорили, что напишете в муниципалитет.

— Ох уж эти ужасные муниципальные люди, — замурлыкала Пандора. — Я сообщу об этом безобразии министру дорожных работ и выбоин, как только парламент соберется на очередную сессию.

— Мисс Брейтуэйт, я видела вас на «Часе вопросов», — восторженно затараторила женщина в блестящем зеленом платье. — Здорово вы отделали этого замшелого консерватора Норманна Теббита!

— Ах, Норманн, — в тон ей ответила Пандора, — он такой хитрюга.

Когда женщина отошла, Пандора пробормотала:

— Я уже больше года не была на «Часе вопросов». Она меня с кем-то перепутала.

— Как тебя можно с кем-то перепутать? — искренне удивился я. — В целом мире не найдется человека, даже отдаленно похожего на тебя.

— У всех налито? — загудел в микрофон Крейг Паддлтон. — Вот-вот пробьет полночь.

Я глянул на часы. Было без пяти двенадцать. Извинившись перед Пандорой, я поспешил вниз, в туалет. Там стояла очередь, и я бросился наверх, в туалет рядом с офисом Георгины. Однако дверь была заперта, и я побежал по нескончаемым коридорам в глубь дома — дискотечную музыку здесь было почти не слышно. К этому моменту я уже едва терпел и начал приходить в отчаяние. Я лихорадочно открывал двери, включал свет, но ни одна из спален не была оборудована ванной комнатой. Рванул еще выше, на третий этаж, где обнаружил ряд комнатенок, очевидно предназначенных для прислуги. В одной из них я увидел раковину, и, дневник, хотя мне очень не хочется в этом признаваться, я облегчился в означенную емкость. Первый удар колокола прозвучал, когда я почти заканчивал. Но полностью я освободился лишь после четвертого удара. Ринулся вниз, на бегу застегивая брюки. Мне оставался всего один лестничный пролет, когда грянул двенадцатый удар и раздались радостные вопли. На пути из холла в гостиную, где я рассчитывал найти жену, меня остановил официант:

— Простите, сэр, но у вас рубашка торчит из ширинки.

Пока я возился с молнией и запихивал рубашку в штаны, «Старое доброе время» спели без меня.

Потом я все же нашел Георгину и попытался рассказать, что со мной произошло, но она перебила:

— Все, все, заканчивай. Я терпеть не могу туалетный юмор.

В половине первого позвонил отец по мобильному и попросил вернуться домой.

— Твоя мать отрубилась, Бретт бродит вокруг дома полураздетый и пьяный в стельку, а чертовы церковные колокола разбудили Грейси, и теперь она требует тост с сыром, — канючил отец. — И ведь знает, что мне не дотянуться до гриля. Короче, ты должен ехать сюда.

— Дуги Хорсфилд приедет за нами только в половине третьего, — втолковывал я отцу. — Скомандуй Грейси отправляться в постель.

— Ты же знаешь, я ее боюсь.

— Грейси — всего лишь маленькая девочка. Соберись с духом!

— Вена на шее пульсирует, — ныл отец. — Кажется, со мной вот-вот случится второй удар.

Я прервал разговор и немедленно перезвонил Дуги Хорсфилду.

— Алё, — отозвался он и тут же заорал на пассажира: — Только попробуй облевать мои чехлы, и я сдеру с тебя штраф в двадцать фунтов! — Затем, после короткой паузы: — Фу, какой же ты придурок!

Я выключил телефон, сказал Георгине, что ухожу, и ушел.

Когда я тащился по гравийной дорожке, вздрагивая под пронизывающим ветром, меня догнала Пандора.

— Ты куда? — крикнула она.

Дома возникли проблемы, объяснил я. Тогда она неожиданно заявила, что пойдет со мной, потому что ей надоело отбиваться от электората.

— Общаться с ними в депутатской приемной — уже тяжкий труд, но когда они поддатые, это просто невыносимо.

— Ты околеешь в этом платье, — сказал я.

— А мы побежим, чтобы не замерзнуть, правда?

Она схватила меня за руку, и мы, внезапно развеселившись, бросились бегом. Как нам это удалось — ей на высоченных каблуках и мне с моим здоровьем, — ума не приложу. Пандора умеет воодушевлять людей.

До цели мы добрались довольно быстро, и слава богу, потому что на последнем этапе гонки начал накрапывать дождь. У самых свинарников наткнулись на Бретта. Он упорно искал вход в своей «офис», явно воображая, будто находится в Сити. Мы затащили его в дом и уложили в постель. К счастью, Грейси заснула. Я перенес девочку в ее «кроватку принцессы», а потом помог улечься отцу. Вынув зубы, он попросил их почистить, но я отказался — всему есть предел.

Затем Пандора велела мне переодеться в сухую одежду. Пока я натягивал пижаму и халат, она приготовила яичницу с беконом и сварила кофе.

За этим то ли поздним ужином, то ли ранним завтраком Пандора сказала:

— Тебе нужно получше заботиться о себе, Ади. Учись быть эгоистом, как я.

Мы сидели на кухне, болтая и дожидаясь возвращения Георгины, пока не запела первая одинокая птица. В конце концов я постелил Пандоре в комнате Грейси. Проведал Бернарда — он крепко спал, накрыв лицо «Китайским рестораном Казановы» Энтони Пауэлла. Перед сном я постоял над унитазом, пытаясь помочиться. За две томительные минуты мне удалось выдавить из себя две капли, но очень скоро я вернулся в уборную. Не помню, во сколько я заснул, но за окном уже свиристел птичий хор, а Георгины все еще не было.

2008 год