Гисла ухмыляется, а Галиен возвращается в полумрак и обрывочные воспоминания прошлой ночи.
***
— Его Святейшество нуждается во мне, — говорит кардинал Чезарини с притворной усталостью, забирая кувшин вина у трактирщика и собственноручно разливая напитки, пока его солдаты очищают помещение от людского сброда, поднимая последних пьяных, едва соображающих мужчин и женщин, и выбрасывая их прочь.
— Счастливчик вы, кардинал, — хрипит Галиен, когда Чезарини наполняет их чаши. Он всё ещё сомневается, стоит ли пить вино.
— И, возможно, это счастье улыбнётся и тебе, Галиен.
Галиен в этом сомневается.
— Какое отношение это имеет ко мне? — спрашивает он, бросая взгляд на худого священника и молодую женщину. Похоже, она оценивающе разглядывает его, и ему это не по душе. Как не по душе ему и шрам на её лбу, и мысль о том, что кто-то вырезал или выжег там крест. «Тайны Матери-Церкви», — думает он, качая головой.
Кардинал подносит чашу к губам, которые кажутся слишком маленькими для его очевидного чревоугодия, и пьёт с выражением удивлённого удовольствия, будто вино превзошло его ожидания.
— Ты ведь работал на Святую Матерь-Церковь прежде, — говорит он. Худой священник наблюдает за Галиеном так, как один из герцогских кречетов смотрел бы на потенциальную добычу.
— В другой жизни, — отвечает Галиен.
Кардинал Чезарини демонстративно оглядывает таверну.
— Прости меня, но эта твоя новая жизнь не слишком-то отличается от прежней.
Галиен окидывает взглядом помещение, молчаливо соглашаясь с замечанием. Пожимает плечами. Всегда найдутся люди, думает он, готовые платить другим за то, на что у самих кишка тонка.
— А что, если я здесь, чтобы помочь тебе, Галиен? — спрашивает кардинал.
Галиен хмыкает.
— Служите Господу со страхом и радуйтесь с трепетом, — произносит седой священник.
Галиен смотрит на этого человека, отмечая его измождённый и болезненный вид. И, возможно, страх, который тот пытается скрыть. Страх не за тело, а за душу. Галиен повидал достаточно такого страха, чтобы узнать его.
— Я отлучён от церкви, отче, — говорит Галиен.
Священник кивает и поджимает губы, осознавая тяжесть сказанного.
— Ах, — произносит кардинал, откидываясь назад и приподнимая бровь. — Значит, помнишь? А я уж начал думать, что это ускользнуло из твоей памяти.
Галиен морщится.
— Мои земли отобрали. Мой дом сожгли. Такое не забывается.
Кардинал указывает пальцем руки, обвившей винную чашу, словно в сторону небес.
— Сущий пустяк по сравнению с опасностью, которой подвергается твоя бессмертная душа, — предупреждает он.
«Ну вот, началось». Галиен чувствует эти слова, как ожог крапивы на коже, вспоминая, как сильно ненавидит манеру речи церковников. В псалмах и притчах, угрозы, спрятанные в загадки. От этих людей слова и чернил его всегда коробило. От того, как они врывались в любое место подобно дурному ветру, их речи, переплетённые с латынью, призрак проклятия следовал за ними тенью.
Галиен вскидывает подбородок, глядя на этого толстого, покрытого нарывами человека, чей род претендовал на апостольскую преемственность, прямую родословную от Двенадцати Апостолов. От такой наглости Галиену хочется плюнуть.
— Как часто вы спите в хлеву со скотиной, господин кардинал? — спрашивает он. — Или в грязной трактирной соломе? Или в плаще под живой изгородью?
— Ах. — Кардинал кивает с притворным пониманием. — Но я могу вернуть тебя в лоно церкви, Галиен.
Галиен хмыкает.
— Мне лучше вне его. К тому же, если бы мне снова позволили причастие после стольких лет, я бы исповедовался, пока не поседел бы, а сердце не выскочило из груди.
Уголки губ молодой женщины дёргаются. Тень улыбки? Что бы это ни было, кардинал хмурится, хотя продолжает не сводить глаз с Галиена.
— Никогда не поздно, сын мой, — говорит он.
Галиен вскидывает подбородок. Вызов.
— Это кто говорит?
— Говорю я. — Чезарини подаётся вперёд, сокращая расстояние между их глазами. — И... Его Святейшество, — добавляет он, зная вес этих слов. Помолчав, он откидывается назад и принимает расслабленную позу, позволяя своим словам осесть в сознании Галиена.
Но Галиен знает, что кардинал ошибается. Что действительно слишком поздно. Он отвернулся от Бога давным-давно. Когда Бог отвернулся от него. Когда кардинал Чезарини послал людей поджечь его дом, и Галиен с женой бежали, начав скитальческую жизнь бродячих торговцев, только вот Галиен торговал своим клинком вместо полотна или снадобий, соли или кожи.
— Я не вернусь, — говорит Галиен и поворачивается к молодой женщине. — А ты кто?
Женщина бросает взгляд не на кардинала, а на священника, и тот качает головой. Приказ. И предостережение. Она отвечает Галиену молчанием, а тот лишь пожимает плечами, будто ему и впрямь всё равно.
— Нам всего-то нужно, чтобы ты кое-что разведал, — говорит кардинал Чезарини. — В деревне Блатце, два дня пути к северу от Праги.
Галиен чувствует, как поднимается левая бровь.
— Всего лишь разведал? — переспрашивает он, поднимая чашу и откидываясь на табурете. От лжи несёт сильнее, чем от кардинальских гвоздики и розы.
Кардинал сводит большой и указательный пальцы.
— Чуть больше, пожалуй, — признаёт он, поглядывая на священника.
Священник хмурится, но подхватывает невысказанное приглашение продолжить.
— Там объявился известный еретик, — говорит он. — Разносит яд и смуту. Его нужно остановить.
Кардинал крестится.
— Воистину так. Мы хотим, чтобы ты доставил его к нам.
Галиен отпивает вина, морщась от кислятины. Вчера оно казалось лучше.
— У вас полно солдат, носящих ваши ливреи, кардинал. Зачем вам я?
Кардинал Чезарини снова смотрит на священника.
— У этого человека появились последователи, Галиен, — говорит тощий священник. — В основном крестьяне. Для тебя и твоего отряда — не угроза. Но достопочтенный кардинал не может просто войти туда и взять его при... учениках...
— Потому что вы не хотите делать из него мученика, — договаривает Галиен.
Священник вздёргивает бровь.
— Ты знаешь, как это бывает.
— Говорят, последователи еретика... весьма рьяны, — добавляет кардинал. — Но перед тобой, Галиен, разбегутся, как воробьи от кота. Просто приведи его ко мне.
Галиен отхлёбывает вина, вытирает рот рукой и говорит:
— Нет.
Священник смотрит на кардинала, тот хмурится. Маленькие глазки вновь впиваются в Галиена.
— Я щедро заплачу.
— У меня есть деньги, — отвечает Галиен.
Кардинал чешет нарыв на мясистой щеке.
— Те, что ты заработал вчерашней бойней?
Галиен кивает. Ему вовсе не хочется вспоминать вчерашнюю кровь и резню. Их смрад всё ещё на нём, и от этого вино с утра кажется ещё гаже.
Кардинал Чезарини качает головой.
— Тогда, боюсь, придётся тебя огорчить. Ты не станешь богаче, чем был до прихода в Житаву.
Галиен снова чувствует кислоту в желудке. Земля словно уходит из-под ног, будто он уже хмелен.
— У меня уговор с герцогом. Он не нарушит слово. — Даже произнося это, Галиен понимает, что всё кончено.
Кардинал с трудом сдерживает улыбку. Разглядывает Галиена. Точь-в-точь человек, который терпеливо ждёт, когда остальные учуют его пердёж. Наконец произносит:
— Видишь ли, Галиен, его светлость герцог боится отлучения от церкви больше, чем тебя. — Поднимает руку, успокаивая. — Знаю, человеку вроде тебя это трудно понять. Но уясни: тёплая плоть, которой ты тешился прошлой ночью — вот и вся плата за твои... старания.
— А они как же? — Галиен кивает на дверь, за которой его люди ждут в холодном рассвете под угрозой ещё более холодных клинков. — Что мне им сказать?
Кардинал Чезарини выпрямляется, разворачивая ладони, словно ничего не предлагая — и предлагая всё разом.
— Скажи им, что посулы герцога Вацлава — что мякина на ветру против того, что могу дать я. Серебро, да. Но и индульгенции от всех их многочисленных грехов. Каждому мужчине... и женщине — отпущение грехов, благословлённое самим Святейшим Отцом Папой Григорием. — Он сжимает кулак и трёт им о другую ладонь. — Их души, омытые от греха, — говорит он, вдавливая кулак в податливую плоть. Потом улыбается и складывает пальцы на выпирающем животе под серебряным крестом, покоящимся на цепи, которой впору человека удавить. Глаза кардинала, слишком маленькие для его лица, поросячьи глазки, впиваются в Галиена. — Твоя душа, омытая от греха, Галиен. — Этим словам он придаёт больше веса, чем всему сказанному с той поры, как клинок его прихвостня выдернул Галиена из сна.
Галиен снова смотрит на дверь таверны. Он знает сны, что мучают каждого из его людей. Ну, хотя бы некоторые. Знает, какие сожаления грызут их по ночам и почему они пьют, чтобы забыть. Ведь кровь — такое пятно, что не отмоешь из памяти ни элем, ни вином. Галиену это известно лучше прочих. Сейчас он думает о том, что кардинал проделал неблизкий путь и сулит слишком много. Никто не назвал бы такую сделку честной, даже тот, чьи весы тяжелее прочих.
— А еретик этот кто? Крестьянин? Ткач? Мясник? — спрашивает он.
Чезарини хмурится, поглядывает на священника. Такие мелочи, как ремесло человека, едва ли заботят кардинала.
— Был подмастерьем у каменщика, — бросает священник, словно отмахиваясь. — Его мастера выгнали из гильдии за какую-то... провинность. Потом нашли повешенным. Никто не взял подмастерье — боялись дурной приметы.
— Ты же знаешь этих крестьян, Галиен, — устало вздыхает кардинал.
Галиен переводит взгляд с кардинала на священника.
— И вам нужны я и мой отряд, чтобы приволочь какого-то жалкого каменотёса? А взамен с моих людей грехи смоют, как мочой пыль со столба?
— Да, — говорит священник. Чезарини поднимает руку ладонью вверх — мол, как я и говорил.
Галиен смотрит на молодую женщину, что всё это время не сводит с него глаз. От такого взгляда человек мог бы сгореть, думает он. Помимо огня в её глазах горит любопытство, и это разд