ражает Галиена. Это ему бы следовало быть любопытным — ведь он знает, что у кардинала должны быть чертовски веские причины не прикончить его здесь и сейчас. Галиен видит перед собой наливное яблочко, но чует гниль с обратной стороны. Да только есть ли у него выбор? Он знает, что будет, если откажется. Он уже видел, как вершится Божье дело. Сам его вершил.
— Индульгенция каждому мужчине и женщине? — спрашивает он у Чезарини.
Тот торжественно кивает. Потом отпивает вина.
— И по пятьсот грошей на брата?
Чезарини чуть не давится вином.
— По двести.
— По триста, — говорит Галиен.
Кардинал бросает взгляд на священника, тот крестится, словно скрепляя некую духовную сделку, и Чезарини кивает.
— Как мне узнать этого человека? — спрашивает Галиен.
— Брат Яромир его знает, — говорит Чезарини. — И Мод поедет с ним. — Он смотрит на молодую женщину почти с опаской. — Это будет... на пользу ей.
Галиен смеётся, но без тени веселья.
— Она никуда не поедет. — Он смотрит в эти серо-зелёные глаза и уже знает, что ничего не поделаешь.
— Брат Яромир присмотрит за дитятей.
Галиен мотает головой.
— Я не потащу священника и монахиню, — смотрит на женщину, — или кто она там такая, в Кршивоклатский лес. — Тычет пальцем в кардинала. — Пошёл ты к чёрту, Чезарини. И ты тоже, святоша.
Кардинал Чезарини допивает вино и аккуратно ставит чашу.
— Выезжаете сегодня, — говорит он.
— По триста на человека, — говорит Галиен.
— И на женщину, — добавляет кардинал со снисходительным кивком и такой же улыбочкой.
Галиен берёт кувшин, наполняет свою чашу, кивает на дверь.
— Вина им всем, — бросает он кардиналу.
— Прямо сейчас? — спрашивает Чезарини, то ли хмурясь, то ли ухмыляясь.
— Сейчас, — говорит Галиен. Он знает — оно им понадобится.
Кардинал жестом велит священнику кликнуть трактирщика.
— Я же говорил, что Галиен — человек разумный.
Галиен поднимает чашу, и меж его стиснутых зубов остаётся ровно столько места, чтобы пропустить вино.
***
Годфри небрежно поворачивается в седле, оглядывается, снова смотрит на Галиена, что едет рядом, и качает головой.
— Ну и сброд у нас подобрался, ёб твою мать, — говорит он, вытаскивая пробку из кожаной фляги, отхлёбывает и передаёт флягу Галиену.
Галиен промачивает пыльное горло. Три дня в седле напомнили ему, что он уже не молод. Хотя и без того ясно. Зубная боль, скрежет в коленях, стоит поносить доспехи подольше. Всё тело по утрам такое одеревенелое, что порой кажется — помер ночью, и окоченел, не успев испустить дух. Хоть Годфри и постарше его будет. И Рейнальд тоже. Уже легче.
— Из-за попа все на взводе, — говорит Годфри. И он прав. Люди Галиена редко бывают такими молчаливыми. Фырканье да всхрапывание лошадей, звяканье сбруи, скрип кожи, лязг металла. Только эти звуки и слышны, не считая шума густого леса вокруг.
— Поп и меня дёргает, — признаёт Галиен. — И девка эта тоже. — Хотя какая она девка. Семнадцать вёсен. Восемнадцать? Баба в самом соку, думает он, хотя старается так не думать. И всё же оборачивается туда, где священник и Мод едут в середине отряда для безопасности — мало ли, разбойники в лесу. Хотя шансов мало. Даже шайка воров с атаманом тупее бешеного кабана не полезет на них. Двенадцать более свирепых и отпетых головорезов днём с огнём не сыщешь. Годфри прав. Ну и сброд, твою мать.
— Эй, Фульшар! — орёт через плечо Годфри. — Ну что, показал этой чёртовой скотине, кто хозяин? — Серебро на шесть лошадей пошло из кошеля самого кардинала Чезарини, хотя ни одна из них не годится для битвы. Все — клячи разбитые.
— В ней сам дьявол сидит, — отзывается Фульшар.
— Может и так, — говорит Ивейн, — но она самая смазливая тварь, на которой я видел тебя верхом с того лета в Йиглаве. Как ту звали-то?
— Клара, — отвечает Гисла, пока Фульшар пытается выудить имя из затуманенной элем башки. — Прекрасная Клара. Жаль, что слепая была.
— Не для Фульшара, — бросает Танкред, вызывая несколько ухмылок. Но тут Галиен поднимает руку, и все затыкаются. Теперь слышно только, как копыта шуршат по лесной подстилке да позвякивает упряжь, когда лошади мотают башками, прядут ушами, некоторые задирают верхнюю губу, втягивают воздух и фыркают. Нехороший знак, думает Галиен.
— Что там, Галиен? — кричит священник из середины колонны.
Галиен не отвечает. Смотрит влево-вправо, но ничего не видно среди пихт. Эвелина шипит на своего жеребца, борется с животиной, которая извивается, мотая из стороны в сторону мускулистой шеей.
«Мы близко». Голос звучит только в голове Галиена, но он знает, чей это голос. Он снова оборачивается и смотрит на Мод, а та не сводит с него глаз.
— Я ни хрена не слышу, — бурчит Годфри.
В том-то и дело. Слишком тихо. И этот запах. Его ни с чем не спутаешь.
Галиен дёргает поводья и пускает мерина вперёд. Годфри выхватывает меч и следует за ним. Скрежет клинков, покидающих ножны. Можер поднимает длинноручный топор, что лежал поперёк седла. Они медленно направляют коней вперёд за Галиеном. Головы крутятся туда-сюда.
Галиен чувствует, как колотится сердце. Как течёт пот между лопаток. Как эта вонь застряла в глотке, будто рыболовный крючок.
От внезапного хлопанья крыльев Галиен резко оборачивается. Три вороны с шумом взлетают в ветви, гневно каркая на Галиена, который видит пиршество, от которого их спугнул. Человек висит на верёвке, глаз нет — на Галиена глядят две сырые дыры. Круглые, кровавые. Дорожки запёкшейся крови на щеках, как от слёз. Паутина крови на подбородке, на голой груди, белой как кость, и на брюхе — потому что языка нет. Вороны его не брали. Трупы так долго не кровоточат после смерти. Сочиться могут, но не так. Значит, кто-то другой вырвал человеку язык, скорее всего, когда тот ещё был жив и мог видеть, как его выдирают изо рта.
Галиен вздрагивает от прикосновения к плечу.
— Кто это? — спрашивает священник. Галиену хочется предупредить его, чтоб не смел больше трогать, но тот уже сам отшатнулся, будто почуял что-то. — Ты должен его знать.
— Я не знаю всех рыцарей в Богемии, святоша, — бурчит Галиен. — Но кто-то явно шлёт нам весточку, раз бросил его доспехи и меч вот так.
— А вещички-то добрые, — нехотя цедит Годфри.
Под висельником, прислонённый к стволу дерева, стоит рыцарский щит, забрызганный кровью. Золотой леопард на чёрном поле. Герб Галиену незнаком. Рядом свалено рыцарское облачение: длинный меч, воткнутый остриём в землю, точно святой крест посреди тёмного леса. Шлем. Нагрудник. Поножи с шарнирными наголенниками. Кольчуга. Рукавицы. Чёрный сюрко с таким же леопардом безжизненно висит на ветке, как и перевязь, усыпанная самоцветами — за такую Галиен взял бы плату как за полдюжины убийств.
— Глядите! — окликает Гисла. Она отъехала правее Галиена и наткнулась на свою бойню. Галиен спешивается, выхватывает меч и продирается между деревьями, расчищая путь клинком сквозь ветки и колючки. Перед Гислой — ещё один мертвяк, привязанный к сосне верёвкой вокруг шеи и другой — поперёк груди и под мышками. Этому вспороли брюхо. Один дикий разрез или разрыв, из которого вывалились кишки блестящей лиловой кучей у ног. Шлем и доспехи раскиданы вокруг, но щит, как и у первого рыцаря, прислонён к стволу. На жёлтом поле — красный лев, вставший на дыбы. Горделивая поза зверя кажется издёвкой над судьбой того, кто носил его на щите.
Галиен повидал слишком много смертей, чтобы теперь блевать. Но что-то в этом заставляет его кишки крутиться, как угри в ведре.
— Что за хренотень тут творится, Галиен? — спрашивает Ранульф, жестом велит Уильяму Грею и Фульшару, что держат луки со стрелами наготове, смотреть в оба.
— А вон ещё один, — говорит Танкред, тыча мечом в лес.
Священник крестится, а Галиен матерится сквозь зубы. Молодая женщина, Мод, сверлит его взглядом. Словно ему и без того не муторно.
— Точно, рыцарь, — подтверждает Танкред. — То, что от него осталось. — Молодой воин кривится и сплёвывает. — Башки нет. И рук тоже.
— Мне это всё не по нутру, — говорит Ансель.
— Хочешь за ручку подержаться? — цедит Эвелина с мрачной ухмылкой.
Они подбираются ближе к третьему трупу, что сидит в кольчуге и латах, привалившись к стволу, обрубки плеч и шеи лоснятся кровью, проглядывают кости, гудят мухи. На расстоянии вытянутой руки — будь они у него — стоит щит, прислонённый к древнему буку. На нём волк, серый как зимнее небо, ощетинившийся, с жёлтыми глазами. Вокруг него кровью начертан круг.
— Матерь Божья, — шипит священник.
— Кто они такие, Галиен? — спрашивает Годфри, хотя знает, что старый друг не ответит.
Ансель снял усыпанную каменьями перевязь с ветки и взвешивает в руке, прикидывая цену.
— Брось, — говорит Галиен.
Ансель хмыкает, как человек, понимающий, что это не шутка, но дающий другому шанс превратить всё в неё.
— Я не шучу, Ансель. Положи на место.
— Да пошёл ты, Галиен, — огрызается Ансель, махнув рукой на рыцарские доспехи, щит с леопардом и меч. — Тут добра на месяцы гульбы и девок хватит.
— Он сказал — оставь, — говорит Годфри.
На роже Анселя мешаются недоумение и гадливость. Он зыркает на Эвелину, та пожимает плечами.
— Тут нечисто, — говорит Рейнальд.
Можер сплёвывает. Фульшар вскидывает лук со стрелой на тетиве, услышав шорох.
Всего лишь птица шебуршится где-то в ветвях.
Галиен хмыкает.
— Те, кто порешил этих людей... им не нужны деньги, а значит, они не из тех, кого ты или я можем понять. — Он долго стоит, глядя на север, в лес, через который им бы сейчас ехать. Его люди, головорезы, что бросились бы на два десятка орущих сарацин или на королевскую стражу за пару бурдюков вина, смотрят на него. Ждут.
Наконец Галиен разворачивается и идёт к своему мерину, который щиплет пучок травы.
— Пойдём в обход, — говорит он.
— Но мы потеряем время, — возражает священник.