Галиен кивает.
— День.
Священник склоняет голову набок.
— Страшно? — спрашивает он Галиена.
Любопытство? Или вызов? Галиену плевать. Он забирается в седло, берёт поводья и пускает мерина шагом.
— Хочешь идти там, — кивает он на повешенного рыцаря, — я тебя не держу.
— Думаешь, я потащу Мод через это место один? — спрашивает священник.
В щербатой ухмылке Ивейна не хватает зубов.
— Пусть со мной останется, — подмигивает он святоше, но тот его не замечает, только кивает Галиену, который уже ведёт остальных на запад, в обход изувеченного трупа, пока некоторые всё ещё шарят глазами по зарослям в поисках головы и рук.
— В скорби терпите, в молитве усердствуйте, — бормочет священник, взбираясь на коня рядом с Мод.
«Я тебе нужна, Галиен?» Опять её голос в его башке.
На этот раз он отводит глаза, глубоко дышит, втягивая воздух — теперь, когда они отъехали от смрада мертвечины. Дождём пахнет, думает он, вглядываясь в клочки свинцового неба, нависшие над лесным пологом. Не хочет думать о голосе, что каким-то чудом звучит у него в черепушке.
— Не похоже на работу крестьян, — говорит Годфри.
— Думаешь, это последователи каменщика? — говорит Ранульф. — Они бы с бедолаг всё содрали до нитки.
Галиен хмыкает. Он навидался еретиков и их прихвостней. Видел, как фанатики морят себя голодом, хлещут себя по спинам до кровавых лохмотьев, вешаются дюжинами с выпученными от восторга глазами и ебут скотину. И всё во имя Господне. Нетрудно представить дюжину лесных мужиков, так упившихся каким-нибудь христовым пойлом, что им уже плевать на деньги.
Шелестят листья, и начинается дождь, капли барабанят по шлемам, отскакивают от щитов за спинами и притороченных к сёдлам. А потом, будто огромный кипящий выдох, он обрушивается вниз, пронзая листву и размывая лесной сумрак.
***
— Что за чертовщина? — прорычал Фульшар, указывая на древнюю искривлённую ольху, склонившуюся над ручьём слева, словно пытающуюся дотянуться до противоположного берега. На её стволе виднелась резьба, похожая на шрам среди зелёного лишайника. Круг с глазом в центре. Весь вымазанный чёрной смолой.
Под этой тянущейся веткой вода едва двигалась, неестественно медленно. Похоже на мёртвую воду, подумал Галиен. Если только ручей может выглядеть мёртвым. Они следовали по долине с рассвета, и грачи уже густо сбивались у своих гнездовий на западе, галдя в надвигающейся темноте.
— Кто-нибудь знает, что это значит? — спросил Годфри. Никто не ответил. — Священник, ты?
Дождь всё так же шипел, стекая с краёв шлемов и охлаждая воздух так, что их дыхание клубилось вокруг лиц туманом и вырывалось из ноздрей их коней серыми струями.
— Работа праздных рук, — сказал священник. — Ничего более.
Они продолжали ехать, тринадцать пар глаз задержались на символе. Галиен знал, что не он один чувствует тяжесть взгляда того глаза на своей спине, проезжая мимо, следуя вверх по течению вдоль берега. И он чувствовал, как меняется воздух вокруг, когда каждый член его отряда поддаётся инстинкту, который до сих пор сохранял им жизнь. Он слышит характерные звуки клинков, вытягиваемых на дюйм-другой, чтобы убедиться, что они легко выйдут из ножен. Ему не нужно оборачиваться в седле, чтобы знать, что Эвелина уже взяла наизготовку своё длинное копьё под правую руку, что Рейнальд расстегнул ремень своего боевого молота, что Ранульф положил свою булаву перед собой на седло и сейчас проводит большим пальцем между выступами на её навершии.
— И это тоже праздные руки, священник? — говорит Годфри, когда они проезжают мимо ясеня, на чьей серой коре козлиная голова нарисована тёмно-коричневым цветом застарелой крови.
Они выходят на тропы, заросшие ежевикой и шиповником. Старые, изрытые колёсами повозок, но, судя по всему, давно заброшенные. Галиен чувствует, как лес начинает редеть. Видит ряды подстриженных ольх, многие из блестящих от влаги пней с годовым приростом тонких как хлыст побегов. Рядом с ним Годфри поднимает бородатый подбородок и глубоко вдыхает. Качает головой.
— Странно, — бормочет он.
— Да, нет костров, — говорит Галиен.
— Ветер дует мне в бороду, Галиен.
Годфри прав. Они близко. Девчонка сказала ему об этом, хоть и не вслух. Они должны были бы уже чувствовать запах деревни. Дым от очагов. Навоз скота. Выгребные ямы и двор дубильщика. Колода мясника.
Костёр был бы кстати, думает Галиен, но не произносит вслух, когда шипение дождя в деревьях стихает, и они ведут своих коней между пнями давно срубленных деревьев. Призраки древних дубов и ясеней. Затем тропа выводит их на пастбище, через которое поднявшаяся луна проливает свой холодный свет сквозь прореху в облаках.
Галиен ведёт их. Мрачная процессия, явившаяся как призраки из исхлёстанной дождём ночи. И вот, на расстоянии полёта стрелы через луг — деревня. Два десятка крытых соломой жилищ и мастерских, загонов для скота и зернохранилищ, приземистых и тихих в сгущающейся ночи. Слишком тихих. Обычно к этому времени сторожа уже должны были бы ударить в колокол тревоги.
— Мне это не нравится, — говорит Годфри.
— Ни одной ёбаной собаки, — замечает Уильям Грей. — Они должны были бы лаять как бешеные.
Галиен поднимает руку и проводит ею слева направо. По этому сигналу его воины растягиваются в линию по обе стороны от него. Доспехи поблёскивают. Лунный свет целует клинки. Глаза просеивают мрак в поисках засады. Притаившегося арбалетчика. Крестьян с мотыгами, готовых подняться как мертвецы и срубить их с сёдел или перерезать поджилки их коням.
— Гисла, Танкред, Рейнальд, Ансель. Обойдите кругом, — приказывает Галиен, думая, что если еретик попытается сбежать, Гисла и остальные поймают его, как кролика, который убегает из своей норы прямо в сеть, наброшенную над входом. Никому не хочется провести эту мерзкую ночь в поисках по лесу к северу от деревни. Гисла шипит, и четверо пришпоривают коней и отъезжают рысью, огибая деревню с запада, чтобы отрезать еретику путь к бегству.
— Чума? — размышляет вслух Фульшар.
Возможно, думает Галиен. Он недавно слышал о целых деревнях, выкошенных чумой. Деревнях мёртвых.
— Если там чума, я туда нахрен не пойду, — говорит Уильям Грей.
— Здесь нет никакой чумы, — отвечает священник. — Мы бы уже знали.
— Тогда почему такая тишина, святой отец? — спрашивает Эвелина, направляя копьё в ночное небо над постройками, до которых теперь подать рукой. — Ни дыма. Ни собак.
— И ни души, — добавляет Уильям Грей, хрипло откашливаясь и свесившись с седла, чтобы смачно сплюнуть. — Чертовщина какая-то.
— Ты дал слово кардиналу, Галиен, — говорит священник, глядя не на Галиена, а прямо перед собой, на деревню. — Ты согласился на условия.
Галиену не нужны напоминания.
— Найдём еретика, обсохнем и на рассвете уходим, — говорит он, будто само произнесение этих слов сделает их явью. Они подходят к первому строению — амбару с настежь открытыми дверями, которые медленно раскачиваются на ветру со стоном ржавых петель.
— Спешиваемся, — командует Галиен, отстёгивая щит от седла. Остальные следуют его примеру, разбирая щиты и мечи, булавы и топоры. Опускают забрала. Уильям Грей и Фульшар достают сухие тетивы из-под шлемов и натягивают луки. Затем, оставив Фульшара с лошадьми и окружив Мод и священника, они вступают в деревню и выходят на главную улицу, вглядываясь в дома и амбары, конюшни и мастерские по обеим сторонам. Дыхание Галиена гулко отдаётся в железном бацинете. Темнеющий мир снаружи сужен до узкой полоски в прорези для глаз.
Все молчат. Не из страха выдать своё присутствие, а потому что каждый напряжённо вслушивается, пытаясь уловить хоть какой-то звук сквозь шипение дождя и лязг доспехов. Сколько раз Галиен шёл навстречу смерти? Это всё, что он знает. И всё же в этой ночи есть что-то особенное. Он чувствует это нутром. Кожей. На языке.
С натянутой тетивой и стрелой наготове Уильям Грей пинком распахивает дверь. Оборачивается к Галиену, мотает головой. На противоположной стороне Можер обухом длинного топора бьёт в другую дверь, едва не срывая её с петель. Исчезает внутри, но вскоре появляется. Смотрит на Галиена. Качает головой. Идут дальше.
Хрюканье заставляет Галиена повернуться к загону. Мод уже у ограды, заглядывает внутрь. Галиен подходит и тоже смотрит. Три свиньи заживо пожирают четвёртую. Они рвут горячую, дымящуюся плоть, пока жертва смотрит на Галиена, и её маленький тёмный глаз блестит во мраке.
— Галиен. — Годфри указывает мечом на мастерскую колёсника. Прямо внутри что-то висит на балке, медленно покачиваясь. Не человек — собака, с вывалившимся между острых зубов языком в застывшем оскале.
— Какой ублюдок станет вешать собаку? — спрашивает Уильям Грей.
Но ответа нет, и они движутся дальше. С отработанной сноровкой проверяют одно помещение за другим, держа оружие наготове. Кузница коваля. Плотницкая. Дом сапожника. Дом кузнеца и пивоварня. Прикрывают друг друга. Ждут нападения, но находят лишь пустоту.
— Все смылись к чёртовой матери, — говорит Ивейн, озвучивая очевидное, белки его глаз поблёскивают в темноте.
— Галиен, — окликает священник, и Галиен оборачивается, следуя за его взглядом туда, где Мод стоит посреди грязной дороги, указывая на маленькую деревянную церковь на восточной окраине деревни.
Галиен приподнимает подбородок, глядя на молодую женщину: — Что такое?
Она не отвечает. Просто смотрит на церковь, чуть склонив голову набок, словно прислушиваясь к чему-то, что слышит она одна. И от этого остальным не по себе.
— Пойдёшь со мной, святой отец, — говорит Галиен, затем делает знак Годфри и Можеру, которые встают справа и слева от него, и вместе они идут через грязный двор к маленькой церкви.
Вонь бьёт Галиену в нос, едва он переступает порог. Смрад крови и дерьма. В кромешной тьме он ничего не видит и потому поднимает забрало. Позади раздаётся скрежет кремня о сталь — священник высекает искру в трутницу. Через мгновение вспышка света озаряет тёмное нутро церкви. На стене рядом с Галиеном — распятый Христос, умирающий за грех