— Почему?
— Потому что с недавних пор желающих жить на улицах, где ездят трамваи, поубавилось. Глупо, что центр города и места престижные. Конечно, продать можно. Квартиру сдать в аренду также несложно. Но уже не за ту цену, которую давали до трамвая. Чуть ли не в половину меньше. Что скажете на это?
Ответа у Клима не нашлось. Судить об обычаях города, в котором был всего чуть больше двух часов, он не собирался, потому что местным все равно лучше видно, поэтому даже малейший спор проиграет.
Вместо этого Клим откинулся на немного вытертую кожаную спинку сиденья и начал разглядывать, где это он едет.
Первое впечатление, полученное при осмотре вокзального сооружения, сейчас лишь усилилось и закрепилось.
Вокруг все выглядело величественным, могучим, возведенным на века. Тут незримо витал дух консерватизма. Человек молодой, Клим невольно улавливал это. Сперва пришло ощущение, будто оказался где-то в склепе, среди холодного серого камня. Но лишь на короткое время, быстро миновавшее.
Дальше почти вытеснилось другим — городское величие лишь казалось таким непробиваемым и непоколебимым. На самом же деле дрожка ехала между современными, совершенно не похожими друг на друга зданиями, которые лишь на первый взгляд выглядели мрачными и суровыми. То, что показалось Кошевому старосветским, даже напомнило о читаном в исторических книгах о средневековье, в действительности было хорошо продуманным, хорошо упорядоченным и едва не идеально организованным.
Улицы тут извивались, сходились, расходились и снова сбегались в совершенно неожиданных местах. Жилые кварталы напоминали античные лабиринты. Городские каменные дома словно сошли с некогда любимых Климом страниц рыцарских романов — не хватало разве воинов в устрашающих доспехах и прекрасных дам с букетами вдоль, на тротуарах и в окнах домов. И все это удивительным образом жило живо. С одной стороны — вроде и со знакомыми Кошевому провинциальными обычаями, но на самом деле — в своем, особом, непонятном постороннему человеку ритме. Не слишком широкие улицы только доказывали, насколько здешние жители могут быть близки друг к другу.
Никоим образом не родичи. Наоборот, вряд ли во Львове, где под две сотни тысяч народа, горожане знают друг друга, к чему Клим привык в Киеве, — можно пройтись от Бессарабской площади по Крещатику через Прорезную вверх до Софии, а оттуда — к Андреевскому спуску вниз на Подол, и за время прогулки поздороваться с кучей знакомых. Добрая половина из них попросит передать поклон папе. Другие поинтересуются делами, и это не проявление хороших манер. Люди знают о том, кто из знакомых чем занимается. Тогда как Львов, по крайней мере так казалось Климу, своим обустройством подчеркивал совсем другой уровень отношений даже между незнакомыми людьми. Пусть они и живут в одном городе, только в разных его частях.
Старый город был главным на восточной окраине великой империи.
Официально считался центром провинции.
И в то же время сам по себе периферийным не выглядел — по крайней мере в той степени, в которой Кошевой привык воспринимать губернские города империи Российской.
А значит, здешние горожане должны быть далеки от того тотального братания и родства, которые в характере настоящих провинций. И возмутить Киев легче, чем город, который замер в собственном уважении и величии. Ведь, даже приехав во Львов впервые, Кошевой почувствовал, как все вокруг не только меняется, но и готово к изменениям и развитию.
Ворчание извозчика Захара в адрес трамваев — живое тому подтверждение: изменения заметны.
А значит, к ним, притерпевшись, в конце концов привыкаешь.
Тогда как среда, замерев в себе, всячески сопротивляется любому воздействию извне или изнутри. Ведь это принесет за собой хоть какие-то неудобства.
Закрытый мир очень легко взорвать изнутри. И сбить с толку его жителей надолго, если не навсегда.
Это Клим имел несчастье ощутить на себе. И от этого попытался убежать, садясь вчера в вагон на Киевском вокзале.
Погрузившись в такие вот мысли, Кошевой перестал крутить головой. Мимо него и дальше проплывали в неторопливом ритме учреждения, лавки, салоны, конторы, кофейни, жилые дома. Если бы вышел из дрожки и пошел бы дальше сам, наверное заблудился. И чем дальше, тем меньше Клим представлял, куда именно доставляет его львовский извозчик.
Поэтому совсем неожиданностью стало, когда Захар натянул вожжи, остановив лошадь, и гаркнул:
— Приехали, пане! Очень рекомендую!
— Что?
— Нижние Валы, говорю! Слезайте!
Глава третьяДобро пожаловать во Львов!
Кошевой подхватил саквояж, ступил на землю, вопросительно взглянул на своего неожиданного провожатого.
Захар также слез с козел. Жестом велел пассажиру стоять, где стоит, и неспешно двинулся по бульвару в направлении, как заметил Клим, банковского здания. Не дойдя, ступил в сторону, выделив среди пешеходов высокого человека в элегантном костюме, круглой широкополой шляпе и с легкой тростью в левой руке.
Складывалось впечатление, что он бездельничает, потому что имеет помноженное на вдохновение свободное время. Человек прохаживался по бульвару, поигрывая своей тростью, которую держал скорее для красоты, как элемент наряда — совсем не хромал, конец трости не касался булыжника. Казалось, он так играет, имитируя ловкие движения циркового артиста. Люди вокруг и их дела высокого, на первый взгляд, не занимали совсем, прогуливался будто без определенной цели. Даже не похоже, что пришел сюда на встречу — время для высокого значения не имело.
И, присмотревшись повнимательнее, Клим понял: ничегонеделание обманчиво.
На самом деле взгляд из-под полей быстро и тщательно оценивал каждого, кто появлялся на маленькой площади. А еще Кошевой заметил — появление извозчика не прошло мимо внимания мужчины с тростью. Но он умышленно повернулся к нему фалдой, поздоровавшись со знакомым, который сейчас проходил мимо, перекинулся несколькими дружескими словами. Позволил себе заметить Захара, только когда извозчик приблизился на расстояние вытянутой руки.
Состоялся короткий разговор. После того Захар, глянув через плечо, кивком подозвал Клима. Тот подошел, и извозчик отступил в сторону:
— Вот вам пан Юзьо, очень рекомендую.
Сейчас, когда новые знакомые стояли напротив, Кошевой увидел, как хорошо выглажен костюм Юзьо, но при этом воротник рубашки был расстегнут на две пуговицы, шею украшал галстук. Это должно было произвести, и наверное производило, о нем впечатление как о человеке деловом и одновременно — очень демократичном. Со мной можно без церемоний, запросто, слушаю вас внимательно: вот что говорил расстегнутый накрахмаленный воротничок.
Гнатишин хотел дальше говорить с менялой. Но тот, угадав намерения, порывисто дернул рукой перед собой, словно задергивал оконную занавеску.
— Есть ко мне дело? — Возница мотнул головой, снова открыл рот. Меняла прервал: — Тогда лучше помолчи. Видели гадулу (болтуна)? — Теперь он обращался уже к Климу. — Рот не закрывается, знаю я таких. Была когда-то хорошая мысль запретить извозчикам болтать, когда везет человека. А то так увлечется, еще через плечо смотрит. На дорогу не смотрит, сбивает живых людей. Может, сами поговорим?
Высокий глянул на Захара. Тот, видно, привык к манерам менялы, склонил голову, отступил, оставив партнеров один на один. Юзьо сосредоточился.
— Пан имеет проблему? — спросил быстро. — Надеюсь, все законно?
Ответить Кошевой не успел. Потому что Юзьо вдруг нарисовал на продолговатом лице удивление, и тогда повел себя совсем уж неожиданно.
Подался немного вперед.
Вытянул шею — и подмигнул Климу правым глазом, умышленно сжимая веко сильнее. Затем, после короткой паузы, так же старательно подмигнул левым. И уж вроде совсем на закуску, коротко клипнул обеими.
— Не кремпуйтеся[23], прошу пана. Все будет хорошо. Тут все свои, должны верить друг другу.
Клим вздохнул, по привычке коснулся правого глаза и молвил:
— Говорят, тут у вас можно деньги поменять.
— У нас не банк. Но можно, — кивнул Юзьо. — Только курс будет иной. Вас устроит?
— Другой — это какой? — поинтересовался Кошевой.
Меняла посмотрел на извозчика, и тот пожал плечами.
— Сейчас не видел.
— А что надо видеть? — не понял Клим.
— Объясняю, чтобы знали на будущее, — сказал Юзьо. — Есть такая система знаков, придумана не тут и очень хорошо работает. Курс кроны к другим деньгам определяют в Вене, там. — Он мотнул головой куда-то вверх так, будто это происходило в небесной канцелярии. — Значения довольно гибкие. Поэтому передать сведения можно телеграфом, как делают банковские учреждения. Вон, видите, возле Сберегательной кассы толпится народ? Это все жиды, ждут телеграммы. Но можно сообщать про курс иначе — по железной дороге. Практикуется в среде других деловых людей.
— Это как?
— Вчера в Вене на вагон поезда, едущего во Львов, поставили мелом цифры. Ранее договорено о системе. Остается позаботиться, чтобы поезд встретили тут вовремя. Вот так мы на Нижних Валах знаем не банковский, официальный, а настоящий курс кроны.
— Отличается?
— Не на много, — признался Юзьо. — Но если пан оперирует большими суммами, такая разница может стать существенной для вас. Измениться в вашу пользу.
— Пан оперирует суммой в сто царских рублей.
Вытащив портмоне, Клим добыл и показал меняле катеринку.
— Позвольте?
Тонкие пальцы ловко выхватили купюру. Юзьо проделал с ней быстрые и сложные для постороннего понимания манипуляции, комкая и разглядывая на свет, при этом трости не выпускал. Наконец сложил вдвое, покрутил, будто держал незначительную бумажку, не удержался — снова подмигнул.
— Для кого-то сумма незначительная. А для кого — то — целый капитал. Это уж как пан себя оценивает, — пояснил многозначительно. — Могу предложить вам обмен по курсу, который я знаю по состоянию на позавчера. За один царский рубль просили две кроны и тридцать крейцеров. Сейчас он може