С тех пор Темир и Худайберды были не разлей вода.
Вот почему, когда, оправившись от побоев, Темир заявил, что пойдет в горы искать тела отца и брата, чтобы с честью предать их земле, Худайберды ни минуты не мешкая решил идти вместе с ним. Старый Курбан, с гордостью глядя на сына, который в самую трудную минуту не мог оставить друга в беде, без всяких возражений его отпустил.
Бросив на соседей дом и хозяйство, Темир на следующий же день, положив в мешок круг овечьего сыра и несколько лепешек, вместе с Худайберды направился в горы. Целую неделю рыскали они по ущельям и расщелинам, но так никого и ничего не нашли. Оборванные, голодные, с обмороженными руками и ногами, приплелись они в кишлак.
Худайберды, напрягаясь из последних сил, на плечах притащил друга в его дом, разжег очаг, уложил насмерть уставшего Темира на кошму и только после этого направился в кузницу. Во дворе он встретил Касымхана, который, узнав о плачевном состоянии Темира, обещал позаботиться о нем.
Когда Темир проснулся, в очаге горел огонь, в подвешенном котелке что-то весело булькало.
Оглядевшись и никого не увидев, он решил встать, но боль в ногах заставила его вскрикнуть.
— Проснулся, — раздался радостный голос соседа. — Не вставай, сынок, — сказал он, плотно прикрывая дверь, — я уже растер снегом твои ноги и руки. Не беспокойся! Все будет хорошо!
Бодрый голос соседа, отца его любимой Юлдыз, словно глоток живительной воды в иссушенной зноем пустыне, влил в его изможденное тело новые силы и не обращая внимания на боль в ногах, парень вскочил и, подойдя к соседу, низко ему поклонился.
— Спасибо, отец, — с трудом уняв слезы искренней благодарности, сказал Темир.
— Сейчас придет моя Фатима и покормит тебя, — сказал Касымхан, подкладывая в очаг дрова.
Темир присел на валик из кошмы и, прислонившись спиной к стене, уставился на весело пляшущее в очаге пламя. Тепло медленно разливалось по его измерзшемуся, истерзанному телу. Отяжелевшие веки медленно сползали на глаза, и вскоре он провалился в небытие.
Очнулся Темир лишь утром следующего для и словно во сне увидел чудное видение. Над ним склонилась черноглазая фея, которая своими нежными ручками смазывала его скрючившиеся пальцы какой-то мазью. Он чувствовал запах лекарства, смешанного с ароматом цветущих роз, и сердце его учащенно забилось.
«Какой чудесный сон», — подумал Темир и, блаженно улыбаясь, промолвил:
— О, пэри моего сердца, о, радуга моих глаз, о, сладкозвучная зурна моих ушей…
— О, юноша, впадающий в обморок, словно женщина, — в тон ему раздался задорный женский голосок, в одну секунду развеявший остатки чудесного сна. — Отец сказал мне, чтобы я дождалась, пока ты проснешься. И вот ты проснулся. А я ухожу, — звонким, радостным голосом добавила Юлдыз.
— Постой, не уходи, — попросил Темир, приподнимаясь с застеленного кошмой пола.
— Я немного задержусь, только если ты снова приляжешь. Тебе нельзя пока вставать, ишан Моулови сказал, что в тебя вселился бес, и чтобы он из тебя вышел, ты должен смирно лежать. А когда поправишься, ты должен будешь отдать ему овцу за то, что он денно и нощно будет за тебя молиться.
Пропустив последние слова мимо ушей, Темир прилег на кошму и, опершись о валик, не сводил восхищенных глаз с лица девушки, смущая ее все больше и больше.
— Не смотри на меня так, — попросила она.
— Как?
— Как купец смотрит на ладную кобылку, когда хочет ее подешевле купить, — сказала она краснея.
— Не верь глазам своим, ибо они лучше видят только все блестящее, не верь ушам своим, ибо они не слышат голоса моего сердца, — изрек мудрые слова Темир и улыбнулся своей искренней, широкой улыбкой.
Юлдыз улыбнулась ему в ответ.
Им не нужны были слова, ибо они с этого момента стали разговаривать сердцами.
Но недолго продолжался этот их молчаливый разговор. Скрипнула дверь, и на пороге появилась матушка Юлдыз, рослая, стройная, как тростинка, Фатима.
— Ты что же это, бесстыдница, домой не идешь?
— Я уже бегу, матушка, — крикнула девушка и, словно мышка, юркнула в дверь.
— Сынок, давай я тебя покормлю, — предложила женщина и засуетилась возле низенького столика, выложив на белую тряпицу, покрывающую достархан, две свежеиспеченные лепешки, круг овечьего сыра и кусочек холодного мяса. — Ешь — да поправляйся скорее. Вчера приходил человек от Ислам-бека. Он велел передать его приказание, чтобы ты, как только поправишься, непременно шел к нему. Наверное, бек хочет дать тебе работу, — предположила женщина.
Через неделю, окончательно окрепнув, Темир начал собираться в дальний путь. Попросив соседа присмотреть за домом, он отдал многочисленному семейству одну овцу. Вторую, в благодарность за исцеляющие молитвы, юноша решил отдать ишану Моулови.
Прощаясь с селянами, Темир сначала заглянул в кузню. Там прощание было недолгим.
— Аллах велик, — произнес Курбан, обнимая на прощанье Темира, — всегда помни мудрые слова, которые обычно родители говорят своим сыновьям — юным батырам, отъезжающим на поиски птицы счастья: «Не будьте ворами — будете ходить с гордой головой, не хвастайте — и стыд не коснется вашего лица, не лентяйничайте — и не будете несчастными». Счастья тебе, джигит! Помни всегда, что здесь тебя всегда ждет кров и хлеб, что бы с тобой ни случилось.
— Станешь большим человеком, не забудь своего верного товарища, — скрывая набежавшую слезу, обнял друга Худайберды.
— Вы навсегда останетесь в моем сердце, — ответил Темир и, махнув в сердцах рукой, направился к выходу.
Прощаясь с Касымханом и его семейством, Темир долго не мог оторвать влюбленного взгляда от Юлдыз. Видя это, глава семьи, несмотря на ворчание жены, разрешил дочери проводить парня до «Дерева Советов», откуда начиналась нелегкая тропа в долину. Зимой горные перевалы были мало проходимы, и люди, в случае лишь самой острой необходимости, спускались в долину, пользуясь единственной ниточкой, связывающей их с внешним миром — оврингом. Горцы издревле строили на обрывистых склонах ущелий эти рукотворные тропы. Пользуясь малейшими уступами, прочно устанавливали они в трещинах и расщелинах скал дреколья. На эту основу укладывались жерди и сучья, поверх клались сплетенные из прутьев дорожки, которые выкладывались поверху плоскими камнями.
— Я стану эмирским нукером и приеду за тобой на своем скакуне, — уверенно, словно клятву верности, произнес Темир. — Ты будешь меня ждать?
— Да! — чуть слышно пролепетала Юлдыз.
— Прощай, моя любовь! Моя горная ласточка! Я скоро прилечу за тобой!
— Прощай, мой сокол ясный. Я буду ждать тебя! — крикнула девушка вдогонку Темиру.
Глава II. Бухара. 1921 год
Обогнув седловину, тропа, упиралась в отвесную скалу. Темир осторожно ступил на шаткую поверхность овринга. Несмотря на то что дорога эта периодически чинилась и обновлялась, идти по ней было опасно всегда, особенно зимой, когда с отвесных скал и обрывов на тропу сходили снежные лавины и камнепады.
Пройдя половину пути, Темир наткнулся на полуразрушенный участок, пострадавший от недавнего камнепада.
«Повернуть назад или, рискуя жизнью, попытаться преодолеть, пройти?» — напряженно думал он, осматриваясь.
Спровоцировавшая камнепад снежная лавина, видимо, снесла по пути сложенный из жердей пастушеский шалаш. Несколько жердей, в руку толщиной, зацепившись за выдержавший удар стихии настил, виднелись сразу же за двухметровым провалом.
Развязав кушак, опоясывающий зимний чекмень, Темир попытался накинуть конец его на сучковатую жердь. С первого раза ничего не получилось. Лежа на снегу, на самом краю шаткой тропы, он бросал кушак еще и еще раз, и когда, уже было совсем отчаявшись, взмолился Богу, кушак зацепился за сук. Темир начал осторожно тянуть кушак на себя, и вскоре первая жердь была у него в руках. Оставшиеся три было достать уже проще.
Уложив жердины поперек провала и крепко связав их кушаком, Темир переполз по ним через зияющую пропасть. Отдышавшись, он вытянул жерди и, взвалив их на плечи, зашагал дальше.
«Кто знает, — думал он, — что еще ждет меня дальше?»
Шаткая, трясущаяся тропа часто шла зигзагами, иногда ступеньками в виде лестницы. При движении все это зыбкое сооружение потрескивало, колыхалось, казалось, вот-вот обрушится в бездну. Темир старался не смотреть вниз и продолжал движение, глядя вдаль, то и дело поправляя на плечах скользкие жерди. Вдруг на лицо его упала тень. Взглянув вверх, он увидел, как над ним парили черные птицы, раскинув большие крылья, подбитые белыми перьями. Одна из них вдруг резко спикировала вниз и плавно приземлилась в глубине пропасти. Темир невольно глянул вниз и увидел на снегу продолговатое серое пятно, к которому осторожно подбирался горный падальщик. Подобравшись поближе, он что-то победоносно проклекотал. На его крик тут же слетелись сородичи — и вскоре на дне пропасти начался кровавый пир.
«Похоже, это осел чей-то в пропасть свалился. А ведь на его месте мог оказаться и я!» — с ужасом подумал парень и, осторожно ступая, направился дальше. Пройдя овринг растянувшийся почти на целую версту, он вышел на проторенный караванный путь и, почувствовав под ногами твердую почву, весело и легко зашагал в долину. Вскоре на смену заснеженным склонам пришли голые скалы. Чем ниже спускался с гор Темир, тем более прекрасной и живой становилась природа. Вдоль многочисленных ручьев то здесь, то там пробивалась изумрудная травка, расцветали первые весенние цветы. Навстречу начали попадаться путники, торопливо бредущие по своим делам. Изредка обгоняли его всадники, презрительно поглядывая сверху на пешеходов. Глядя на конников, Темир мысленно представлял себя на их месте. И это все больше и больше укрепляло его в мысли — во что бы то ни стало стать нукером Ислам-бека.
От отца Темир уже не раз слышал о хозяине этих земель, отару которого вот уже на протяжении многих лет он пас вместе с отцом и старшим братом, до тех пор, пока не произошла трагедия. С восторгом рассказывая о знатности Ислам-бека, отец словно наставлял его на нелегкий путь не пастуха, а истинного кочевника. Он рисовал Темиру картины праздничных скачек и козлодраний, на которых Ислам-бек был неизменным победителем. Не раз получал он из рук Гиссарского хана парчовые халаты за победы в скачках и борьбе. Эта слава и позволила ему еще в юном возрасте сколотить небольшой отряд из молодых односельчан. Вскоре эмир взял его в свою гвардию. «Мулла, бек, бий, девонбеги, лашкабоши, тупчибоши, газий» (священный, духовный и военный вождь, правитель и судья) — гордо звучали среди локайцев его новые звания.